Мальва расцветает по весне

      Когда откуда-то издалека послышался глухой и долгий раскат грома, похожий на низкое угрожающее рычание, Мальвокрылая вжала голову в плечи и притянула к себе Утречко, пытавшегося соорудить из цветочков, палочек и листиков что-то вроде большой кучи. — Опять будет дождь, — пробормотала воительница, широко зевая, — не выспалась после свидания, — и глядя на небо, которое было глубоким, голубым, ослепительно ясным.       Впрочем, только здесь оно было чистым. Уже со всех сторон на небо наползали тучи, растущие в высоту, предвещающие скорую грозу. Мальвокрылая вздохнула, прикрыв глаза и вспомнив чистый и звёздный небосвод вчерашней ночи, не предвещающий такой резкой смены погоды. «Звёзды падали так красиво и так часто, — почувствовав странное волнение, стоило только вспомнить прошедшую ночь, подумала Мальвокрылая. — Сколько одних и тех же желаний я успела загадать? Сколько раз просила у этих сгорающих звёзд счастья? Сколько раз этого же просил Стручок?..» — Тётя, пусти! — запищал Утречко, размахивая толстыми и сильными, как у его отца, лапками. За две луны жизни он значительно подрос и выглядел достаточно крепким котёнком, упитанным и ухоженным: Жавороночка умывала своих детей по десять раз на дню, буквально помешанная на их чистоте.       Мальвокрылая машинально отодвинула хвост в сторону, позволяя любимому племяннику покинуть её тесные объятия. Мыслями она всё ещё была далеко от лагеря и от котёнка, который сам попросил поиграть с ним. «После такого моё желание точно должно сбыться, — Мальвокрылая протяжно вздохнула, внутренне понимая глупость и напрасность своих ожиданий: всё было слишком сложно, чтобы какая-то падающая звезда могла решить проблемы нарушения Воинского Закона с минимальными потерями. — Это легенда, но она настолько красивая, что в неё хочется верить. Хочется верить, потому что больше всего на свете, кажется, я хочу просто быть счастливой рядом с тем, кого я люблю».       Она снова вспомнила и тёплый и нежный взгляд Стручка, и его мягкую, уже такую родную шерсть, и бесконечную россыпь звёзд над головой, и то, как повторяла своё самое-самое заветное желание снова и снова, едва видела, как, дрожа, срывалась вниз и падала, — казалось, бесконечно долго, несмотря на то, что это длилось лишь миг, — мерцающая и бледнеющая звезда. — Как думаешь, мама разрешит мне поиграть в дождь? — Утречко остановился рядом, закинув назад пушистую светлую с рыжим пятнышком голову и смерив Мальвокрылую долгим задумчивым взглядом. — Это вряд ли, — покачала головой воительница, опуская кончик хвоста поверх головы котёнка. Утречко тут же замурлыкал, довольно прищурил большие круглые глазёнки и прижался носом к шерсти своей сиделки. — Близится гроза, а в неё даже воители стараются сидеть в норах.       Мальвокрылая невольно поёжилась, вспоминая, как совсем недавно, лишь позавчера, торчала напару с Солнцелапом под проливным дождём. Хорошо хоть, не простудилась — да и без того воспоминания были не самыми приятными. Всё этот младший братец, бешеный озабоченный кролик бы его побрал!       Кошка наморщила нос. Солнцелап, как и обещал, к ней больше не лез — только ходил задумчивый и угрюмый, словно что-то сосредоточенно обдумывал. Мальвокрылая же посоветовала самой себе забыть на время о Чертополошке, об убийстве, о странных словах Пустельги о том, что тут есть нечто большее и о том, что расследованием занимается лично Кролик (который ничего не сказал и вообще к дочери не подходил ни разу с того момента, как она стала воительницей). «Он просто занят, — попыталась успокоить себя Мальвокрылая, бросая беглый взгляд вокруг себя. Лагерная поляна полнилась котами, но Кролика среди них не было. — У него много дел, но скоро он освободится, и мы сможем поговорить. И о Чертополошке, и обо всём ином. Здесь есть что-то, и это что-то не даёт мне покоя, словно Чертополошка — это только начало, маленькая деталь среди чего-то большого и очень опасного… не для меня, но будто бы для тех, кем я дорожу». — Ты тоже будешь сидеть в норе? — снова запищал Утречко, вдоволь наелозившись носом по хвосту тётушки. — Ты теперь такая взрослая! Мне так повезло, что моя тётя — воительница! Как думаешь, а ты сможешь стать моей наставницей? — Это вряд ли, — хмыкнула Мальвокрылая, потягиваясь и наблюдая, как Утречко, бросив на неё как можно более невозмутимый взгляд, делает то же самое, что и «взрослая кошка», на которую он пытался равняться. — Я ещё молодая, и, более того, я твоя родственница, а это не по правилам. «Кроме того, я не знаю, буду ли я тогда в племени, или… — Мальвокрылая вздохнула, и перед её взглядом снова промелькнули ночное небо и образ Стручка, расплывчатый, но какой-то успокаивающий и дарующий душе тепло. — Или уйду к Стручку. Может, у меня появятся свои котята? Им нужна будет полная семья. Я бы хотела себе котят. Как странно: хотела бы котят… ещё пару лун назад я считала это невозможным, но уже сейчас я готова на такой большой шаг, готова оставить родное племя ради семьи». — Ну, я понял, — вздохнул Утречко, однако безо всякого разочарования: он вообще рос котёнком сдержанным, смышлёным и очень милым. Возиться с ним было настоящим удовольствием.       Мальвокрылая окинула котёнка долгим взглядом. Он был ещё совсем маленький, простоватый и наивный, как и любой в его возрасте. Сердце сжалось, дрогнуло и забилось быстрее, когда Мальвокрылая представила, что когда-нибудь, может, через луны и сезоны, у неё тоже будет сын, такой же пушистый и милый.       