Мальва расцветает по весне

      На следующий день в воздухе ощутимо пахло какой-то затхлой прелостью и пылью, поднявшейся в воздух после ночного дождя. Всё свидетельствовало о скором приближении Листопада. Стало значительно холоднее, и ветер был особенно яростным.       На пустошах было промозгло, сыро после недавнего ливня, и вся погода, мрачная, угрюмая, и хмурое небо, — всё это словно давило сверху. Настроение у Мальвокрылой было хуже некуда, когда она телепалась по натоптанной тропе через местами пожелтевшую траву, примятую к земле, и склонённые вниз цветочные головы, тоже почерневшие и засохшие. Местами ещё оставались яркие полянки, как последнее напоминание о стремительно уходящих Зелёных Листьях, но и они уже тускнели и выцветали. — Что ты такая унылая? — обратился к Мальвокрылой, еле-еле переставляющей лапы, Кролик. Он сам казался если не бодрым, то хотя бы более-менее оживлённым.       Кошка только пожала плечами. Разговаривать ни с кем не хотелось, даже с Кроликом. Настроение катилось вниз и уже, кажется, достигло дна: Мальвокрылая редко когда испытывала нежелание перекинуться с кем-нибудь парой слов. — Ты жалеешь, что согласилась мне помогать? — понял всё по-своему Кролик. — Ну, ты можешь отказаться, и мы пойдём обратно в лагерь. Невелика потеря.       Мальвокрылая снова равнодушно пожала плечами, даже не посмотрев в сторону кота. Помогать она хотела — по крайней мере, вчера, — и готова была выложиться на полную, в каком настроении бы не пребывала. В конце-концов, и идти на попятную было уже поздно: Кролик, посуетившись, собрал свой кружок заговорщиков, и сейчас они вчетвером — сам Кролик, его абсолютно никакущий и сонный братец Пустельга, Жавороночка, нагло спихнувшая котят на Суховея и Чертополошку, теперь буквально живущих в детской, и унылая Мальвокрылая отправились в ближайшее к лагерю укромное место, чтобы обсудить то, что никто из посторонних не должен был никогда услышать. Инициатива принадлежала Кролику, и Мальвокрылая испытывала раздражение. Наверное, впервые за долгое время она злилась на отца.       Вот и стоило так заморачиваться? Мальвокрылая полагала, что нет. Поговорить можно было и в лагере, где-нибудь у ограды, — ну и что, что это привлекло бы ненужное внимание, уж Кролик бы выкрутился, — или отложить всё до более благоприятной погоды.       Соглашаясь поучаствовать в опасной авантюре Кролика, Мальвокрылая знала, что идёт на риск, но думала, что рисковать она будет своей жизнью, скрывая от местных революционеров свою засланность, а от Однозвёзда — участие в заговоре, — и то, если бы всё получилось и ей бы удалось влиться в нужную компанию, что, в общем-то, и собирался обсудить с товарищами Кролик. — Чего ты пристал к ней? — напустилась на Кролика Жавороночка, которая, несмотря на то, что прекрасно знала, как к ней относится Мальвокрылая, не могла не вступиться за двоюродную сестру — это обидело бы Суховея, а Суховеем Жавороночка, определённо, дорожила.       Пусть и капризничала, пусть и вертела котом, как только хотела, но, несомненно, ценила его. Мальвокрылая подозревала, что из-за котят: Жавороночка была хорошей матерью, но не образцовой, и воспитывать сразу троих малышей ей было тяжело, даже учитывая несомненно огромную помощь Суховея. Определённо, потерять друга из-за своих заскоков Жавороночка не хотела.       Наверное, будь у Мальвокрылой настроение получше, а мысли — посветлее, она бы поблагодарила Жавороночку: как-никак, несмотря на личную неприязнь, было бы неплохо наладить прежние отношения, которые были у них когда-то давно — когда сама Мальвокрылая была ещё котёнком, а её двоюродная сестра — ученицей. — И правда, сейчас у всех у нас ужасное настроение, — поддержал Жавороночку Пустельга, который, как недоумевала Мальвокрылая, тоже что-то делал на этом важном собрании по предотвращению грядущей революции. — Не занимайся самообманом, тебе это всё тоже не по душе, я же вижу.       