И, несомненно, похожий на Стручка. «Это будет тяжело, — с присущим ей реализмом подумала Мальвокрылая, перекатывая лапой маленькие комочки земли. — Тяжело будет признаться соплеменникам в связи с чужаком, тяжело будет покинуть племя… но я буду должна. Котятам необходима будет полная семья, а я не смогу требовать от Стручка, чтобы он покинул своё племя ради меня. Чем я хуже? Я смогу уйти. Мне будет тяжело, но я смогу — главное, подготовить себя. Когда я пойму, что решилась, я скажу Стручку, что готова создать с ним семью. Он не откажется, главное, чтобы было не слишком поздно: он и без того… — Мальвокрылая запнулась, как это обычно бывало, когда она начинала серьёзно задумываться о том, сколько лун разделяет её и её возлюбленного. — И без того совсем не юный. Наверное, Стручок немного младше Кролика — а это, я бы сказала, немало. Но и торопиться не стоит. Мне нужно найти подходящее время. Как-никак, семьи строятся лунами, а не сразу и — хлоп — внезапно». — Не хочу грозу, — пискляво поделился Утречко и, подобравшись поближе к Мальвокрылой, потёрся щекой о её лапу, выражая всю свою привязанность так, как только мог. — Знала бы ты, как мне надоели дожди! Я хочу, чтобы снова стало тепло!       Он резко вскинул голову, глядя пронзительным и возмущённым взглядом на небо, которое постепенно затягивало тучами, серыми, растущими ввысь, ползущими на пустоши со всех сторон.       Вдали громыхнуло, да так раскатисто и протяжно, что Мальвокрылой стало не по себе. Утречко, прижав уши к голове, переждал гром и, снова вскочив на лапы, закричал в небо, грозно сощурившись: — Уберите дождь, я не хочу сидеть в норе! Отмените грозу! — Тебя там не слышат, — подавив зевок, ответила племяннику Мальвокрылая. Тот опустил голову и, неожиданно серьёзно посмотрев на кошку, заинтересованно спросил: — Почему? — Почему? — переспросила воительница, и перед её глазами снова встала ночная встреча со звездопадом, раскинувшимся над головой Серебряным Поясом и речами Стручка, недолгими, но почему-то понятными и кажущимися правильными. «Звёзды — это не что-то большее. Это просто звёзды, искры, далёкое сияние, — почти дословно повторила Мальвокрылая слова Стручка. — Прав ли ты? Действительно ли наши предки — это не то, что мы видим, не то, о чём рассказывают во всех сказках? И никто не знает на самом деле, что же там такое. Впрочем, нужно ли это Утречко? Не думаю. Это и мне-то не особо нужно. Стручок был прав, мне не стоит и думать о тех, кто уже давно умер: это ни к чему и пользы не принесёт». — Так почему? — настойчиво переспросил Утречко, подпрыгивая и упираясь лапками, длинными и мягенькими, как у всех котят, в лапу Мальвокрылой. — Почему те, кто там этим управляют, не могут просто убрать грозу? — Мне кажется, потому, что грозой не управляет никто, — уклончиво откликнулась Мальвокрылая, решив, что не стоит лишний раз откровенничать с котёнком. — Она как солнце: приходит и уходит сама. Как ты выходишь из детской, чтобы поиграть, так гроза приходит на наши пустоши, чтобы пролился дождь. Если бы не дождь, всё засохло бы, и дичи бы не было. — Значит, гроза необходима? — печально вздохнул Утречко, убирая лапки, и уставился в землю. — И всё-таки, не могла она, что ли, найти другое время!..       Словно гневаясь на дерзость котёнка, гром ударил вновь, ещё гулче и ближе, чем раньше. Гроза надвигалась слишком стремительно, и лагерь охватила суета: все бросали дела и разговоры и потихоньку начинали перемещаться в норы, укрываясь от близящейся непогоды. — Не толпитесь! — разнёсся над поляной сильный голос Кролика, и Мальвокрылая, резко обернувшись, заметила отца, по-видимому, только пришедшего с пустошей, среди соплеменников. — Малоног, тут уже тесно, куда лезешь? Посиди с учениками или у Белогрудки, с тебя не убудет, если ты разок поумеришь своё самомнение.       Пристыженный Малоног, прижав уши к голове и шипя в адрес Кролика какие-то особенно изощрённые ругательства, поплёлся в сторону ученической норы, из которой торчала голова обеспокоенной близящейся бурей Хвощелапки.       Отправив Утречко к Жавороночке, собирающей своих котят в одну кучу, Мальвокрылая поскакала к отцу, шагая вприпрыжку: наконец-то она сможет провести немного времени с Кроликом! Было непривычно разлучаться с ним на такой долгий срок, как три дня, что они не общались, и кошка искренне радовалась выпавшему ей шансу побеседовать с отцом во время грозы. — Привет, Мальвокрылая, — привычно-добродушно кивнул воительнице Кролик и перехватил Усача у входа в воинскую нору. — Эй, при лучше в детскую, тебе там сейчас самое место. Зачем тесниться, если можно расположиться более просторно? — Ты же посидишь со мной? — с надеждой заглядывая в глаза отцу, заискивающе попросила Мальвокрылая и, как недавно Утречко к ней самой, прижалась щекой к шерсти кота. — Конечно, — кивнул Кролик и указал в сторону одной из нор, располагавшейся в небольшом холмике, поросшем травой: — Пойдём в Белогрудкино жилище? Там не так просторно, но зато всегда тепло, даже в грозу.       Соплеменников на лагерной поляне стало значительно меньше. Гроза стремительно приближалась, небо затянуло полностью, и ни просвета не осталось на нём. Невдалеке, над Высокими Холмами, сверкнула молния, затяжная и ослепительно-яркая. — Да, пойдём к Белогрудке, — ощущая, как кожа покрывается мурашками, а шерсть встаёт дыбом, спешно согласилась Мальвокрылая и заторопилась к норе. Попасть под дождь, который должен был вот-вот хлынуть, она не хотела.       В норе у старейшины, уютной, относительно небольшой и расположенной чуть выше уровня лагерной поляны, кроме самой Белогрудки обнаружились дремлющая серая кошка Ивица и, что удивительно, Овсяник — без Пухогривки. «На испытаниях я обещала ему, что мы поговорим обо всём, что было, — вспомнила Мальвокрылая, приветственно кивая всем, кто был в норе и отходя к твёрдой земляной стене, чтобы дать Кролику забраться внутрь. — Только о чём говорить? Извиняться я не стану. Будем приятелями? Тогда я сказала это, торопясь отвязаться, но сейчас я думаю, что это невозможно». — Ну давай, делись новостями, — Кролик, поздоровавшись с Белогрудкой, отряхнул шерсть от приставшей к ней пыли и расположился около Мальвокрылой. За норой послышался шум дождя, и капли забарабанили по земляной крыше. — Прости, что не говорил с тобой после посвящения. У меня были дела. — Догадываюсь, какие, — хмыкнула Мальвокрылая, вспоминая, что вчера