Не сказать, чтобы Мальвокрылая так уж сильно не любила дядюшку. Скорее, она относилась к нему с подозрением: никогда невозможно было угадать, что у этого кота в голове. Будучи вполне себе дружелюбным, как сейчас, Пустельга казался настоящим душкой — пока его не кусал бешеный кролик, заставляющий кота смотреть на мир сквозь серые краски и ворчать на молодёжь — причём, и на тех, кто уже как-то из юного возраста вырос ещё лун этак десять назад.       И всё-таки, Мальвокрылая не понимала, зачем Кролик взял с собой Пустельгу. Разумеется, кошка знала, что отец доверял своему брату, и это было разумно — поделиться известиями о готовящемся перевороте с далеко не последним в племени котом. «Но брать его на разговор о том, как лучше внедрить меня в ряды заговорщиков? — усомнилась Мальвокрылая, разглядывая землю под лапами, примятую потускневшую траву и песок, холодный и влажный. — Как-никак, Пустельга ничегошеньки в этом не понимает. Он даже не воин, чтобы иметь хоть малейшее представление о тактике и шпионаже. Сомневаюсь, что он может что-то дельное сказать. Только мешается тут, как и Жавороночка! Ну и что, что она вступилась? Думаю, мы бы с Кроликом и сами всё решили и выбрали бы наилучший вариант действий».       Кошка бросила угрюмый взгляд на Жавороночку, натолкнулась на её затравленное, унылое, уставшее выражение лица и снова уставилась в землю. Трава мелькала мимо по мере того, как Мальвокрылая медленно переставляла лапы, и, когда кошка поднялась на холм следом за остальными и обвела пустоши беглым взглядом, она даже вздрогнула: эта сырая, покрытая каплями трава была всюду.       Пустоши были абсолютно серыми. Под пасмурным тяжёлым небом, затянутым тучами, раскинулся такой же однообразно-тусклый простор. Вереск стремительно отцветал, а его клочки, ещё оставшиеся на пустошах, сейчас тоже казались словно покрытыми пылью, серой и плотной, и сиреневый цвет не пробивался сквозь унылые дождливые оттенки близящегося Листопада. Даже пшеничное поле, развернувшееся на горизонте, не было золотым: оно словно выцвело и стало таким же однообразно-серым, как весь мир вокруг. — Конечно, мне не по душе то, что за моей спиной что-то происходит — а я не знаю, что, не знаю, как защитить Однозвёзда, и сделать это так, чтобы он ни о чём не узнал! — полный какого-то безнадёжия голос Кролика, отвечавшего Пустельге, вырвал Мальвокрылую из задумчивости, и она уставилась на отца, такого непривычно взволнованного и нервного. — А я ведь, в общем-то, понимаю тех, кто выступает против него, и было бы неприятно, если бы Однозвёзд в пылу гнева всех их порешал! «И я их тоже, если так подумать, прекрасно понимаю, — отметила Мальвокрылая, и на душе вдруг стало ещё более погано: она, со своей новой обязанностью шпионить, на самом-то деле где-то глубоко внутри была не против того, чтобы переворот свершился! — И нельзя не понимать, и все, в общем-то, прекрасно знают, что иначе нельзя, потому что невозможно так долго терпеть самодура и старика, но мы всё равно обязаны защищать Однозвёзда, потому что так велит Воинский Закон, а жизнь без Закона просто невозможна».       