узнала о расследовании Стрижелапкиного убийства. — Я знаю, что я стала старше, и теперь тебе не нужно опекать меня так сильно, но мне всё равно трудно привыкнуть. — Я всегда буду с тобой, не волнуйся, — Кролик оглянулся на соседей по норе и добавил, понизив голос: — Ты можешь спокойно приходить ко мне в любое время и выдёргивать из любых дел, если захочешь вдруг снова ощутить себя маленькой кошечкой, которой нужна забота. Поверь, в первую очередь я твой отец, и лишь во вторую — глашатай со своими делами, обязанностями и проблемами. Дочь мне всегда будет важнее всего остального. — Да, я знаю, — кивнула Мальвокрылая и вжала голову в плечи, когда прямо над лагерем, грохоча, раскатился по небу ужасно гулкий звук. Гроза проходила прямо над головой, и оттого гром казался слишком сильным. — Просто мне всё ещё иногда грустно. Может, не надо мне было пока становиться воительницей? — О, это пройдёт, — развеселился Кролик, слушая размышления кошки. — У всех бывает чувство сожаления о прошлом, потому что оно кажется лучше, чем настоящее, но со временем это исчезает. — Ты тоже жалел о прошлом?       Кролик помедлил с ответом и окинул взглядом нору. Мальвокрылая, сама того не осознавая, машинально сделала то же самое. Никто не обращал внимания на воительницу и глашатая: староватая уставшая Ивица спала, Белогрудка тихо беседовала с Овсяником, а недавно ввалившаяся в нору Дроковница, тяжело дыша, вылизывала грязную шерсть. — Жалел, — наконец, убедившись, что никому до него дела нет, ответил Кролик. — О многом. О том, что стал воителем как только мне предложили, тоже, но это всё уже далеко-далеко в прошлом. Тебя тоже отпустит со временем.       Мальвокрылая кивнула, и в этот момент над головой снова разразился гром, да такой сильный, что, казалось, посыпалась земля со стен норы. Ветер завывал прямо над холмом, в котором располагалось убежище, однако по сравнению с шумом дождя он казался тихим — так много воды падало с неба. — Листопад не за горами, — уныло резюмировал Кролик, поджав губы, и покачал головой, словно он не одобрял такую резкую смену погоды. — Моргнуть не успеешь, как такая погода сделается привычной. — А потом Голые Деревья, — с тоской в голосе поддакнула Мальвокрылая, чувствуя, как портится настроение. — Мне хватило и одних!       От воспоминаний о бесконечной белизне, о вечном холоде, о морозах, снежинках и сугробах стало не по себе, и лапы свело судорогой. Мальвокрылая могла с уверенностью сказать, что ненавидела Голые Деревья больше всего на свете. Это было ужасное, голодное время, когда приходилось есть всё, что находилось вокруг и не было снегом, когда норы промерзали насквозь, а ветра наносили горы снега, и пустоши казались бесконечно-белыми, такими, что слепило глаза, унылыми и словно погибшими. — Никто не любит Голые Деревья, но, в общем-то, до них ещё долго, — произнёс Кролик, чуть повысив голос, чтобы его слова не слились с шумом ливня и грохотом удаляющегося от лагеря грома. Вскинув лапу, он облизнул её, как-то быстро и нервно, а потом снова посмотрел на дочь: — Скажи лучше кое-что другое… последнее время я всё чаще начал замечать твоё отсутствие в лагере по ночам.       Мальвокрылая вздрогнула, однако быстро приказала себе держаться уверенно, словно ничего не случилось: Кролик знал её лучше, чем кто-то другой, и мог легко распознать и волнение, и ложь. Воительница подавила дрожь, вспоминая давно заготовленную на подобный случай отмазку, и вскинула подбородок, уверенно уставившись на взъерошенного отца. — Куда ты уходишь? — наконец, задал неизбежный вопрос Кролик. — Я часто встаю посреди ночи, чтобы проверить, нет ли какой опасности за пределами лагеря, однако обыкновенно не вижу тебя на общей поляне. — Когда со всех сторон чужая шерсть, а кто-то храпит над ухом, сон уходит, — тут же выдала Мальвокрылая, замерев в напряжении. Слова, заготовленные заранее, сорвались сами, однако вся фраза звучала слишком нервно, натянуто и неестественно. — За лагерем мне гораздо уютнее и спокойнее. Сегодня я, например, наблюдала за звёздами, — чувствуя, что голос подводит её, Мальвокрылая перевела тему: — Ты знал, что иногда они падают с небес? — Я знаю, что это происходит обычно в конце Зелёных Листьев и в начале Голых Деревьев, но откуда знаешь ты? — настороженный Кролик задал встречный вопрос, не дав сбить себя с толку.       Мальвокрылая только зубами заскрипела: отец, как обычно, легко угадал её настоящие эмоции. Впрочем, он не выглядел ни недовольным, ни расстроенным — только, кажется, искренне заинтересованным и беспокоющимся. — Прошу, скажи мне, что ты ни во что не вляпалась, — Кролик чуть наклонился вперёд, снова принимаясь говорить тише, чтобы не привлечь лишнее внимание соплеменников. — Я ни во что не вляпалась, — как можно более решительно откликнулась Мальвокрылая, расправляя плечи. Кролик, казалось, смотрел ей прямо в душу, и сложно было вынести его проницательный взгляд.       Воительница опустила голову, вздыхая: она никогда не умела врать отцу. Кролик каким-то образом всегда умудрялся распознавать ложь и заставлять Мальвокрылую признаваться и говорить правду, несмотря на то, что сам не произносил ни слова.       Только смотрел, как сейчас, пристально, и в его глазах, зелёных, что первая трава в Юные Листья, отражалась сама Мальвокрылая, стыдящаяся своего же вранья. — Когда ты мне лжёшь, у тебя взгляд бегает, — наконец, ответил Кролик, нисколько не поверивший — чего и стоило ожидать. — Я знаю, ты повзрослела, и, по правде сказать, это произошло слишком быстро. Я не успеваю следить за тем, как ты растёшь, и поэтому, наверное, продолжаю беспокоиться о тебе. Мне просто важно знать, что у тебя всё хорошо.       