Мальвокрылая поёжилась и подняла шерсть, чтобы согреться — внезапно стало холодно, словно сама кровь превратилась в лёд. Мысль о том, что на Воинском Законе всё и держится, была очевидной и вместе с тем неожиданной: как-никак, это было не что-то реально существующее, как те же лидеры племени — это были лишь правила, передающиеся на словах и никак, никоим образом не материальные. «Если рухнет Закон, то не станет и племён. Он — это то, что нас удерживает такими, какие мы есть, он нас регулирует. И если мы хотим остаться племенем, мы должны сберечь Однозвёзда, потому что если позволить племени решить судьбу предводителя, а не наоборот, все увидят ничтожность Воинского Закона, им начнут пренебрегать и… — Мальвокрылая прищурилась, резко обернулась в противоположную сторону, туда, где за серыми холмами под пасмурным тяжёлым небом тянулась далёкая граница с другим племенем — но уже таким близким самой воительнице. — А если я пренебрегаю Воинским Законом, то неужели я уже потеряла знание о том, что племя — это высшая ценность, а племенная жизнь — главное, что у нас есть?» — Всё заходит слишком далеко, — между тем, продолжил Кролик, прохаживаясь по гребню холма. Он размахивал хвостом из стороны в сторону — нервно и раздражённо — и даже не смотрел на дочь. — Если племя готово пойти на революцию, значит, достаточно одного малюсенького толчка — и всё завертится, как большой снежный ком, — глашатай заскрипел зубами и повернулся к Пустельге. — И там уже не останется невиноватых, и нас с тобой приплетут за компанию.       Тот только пожал плечами, — кажется, не разделял желания Кролика высказаться в эмоциональном порыве, — но что-то для себя понял и отвернулся, бездумно разглядывая пустоши.       Мальвокрылая вздохнула, отгоняя противоречивые мысли, и, обойдя по дуге молчаливую, но взволнованную и трясущуюся Жавороночку, не находящую себе места в этом коллективе, подошла к Кролику. Тот остановился и сфокусировал взгляд на кошке, и что-то в его лице переменилось, словно мышцы расслабились. Мальвокрылая нервно подняла одну лапу, потом другую, и, стараясь выдержать такой вдруг тяжёлый, сложный взгляд отца — в нём смешались и неуверенность, и страх, и волнение, и надежда, и даже какое-то наивное доверие к выбранной для важной роли воительнице, — спросила: — Но ведь сейчас есть надежда всё это закончить, разве нет? — и более настойчиво прибавила, видя, как Кролик нахмурился: — Разве не для этого ты просил меня войти в их ряды? — Закончить? — переспросил кот и вздохнул. — Не думаю, что это можно прекратить.       Он наклонился к Мальвокрылой и опустил голову на её плечо, и непонятно было, себя Кролик пытался успокоить и привести в равновесие или дочь, вдруг разговорившуюся — впервые за то время, что прошло, как они покинули лагерь. Воительница бросила взгляд на Жавороночку, выражение лица которой было сомневающимся и испуганным, словно весь этот разговор будил в ней не самые приятные чувства. Бурая королева подалась вперёд, чтобы сказать что-то, но передумала, когда Кролик, не заметив её порыва, продолжил объяснять свою позицию: — Скорее, это необходимо, чтобы мы были в курсе происходящего и могли уберечь Однозвёзда, а недовольства так просто не усмиришь. — То есть, всё уже обречено? — Мальвокрылая почувствовала, как дёрнулся её хвост, и с силой сжала челюсти. Она была права в своих мыслях: ничего уже не исправить. — Ты ничего не сможешь сделать?       Если её соплеменники уже допустили мысль о том, что неприкосновенность, единовластие предводителя и обязанность следовать любому его приказу — это то правило, которым можно пренебречь, это значило, что ничего их не остановит. Мальвокрылая знала: так работает с любым правилом Воинского Закона, когда знаешь, что ему можно не следовать, как сама она решила обойти запрет встречаться с чужаками и полюбила Стручка. «Как там он, интересно? Наверное, сейчас охотится… или рыбачит, он же любит ловить свою рыбу. Может, даже думает обо мне, думает о нас», — и на душе, стоило подумать о любимом коте, стало как-то теплее. День казался всё таким же серым, но мысль о том, что где-то там, далеко, Стручок думает о ней, немного подняла Мальвокрылой настроение и боевой дух, и теперь хотелось скорее сделать то, чего ожидал от неё Кролик, и со спокойным сердцем и выполненным долгом-обещанием покинуть племя Ветра, в котором её бы не держало уже ничего, кроме родных. — А разве здесь что-то можно сделать? — переспросил Кролик, покачав головой, и опустился на землю, так тяжело, словно он был дряхлым старейшиной, которого не держали лапы, а не ещё полным сил воителем. — Племя — это один огромный порыв ветра, который снесёт тебя с лап, даже если ты будешь изо всех сил цепляться когтями за землю. — Иными словами, Кролик имеет в виду, что, несмотря на то, что в его лапах есть реальная власть, он не может ничего сделать с теми, кто хочет перемен — с теми, кто составляет почти всё племя и с теми, с кем он, в общем-то, солидарен, — неожиданно подал голос Пустельга, когда наступила пауза: никто не знал, что следует сказать.       Мальвокрылая бросила взгляд на целителя, и он тоже показался кошке каким-то выцветшим и серым, и даже его коричневая шерсть словно выгорела вся, как листва по осени, постепенно покрывающаяся налётом пыльного цвета. Очевидно, заметив внимание племянницы, Пустельга повернулся к ней и обратился лично к кошке, игнорируя и Кролика, и Жавороночку: — Ты ещё мала, чтобы знать, какую силу скрывает в себе общеплеменное сознание и на что способны те, кто устанут терпеть — и поднимут восстание, и их уже будет не остановить. — И их уже невозможно остановить! — снова разнервничался Кролик, весь вскинулся и эмоционально выпалил: — Что, думаете, можно вот так прийти к кому-нибудь из них и начать втолковывать что-то вроде «эй, дружище, давай, откажись от своих революционных мыслишек, они до добра не доведут?» — да тебя же пошлют на… на…       Он запнулся, бросив на дочь быстрый взгляд, словно постеснялся при ней договорить до конца, и Мальвокрылая невольно ощутила себя совсем малявкой — тогда Кролик тоже сдерживался, стараясь не подавать дурной пример. И хотя он знал, что дурной пример кошка уже и сама кому угодно подать может, старая привычка оставалась и давала о себе знать даже в таких ситуациях, как эта, когда, несмотря на сырость и холод, воздух казался густым от напряжения и трещали на кончиках шерстинок искорки. Атмосфера над пологим холмом, одним из многих среди спусков и подъёмов бесконечных полей, была тревожной, и в тревоге этой ясно ощущались безнадёжность и отчаяние: ничего уже нельзя было кардинально изменить, только отложить, замедлить, затянуть, предупредить, предугадать — и обмануть судьбу, если она вообще существовала. — Я поняла, куда, — пробормотала Мальвокрылая, когда Кролик запнулся и потерял мысль, которую хотел было озвучить сразу после своего эмоционального монолога. — Тогда что ты… вы будете делать? — Мы будем делать, — поправил воительницу Кролик. — То, что изначально и запланировали: для начала, узнаем, что они хотят и когда они собираются осуществлять свои хотелки. — Мы будем предупреждены, а, значит, мы всё-таки будем на шаг впереди них. Важнее всего защитить Однозвёзда, — поддержал глашатая Пустельга, тяжело поднимаясь и подсаживаясь поближе к Кролику — и подальше от окончательно брошенной всеми Жавороночки, и так не находившей себе места, а теперь и вовсе забытой. — Каким бы предводителем он ни был, нельзя брать на душу такой грех, как убийство лидера — тем более, избранного не нами, а свыше. — Если кое-кто нас не подведёт, — ехидно прибавила Жавороночка, до этого молчавшая и внезапно решившая напомнить о себе таким образом. Мальвокрылая только нахмурилась: она не могла понять подругу своего брата, то защищавшую её, то подначивавшую, и решила промолчать, чтобы не нарываться на ссору.       