Кошка неопределённо пожала плечами. О том, как у неё дела, — хорошо ли, плохо ли, — она и сама не знала. Тревоги часто мешались с радостью и воодушевлением, однако и позитивные эмоции, и не самые приятные приносили Мальвокрылой одни и те же мысли о Стручке. «Хорошо ли у меня всё? — спросила она саму себя. — Я чувствую себя счастливой — тогда, когда мне весело и легко, но при этом я тревожусь каждый раз, когда думаю о будущем. Что ждёт нас со Стручком, сможем ли мы сохранить эти отношения, есть ли у нас вообще это самое будущее, счастливое и совместное? — мысли эти стали уже настолько частыми, что практически родными. Мальвокрылой казалось, что она изо дня в день топчется на одном месте, не зная, как ей быть, что делать, что предпринимать, однако вместе с этим кошка всё больше и больше убеждалась в необходимости что-либо менять — или стремиться к переменам и думать о них, как о чём-то неизбежном, обязательном и важном. — Как скоро один из нас распрощается с родным племенем, как скоро правда раскроется, что будет после этого и насколько сильно изменится жизнь? Я хочу этого, но этого же и боюсь. Хорошо ли всё… или не очень?» — Если тебя что-то беспокоит, можешь рассказать мне, — взволнованный состоянием дочери, над чем-то задумавшейся и непривычно для неё молчаливой, Кролик мягко погладил кошку хвостом. — Что бы это ни было, никто больше не узнает, никогда, обещаю.       Мальвокрылая подняла голову. Кролик не давил на неё и не требовал сознаваться во всём, что натворила, как это обычно и было, но скрывать от него что-либо было неловко и как-то особенно стыдно. Воительница набрала побольше воздуха в грудь, посмотрела по сторонам, убеждаясь, что до неё всё так же никому из присутствующих нет дела, и решилась: — Возможно, скоро я покину племя. Не сейчас, но через несколько сезонов… — видя, как Кролик догадливо улыбнулся и кивнул, Мальвокрылая зачем-то пояснила: — Быть может, в Юные Листья. Тогда у многих появляются котята, так чем я хуже?       Кролик ничего не ответил. На его лице застыло какое-то странное выражение понимания и непонятная Мальвокрылой хмурость. Конечно, кот и не должен был быть довольным, узнав подобные новости, но воительница искренне верила, что отец примет её решение и, что уж там, поддержит его. «Тем более, я же не собираюсь сваливать сейчас, — недоумённо подумала Мальвокрылая. — Потом, после Голых Деревьев!.. Или он расстроен, разочарован во мне? Но разве Кролик не может не понимать, что любовь — это то, против чего сложно пойти? Он же взрослый, умный кот! Я уверена, он понимает меня… или поймёт».       Кошка осторожно протянула лапу вперёд и дотронулась ею до лапы Кролика. Тот вздрогнул, выходя из состояния оцепенения и задумчивости, и посмотрел на Мальвокрылую не как раньше — не как на ребёнка, которого привык опекать, а как на взрослую кошку, осознающую, что и зачем она делает и твёрдую в своих решениях. — Иди туда, где будешь счастлива, — заметив, что Мальвокрылая ждёт какой-то реакции, подобрался и кивнул Кролик. — Я тебя всегда поддержу и помогу, если возникнут проблемы. — И ты не будешь, ну… — кошка замялась, не зная, какое слово бы лучше выразило её сомнения, — разочарован во мне? — Это же твоя жизнь, и тебе решать, где и с кем она пройдёт, — Кролик пожал плечами и ещё разок потрепал Мальвокрылую против шерсти. — Почему я должен быть разочарован? Тем более, ты же уходишь не прямо сейчас. Думаю, ты ещё и сама-то не уверена. — Нет, я уверена, — решительно откликнулась воительница, заодно и саму себя пытаясь убедить в собственном решении.       Придёт время, и ей придётся сделать этот выбор. Мальвокрылая испытывала абсолютную уверенность в том, что всё сбудется так, как она уже начала планировать, и стоило подготовиться к сложному выбору заранее.       Гроза уносилась прочь, и дождь отшумел, оставив после себя только мутные лужи, в которых отражалось ещё пасмурное небо, с которого, однако, прорывались сквозь тучи редкие солнечные лучи.       Молнии сверкали где-то над горизонтом, а грома и вовсе не было слышно: так же стремительно, как началась, гроза прошла, отправившись поливать дождём земли других племён.       Мальвокрылая поспешила выбраться из норы, тесной и неуютной, обратно на лагерную поляну. Кролик, отчего-то очень задумчивый, кивнул ей на прощание и удалился, быстро скрывшись среди высыпающих в лагерь соплеменников, засидевшихся в норах за время грозы. — Привет, — раздался вдруг за спиной знакомый голос, и Мальвокрылая, обернувшись, увидела Овсяника, стоящего в паре шагов от неё. — Мы хотели поговорить, помнишь? Прошло уже три дня, как ты стала воительницей, а времени так и не нашлось. — Точно, — бросила она, останавливаясь около лужи. В отражении Мальвокрылая увидела небо с нависшими тучами и себя, взъерошенную и какую-то особенно маленькую на фоне огромного небосвода. Обернувшись к Овсянику, кошка выпалила, пока он не успел приблизиться: — Я скажу тебе сразу, я не считаю себя виноватой и извиняться ни за что не буду.       Овсяник, несмотря на такую резкость, продолжил смотреть прямо. Мальвокрылая отметила, что он, действительно, сильно изменился с их последнего более-менее тёплого и дружественного разговора. Если раньше Овсяник бы ушёл, понимая, что ему не рады, то теперь он продолжал стоять, и вся его поза говорила о напряжении. — Теперь можем говорить, — хмыкнула кошка, понимая, что он не уйдёт. Говорить с Овсяником не хотелось, и она жалела, что на испытаниях вообще завела с ним диалог, окрылённая радостью от предвкушения предстоявшей церемонии. — Ты всё такая же, какой была и три луны назад, — словно передразнивая её тон, протянул Овсяник, щуря тусклые глаза. — Тогда я, пожалуй, скажу, что не держу на тебя обиды. Я же знал, что ты меня никогда не любила, но ничего не предпринял. Хотя, честно сказать, я тебя ненавидел за это… половину луны так точно. «А на испытаниях ты сказал иное, — почувствовав, что лапы зудят от желания заехать коту по морде, подумала Мальвокрылая. Что он позволял себе, как мог он говорить с ней в подобном тоне? Не знавшая о столь значительных переменах в своём бывшем друге, кошка оказалась совсем не готовой ни к какому диалогу. — Кто научил тебя врать, Овсяник? Или, может, ты всегда умел? Кажется, обманывала не я одна!» — Не думала, что ты знаешь, что такое ненависть, — с большим трудом подавив гнев, откликнулась Мальвокрылая, и только всё-таки прорвавшиеся в голос шипящие интонации выдавали её.       Настроение после разговора с Кроликом стало совсем никаким, и трепать языком с Овсяником, который смел огрызаться и передразнивать её, Мальвокрылая не желала совершенно. — А ты и не знаешь меня, чтобы что-то обо мне думать, — язвительно выдал Овсяник, и Мальвокрылая сморщилась: он и правда изменился слишком сильно, но далеко не к лучшему. — Дай угадаю, ты всегда считала меня слабаком и трусом? — Считала, и до сих пор считаю, — моментально выпалила Мальвокрылая, попытавшись вложить в сказанное всё своё презрение. Мирного разговора не получилось, и потому ничто не ограничивало её в высказываниях — да и дать выход плохому настроению очень хотелось. — И вообще, мне было на тебя наплевать. Кто, кстати, рассказал тебе эту ужасную правду? — Пухогривка, разумеется, — словно не заметив насмешки, откликнулся кот. Мальвокрылая только когти выпустила и раздражённо дёрнула ушами: если раньше Овсяник бы обиделся и расплакался, то теперь он смотрел гордо и прямо, скривив и без того малоприятную морду. — Она всегда была рядом. — И она тебя сделала таким… мерзким? — с трудом подобрала наиболее подходящее и приличное слово Мальвокрылая: на языке вертелось гораздо больше разнообразных ёмких определений, но опускать своё достоинство, разбрасываясь ругательствами, она не собиралась. — Так что ты от меня хочешь?       Овсяник с показной неприязнью сощурился. Шерсть кота, тусклая, светлая, была взъерошена: он казался раздражённым и недовольным, несмотря на то, что большая часть его высокомерия была очевидно напускной. Словно желая поставить точку в разговоре, он выдал, старательно проговаривая каждое слово: — Я думал, мы сможем помириться. Тогда, на испытаниях, мне показалось, что ты изменилась, но сейчас мне кажется, что я тогда ошибся — придумал то, что хотел придумать. — Зато ты изменился и стал настоящей сволочью, — не долго думая, поделилась наблюдениями Мальвокрылая, и с удовольствием заметила, как ещё больше искривилось лицо воина. — И, кажется, всё так же меня ненавидишь. — Может, ты и права, — на выдохе произнёс Овсяник, и что-то в его голосе изменилось, словно на секунду он стал собой прежним — таким, каким Мальвокрылая помнила кота.       Но это был лишь краткий миг. Овсяник моргнул, смерил воительницу нечитаемым взглядом, и, развернувшись и высоко вскинув хвост, удалился прочь.       Мальвокрылая только хмыкнула, пожала плечами — и думать забыла о неудавшейся беседе, выкинув из головы Овсяника сразу после того, как он пропал из её поля зрения. Куда больше кошку занимали мысли о прошедшем разговоре с отцом. «Кролик не высказал ничего против, — думалось Мальвокрылой, пока она, застыв над мутной лужой, разглядывала в ней стремительно светлеющее небо и саму себя. — Он на самом деле поддержит меня, что бы я не предприняла, даже если я прямо сейчас сорвусь и побегу проситься к Стручку в Речное племя, — чего я, конечно, пока что не сделаю, пока не узнаю, готов ли он сам к чему-то подобному. Но тот факт, что Кролик готов помочь мне, кажется мне странным. Мне будет сложно попрощаться с ним… да и с Суховеем, и с Солнцелапом, с Утречко и его сёстрами, наверное тоже. Кроме того, мне хочется всё-таки узнать, что там с Чертополошкой… успею ли я сделать это за оставшиеся два сезона, если вознамерюсь уйти к Юным Листьям?»       Долго поразмышлять о своём относительно недалёком будущем у Мальвокрылой не вышло: произошло столь удивительное событие, что она мигом оставила все свои мысли, запихнув их как можно дальше.       На лагерной поляне показался Однозвёзд. Он медленно протиснулся через почти сросшиеся кусты терновника на входе и, сопровождаемый обращёнными на него недоумевающими взглядами, прошагал к центру лагеря. Никто не ожидал увидеть предводителя, столь редкого гостя в родном племени, сейчас не привычно высокомерного, статного и гордого, а мокрого после дождя, с перепачканной в грязи золотистой шерстью, с которой ручьями стекала дождевая вода. Однозвёзд, кажется, попал прямо под ливень, блуждая где-то на пустошах, но никто, как без особого удивления отметила Мальвокрылая, не сочувствовал коту в его неудаче. Высыпавшие из нор на поляну воители и оруженосцы отводили взгляды, стараясь не смотреть на побитого грозой Однозвёзда, и было на лицах некоторых какое-то злорадное, жёсткое выражение. — Племя Ветра, у меня есть для вас важное объявление, — голос предводителя, несмотря на весь его ужасный внешний вид, был всё таким же твёрдым и звучным — как всегда в те редкие разы, когда он заговаривал со своим племенем. «Последнее время он стал довольно часто появляться в лагере, — заметила Мальвокрылая, одновременно с тем подмечая, что середина лагерной поляны стала быстро пустеть: соплеменники смещались к норам, земляным насыпям и ограде, словно побаиваясь Однозвёзда — или, быть может, нарочно, не сговариваясь, игнорируя его слова. — Часто, если сравнить с тем временем, когда я была ученицей. Тогда я почти не видела его, только изредка, и вечерами, а сейчас Однозвёзд словно решил вернуться к обществу нас, его племени. Церемония Пухогривки, похороны учениц, моя церемония — целых четыре раза в этом сезоне, когда он обратился к нам. И пятый — сейчас». — Начался сезон дождей. Близится Листопад, и, несмотря на то, что он может принести и тёплые дни, Голые Деревья не за горами, — Однозвёзд встряхнулся, и брызги с его потемневшей мокрой шерсти полетели во все стороны. Он обвёл лагерь ничего не выражающим взглядом, словно делал это машинально, по старой привычке, и его седые усы дрогнули, когда кот тяжело опустился на землю: — Помните, какими голодными были прошлые? Помните, как мы вынуждены были есть кору и ветки, как дичи не было порою по несколько дней подряд?       Несмотря на то, что Однозвёзд всем своим видом показывал, что ждёт ответа, никто не откликнулся. На поляне повисла гнетущая тишина, слишком тревожная, неестественная, и только ветер выл где-то высоко, под самыми небесами. Мальвокрылая поёрзала по мокрой траве, чувствуя, что ей резко стало как-то неуютно под взглядом Однозвёзда, ставшего вдруг осознанным и словно прожигающим каждого из присутствующих здесь воителей. — Мы прекрасно помним! Это были одни из самых тяжёлых Голых Деревьев, и их не забыть, — наконец, не стерпев затянувшегося молчания, выступил вперёд Проныра, ярким рыжим пятном выделяющийся на фоне своих соплеменников. — Решил напомнить, что ты ещё существуешь? Кончай речи, говори, зачем явился сейчас!       Это было слишком резко, но никто не винил Проныру. Мальвокрылая заметила, как соплеменники, сидевшие рядом с нею, опускают головы, чтобы не столкнуться взглядами с предводителем, и сама неосознанно сделала то же самое, лишь исподлобья косясь на Однозвёзда. Тот весь подобрался и напрягся, словно готовился прыгнуть на добычу, и его усы, такие же седые, как шерсть на морде, мелко-мелко подрагивали. — Проявляй больше уважения и почтения к предводителю! — рявкнул Однозвёзд, и, несмотря на то, что его голос оставался всё таким же сильным, как у уверенного в себе кота, было видно, что предводитель едва ли был рад такому ответу. Проныра стойко выдержал его взгляд и, повернувшись к прижимающемуся к его плечу Малоногу, такому же рыжему, что-то тихо, но ожесточённо зашептал.       Однозвёзд, быстро потеряв интерес к воителю, отвернулся от него, снова принял спокойно-горделивую позу и произнёс: — Я долго думал и решил, что нам нельзя больше допускать подобного голода. Стоит позаботиться об этом заранее, так что мы расширим наши охотничьи угодья. — Мы освоим новые территории? — стоило Однозвёзду договорить последнее слово, над поляной раздался звонкий голос Кролика. — Это может оказаться опасно. Хищники и Двуногие — частые гости на не принадлежащих нам пустошах.       Мальвокрылая обернулась и заметила, выглянув из-за спины крупной Утёсницы, севшей слишком близко к ней, вскочившего на лапы отца. Кролик смотрел на Однозвёзда с недоумением: кажется, своей идеей тот не удосужился поделиться с собственным глашатаем.       Да и, судя по всему, замыслил что-то сказать Однозвёзд совсем недавно, шляясь по пустошам во время грозы, иначе Кролику, скорее всего, всё уже было бы известно: он как-то умудрялся вникать во всё происходящее, ответственный за благополучие племени. — Если хочешь когда-нибудь стать хорошим предводителем, Кролик, ищи более простые и менее опасные пути решения проблемы, — удостоив взволнованного глашатая снисходительным взглядом, возвестил Однозвёзд. — Всё гораздо проще, дорогие соплеменники: мы незаметно оттяпаем себе кусочек чужой территории. — Вот только хорошие предводители такие решения не принимают, — язвительно прокомментировал Головёшка, один из старших воителей, немногословный, но уважаемый. Его слово всегда имело вес в принятии серьёзных и важных решений, однако сейчас к коту, кажется, прислушиваться никто не собирался. — Что ты сказал? — неестественно спокойно переспросил Однозвёзд, бросив на воителя обжигающий холодом взгляд. Головёшка заметно вздрогнул и отвернулся, кажется, сам не ожидавший от себя подобных слов: он обычно не был подвластен сиюминутным порывам и эмоциям. — Он прав! — воскликнул Кролик, быстрым шагом пересекая поляну, и, словно поддерживая Головёшку, прижался плечом к плечу воина. — Присвоение чужой земли — это покушение на Воинский Закон, и нас ждёт неминуемая битва, если мы это сделаем. — Есть менее радикальные способы избежать голодовки! — раздался чей-то возглас, но в шуме налетевшего порыва ветра было сложно понять, чей.       Мальвокрылая, покрутив головой, так и не нашла говорившего: этот кот, видимо, предпочёл остаться в толпе, не навлекая на себя гнев предводителя, и без того раздражённого и разозлённого: хвост Однозвёзда слабо подёргивался из стороны в сторону. — Более того, мы не знаем, какими будут эти Голые Деревья, — веско заметила Белогрудка, замершая перед входом в свою нору. Последнее время ей было всё тяжелее ходить, однако ради всеобщего спонтанного собрания кошка всё-таки выбралась на поляну, превозмогая боль в суставах.       Однозвёзд даже не удостоил старейшину вниманием, несмотря на то, что мнение Белогрудки, как опытной кошки, одной из самых старших в племени, должно было учитываться, если судить по законам логики и справедливости, в первую очередь. «Не ты ли давеча, когда проверял меня на верность перед испытаниями, говорил о том, что границы священны и неприкосновенны? — с возмущением подумала Мальвокрылая. — Лицемер!»       Хотелось высказаться, поддержать своих соплеменников, встревоженных, недовольных, не одобряющих подобного решения, принятого без их участия, но воительница понимала, что сделает только хуже: она была никем, вчерашней ученицей, и мнение её значило ровно ничего, как и, судя по всему, мнение всего племени. Однозвёзд казался решительно настроенным настоять на своём предложении, больше похожем на вежливо преподнесённый приказ. — Действительно, рано что-либо решать сейчас, — бросив в сторону Белогрудки сочувственный взгляд, снова взял слово Кролик. Он выглядел напряжённым (кажется, перечить предводителю коту ещё не приходилось), но держался неплохо. — Зелёные Листья ещё не кончились… — Уже через луну будет Листопад, а ещё через пол-луны дичи станет гораздо меньше, и начнутся тяжёлые, голодные дни, — бросил Однозвёзд и закончил, повысив голос: — Не перечьте мне!       Кролик опустил голову, кажется, испытывая смешанные чувства оттого, что рискнул оспорить слова предводителя: он, может, и делал для племени гораздо больше, чем Однозвёзд, но лидеру своему был верен. Мальвокрылой стало жаль отца, и впервые она по-настоящему задумалась о том, как несправедлив был их предводитель по отношению к своему глашатаю. «Кролик делает за него его работу, организовывает испытания ученикам, решает внутренние конфликты и никогда не забывает о предстоящих Советах, в отличие от некоторых, — хмыкнула Мальвокрылая, чувствуя, как зудит под кожей раздражение. — Кто уж тут хороший предводитель, если вернуться к тому, с чего Однозвёзд начал: он сам или всё-таки Кролик?» — И чьи угодья ты хочешь забрать? — осведомился Головёшка, единственный напару с Кроликом решившийся протестовать против решения Однозвёзда, и в голосе кота скользнула едва заметная насмешка. — Я пока не решил, с каким из соседних племён нам невыгоден конфликт, — Однозвёзд легко нашёл замену простому «я пока не придумал», однако каждый, и даже, наверное, самые юные ученицы, поняли, что крылось под этими словами.       Выглядело всё так, будто Однозвёзд придумал всё внезапно, словно идея пойти и забрать немного хороших охотничьих угодий у соседей внезапно свалилась ему на голову во время грозы — или, может, он просто решил напомнить о себе, поняв, что слишком сильно отдалился от племени.       Так или иначе, предложение предводителя казалось абсурдным. Мальвокрылая, как и её соплеменники, прекрасно понимала, что это звучит, как объявление войны одному из соседних племён, — Грозовому или Речному, — а война была совсем не тем, чего хотелось сейчас кому-то из воителей, привыкших уже к размеренной, мирной, ничем не омрачённой жизни. Никому не нужны были конфликты, споры, битвы, раны и, быть может, даже смерти: мировоззрение всего племени сильно поменялось после случившейся чуть больше четырёх сезонов назад Великой Битвы, и даже Мальвокрылая, сама этого события не помнившая, прекрасно понимала, что к чему.       Никто не хотел выставлять племя зачинщиком новой войны, ожесточённой борьбы за угодья, им не принадлежавшие — и неизвестно, судя по словам Однозвёзда, чьи вообще. Никто не хотел развязывать конфликт из ничего: Голые Деревья всегда были тяжёлым временем, но их можно было пережить с тем, что имелось на пустошах. Предлог был слабый, и даже очень. «Почему-то мне кажется, что Однозвёзд не может этого не понимать, но он продолжает стоять на своём. Хочет показать нам, что мы забыли о нём, а он тут — настоящая власть? — задумчиво предположила Мальвокрылая. — Самоутверждается, потому что теряет доверие? Или у него иные мотивы?» — Конфликт ни с кем не выгоден! — выпалил Головёшка, кажется, самый яростный противник Однозвёздова решения — или единственный решившийся высказать общее мнение, то, что крутилось в голове не у одной Мальвокрылой, а, наверное, практически у всех, кто присутствовал здесь. — Как ты можешь что-то объявлять, не зная, чего ты сам хочешь? — Так ему, батя! — выдохнули над самым ухом, и Мальвокрылая, резко обернувшись, столкнулась нос к носу с Солнцелапом, опять подобравшимся слишком незаметно.       Оруженосец виновато кашлянул, смущённо прижал уши к голове и притих. Однако, убедившись, что Мальвокрылая не возражает против его компании, снова приосанился и пододвинулся вперёд. — Однозвёзд, послушай! — воскликнул Кролик, вновь собираясь с силами и присоединяясь к протесту Головёшки, сумевшего-таки перебороть боязнь перед предводителем. — Я говорю с тобой от лица всего племени, интересы которого я обязан защищать. Никто не хочет покушаться на чужие земли, — и прибавил с тяжёлым вздохом: — Так плохо, как в прошлую зиму, уже не будет. Мы сможем пережить Голые Деревья так, как переживали всегда. — Нет, ты меня послушай! — прошипел Однозвёзд, не теряя при этом достоинства, и вытянулся весь в сторону Кролика. Тот, стоило отдать ему должное, выдержал напор и даже не вздрогнул, продолжив прямо и открыто смотреть на предводителя с такой же, ничуть не уступающей уверенностью. — Я, в отличие от тебя, говорю от лица наших предков, и я обладаю властью, которую никто не может оспорить. Так же?       Кролик открыл было рот, чтобы возразить, но Однозвёзд не дал ему и слова вставить, торопливо продолжив свою речь: — Так. Я хочу, чтобы у нас появились новые охотничьи угодья, и они появятся, — и закончил, ставя точку в этом разговоре: — Ты, Кролик, лично всё организуешь и сделаешь. — Почему всегда Кролик? — Мальвокрылая подскочила и, сама не ожидая от себя подобного, в несколько больших прыжков оказалась рядом с отцом.       Внутри всё клокотало, и кошке казалось, что вот она — настоящая ярость, от которой исчезали все иные мысли, в ушах звенело, а сердце словно начинало биться медленнее, замирая от странного, неприятного чувства.       Не отдавая себе отчёта в действиях, Мальвокрылая прижалась к боку отца. Любя его, пожалуй, больше, чем кого бы то ни было, она не могла стерпеть подобного отношения к Кролику. Это было похоже на бой, в котором все мысли тоже отключались, как сейчас, и всё казалось каким-то нереальным, неестественным, а пелена из слёз застилала глаза.       Это было несправедливо, и оттого обидно: Кролик был прекрасным глашатаем — и, даже больше, он был неплохим лидером, которого, может, не все уважали, да все любили, дружественно, потешаясь порой — но любили. Впервые в жизни почувствовав такой сильный гнев, Мальвокрылая не знала, как с ним бороться, как подавить это чувство, как избавиться от звона в ушах, и выпалила вторую фразу уже через миг после первой: — Он и так делает всё, даже то, что не должен! Разве Кролик не заслужил хоть немного уважения с твоей стороны? — Помолчи, прошу, ты себе же только хуже сделаешь, — каким-то странным голосом обратился к Мальвокрылой Кролик, и ей показалось, что отец смотрит с уважением — так, как смотрел тогда, когда она делала какие-то особенные успехи.       Напряжение внезапно отпустило её, и, когда Кролик коснулся своим боком бока дочери, выражая ей свою признательность, Мальвокрылая почувствовала, как звон в ушах полностью исчез, и странная, нехарактерная ей ярость прошла. Это было какое-то непонятное состояние, и кошка так и не смогла объяснить себе, как оно настигло её, и что это вообще случилось с ней. — Слушай отца, иногда он говорит умные вещи, — скользнув по Мальвокрылой быстрым ледяным взглядом, но не заинтересованный в том, чтобы спорить со вчерашней ученицей, глупой и так внезапно вспылившей, коротко бросил Однозвёзд. — Как дал тебе твоё звание, так могу и забрать. И это касается всех — и каждого! «Что ты мнишь из себя? Ты предводитель, но ты не сделал ничего полезного! — раздражённо взмахнув хвостом и тут же шлёпнув им по луже, возмутилась Мальвокрылая — благо, на этот раз ей хватило ума и самообладания не заявить это вслух. — Кролик, по крайней мере, защищает наше мнение и прислушивается к нему, а ты!.. Лицемер, ужасный лицемер! Кролик всегда делает всё-всё-всё, и почему опять он? Почему он должен идти и отвоёвывать то, что не принадлежит нам и никогда не принадлежало, если идея-то твоя?»       Сам Кролик, повернувшись к Головёшке, что-то уверенно втолковывал старшему воителю, всё ещё, однако, хвостом удерживая Мальвокрылую около себя, словно боялся за душевное спокойствие дочери, неожиданно и для него, и для самой себя вышедшей из свойственного ей уравновешенного состояния.       И это, не могла не отметить Мальвокрылая, помогло ей успокоиться и уложить стопочками мечущиеся в голове мысли, от которых снова начинало звенеть в ушах. Поддержка отца и его благодарность грели, как никогда раньше. — Мы не согласны с твоим решением, — раздался робкий голосок из собравшегося племени: из нор выглянули даже те, кто изначально ушёл туда подальше от общего собрания.       Говорила Жавороночка. Она стояла около детской, поддерживаемая Суховеем, и прижимала к лапам любопытную Уточку, выглянувшую понаблюдать за происходящим. Малышка топорщила пёструю серую шёрстку, и её взгляд скакал с одного соплеменника на другого. Уточка, конечно, ничего ещё не понимала, но общую атмосферу ощущала, и оттого ей становилось ещё любопытнее. — И мы не будем это делать, — уже менее робко прибавила Жавороночка, тем не менее, всё ещё дрожащая: она редко рисковала высказывать своё мнение при всех, особенно после своего не такого уж и давнего позора, несмотря на достаточно высокое самомнение. — Переживём, как всегда переживали, но начинать конфликт с другим племенем… — поддержал кто-то ещё, и следом за этим посыпались и другие восклицания.       Конечно, нашлись и те, кто предпочёл отмолчаться, и те, кто попытался поддержать Однозвёзда, однако их голоса быстро заглушил общий возмущённый гул.       Воодушевлённый поддержкой соплеменников, постепенно начавших открыто высказывать своё мнение, Кролик снова вскочил и выпалил, будто боясь передумать: — Нам хватило опыта прошлых сезонов, и мы уже узнали, что такое кровопролитные битвы! Ты забыл ту-самую-битву? Забыл, как ужасен бой? — А с твоими планами он неизбежен! — грознее, чем следовало бы, поддержал возмущение Кролика всё так же стоящий за его спиной, словно верная тень, Головёшка, и угрожающе изогнул спину.       Однозвёзд, казалось, не слышал своё племя — или не хотел этого делать, снова, как это с ним часто бывало, погружённый в самого себя, и только его холодный оранжевый взгляд сцепился с точно таким же оранжевым и не менее грозным Головёшкиным.       Мальвокрылая с любопытством обвела взглядом соплеменников. Поддерживая Кролика, она всё ещё непонятным для себя образом, — ярость прошла, и кошка так и не поняла, откуда она вообще взялась, — оказалась в самом эпицентре событий, среди самых ожесточённых протестующих, которые быстро стянулись к Кролику и Головёшке, воодушевлённые их примером.       Только Жавороночка продолжила сидеть у детской, несмотря на то, что одна из первых поддержала общее негодование, и, судя по её блестящим круглым глазам, королеве было не по себе.       Поражаясь себе самой уже в который раз за этот день, Мальвокрылая почувствовала что-то вроде приязни к Жавороночке. Она, определённо, понимала, что испытывала двоюродная сестра, пусть сама и не ощущала в себе подобных чувств.       Внезапно почувствовав на себе пробирающий до костей взгляд, Мальвокрылая обернулась. Однозвёзд смотрел мимо неё, на небольшую компанию, в которую воительница оказалась втянута совершенно случайно — и не могла уйти, чувствуя, что оставить отца сейчас было бы последним в жизни поступком, на который она способна. — Я скажу вам, как окончательно всё решу, — и не пытаясь разрешить созданную им самим ситуацию, произнёс Однозвёзд, и неторопливо двинулся обратно на выход из лагеря. — Кролик, успокой этот балаган, если ты не бесполезен. — Он окончательно спятил, — сообщил Солнцелап, опять бесшумно подкравшийся сзади, и плюхнулся около Мальвокрылой, чуть не отдавив ей хвост — благо, кошка успела отшатнуться. — Тупой Однозвёзд!       Кошка шлёпнула Солнцелапа по спине, но он только отмахнулся. Оруженосец не особо следил за тем, что он говорил — и, кажется, даже не думал о последствиях своих неосторожных слов. — Мы не станем отнимать ничьи угодья. Это недоразумение, Однозвёзд не думал достаточно долго, — раздался над поляной спокойный голос Кролика, и Мальвокрылая, встрепенувшись, заметила, что отец выглядел гораздо более уверенным, чем немногим раньше. — Я уверен, если мы откажемся принимать участие в его затее, ему придётся смириться с нашим решением. — Он просто боится того, что эти Голые Деревья не переживёт, — выразительно хмыкнул Проныра, протискиваясь к Кролику и принося с собой малоприятный запах грязи, в которую, не особо чистоплотный, вляпался. — Старик сдаёт. Если мне не изменяет память, он старше всех нас, — и старейшины в том числе, — и он теперь впадает в маразм. Ему дело только до себя есть. Плевал он на нас всех! «Кажется, все на пределе», — подумала Мальвокрылая, обводя взглядом своих соплеменников, наблюдая за их грозно нахмуренными лицами и сверкающими негодованием глазами.       Возмущение племени поведением Однозвёзда постепенно росло, и никто не брался утверждать, что будет дальше, и что победит: всеобщее недовольство или Воинский Закон, говорящий подчиняться приказам предводителя.