Всё-таки, с Жавороночки бы сталось в отместку запретить ей возиться с котятами, а Мальвокрылая точно не хотела, чтобы у неё отобрали возможность скрасить однотипные деньки за игрой с котятами. В особенности, с Утречко: котёнку было уже под три луны, и он оказался необычайно смышлёным. И, хоть он и не был лишён свойственной всем малышам непоседливости, за Утречком приглядывать было в удовольствие: он слушался тётку и, несомненно, уважал её.       Кошка вдруг дёрнулась, снова замечая, что мысли её вновь потекли в иное русло, и обернулась на Жавороночку. Стоило что-то сказать, чтобы защититься, но ничего не шло в голову, несмотря на то, что раньше Мальвокрылая всегда умела за себя постоять и за словом под куст не лезла. Кролик, заметив замешательство дочери, тоже повернулся к Жавороночке и уверенно сообщил: — Если я решил, что на Мальвокрылую можно положиться, значит, это так и есть! Она всё сделает, как надо, и благодаря ей мы будем знать всё о планах этих… этого кружка революционеров, — он запнулся и, чтобы перевести наконец-то тему, обратился к брату: — Вот и Пустельга со мной согласен, он сам сказал, что лучше сагитировать кого-то, кому больше всего доверия, так ведь? — А что я ещё мог сказать? — пробормотал тот, устало кривясь. — Я бы тебя не отговорил, раз уж ты решил, что во всём доверить можешь только своей дочурке.       Несмотря на пренебрежительный тон, Мальвокрылая поняла, что сказано это было не в обиду ей — но всё равно надулась и заметила, напоминая о простейших правилах вежливости: — Обсуждать меня при мне же — это некрасиво, вообще-то.       Кролик виновато ссутулил плечи — сам же когда-то этому Мальвокрылую научил — однако тоже больше из вежливости. Ему было уже привычно обсуждать дочь с кем-нибудь: то с друзьями, то с Пустельгой, то — реже — с Суховеем. Кот вообще любил хвастаться успехами Мальвокрылой (или жаловаться на её непослушание и самодурство, свойственные всем молодым воителям и оруженосцам), и сама она, в общем-то, не была против, но только если обсуждение её персоны не носило подобный оскорбительный и достаточно неприятный тон. — Я же согласилась, я обдумала всё и я решила, что справлюсь с тем, что от меня требуется, — решительно прибавила Мальвокрылая, наконец-таки беря себя в лапы. — Чем попусту сотрясать воздух спорами о том, получится у меня или нет, — кстати, так можно усомниться насчёт кого угодно, — давайте лучше говорить о том, как именно я должна это сделать.       Она обвела взглядом Кролика с Пустельгой, нарочно даже не посмотрев в сторону Жавороночки, и постаралась вновь не зацикливаться на том, чтобы поддаться настроению и впериться взором в серость пустошей, сливающихся с небом.       Кролик одобрительно кивнул воительнице, подскочил, распушил пятнистую шерсть, согреваясь на неожиданно поднявшемся промозглом ветру, таком непривычном после долгой жары, и заходил кругами. Трава гнулась под его лапами, комкалась и ложилась на землю, окончательно смятая — если не дождём и ветрами, то воздействием со стороны. Мальвокрылая отчего-то вдруг, словно потеряв нить реальности, несмотря на то, что мысли её не были отстранёнными, уставилась в одну точку. Тоненький колосок пушистого ковыля согнулся, касаясь головой полузасохшей и давно отцвётшей маргаритки, потом, повинуясь ветру, рапрямился, зашатался и вдруг наклонился вновь — и опять разогнулся, натянувшись и едва не лопнув. Мерно покачивающийся ковыль навевал дремоту — тем более, что Мальвокрылой всегда ужасно хотелось спать в пасмурные преддождевые дни.       Ко всему прочему, Кролик, тоже, кажется, вечно отвлекающийся на иные размышления, никак не мог собраться и ответить на вопрос Мальвокрылой о том, что именно ей нужно будет сделать. Все они, четверо, явились сюда в холод и непогоду, подальше от соплеменников с их развешанными всюду ушами, чтобы решить именно этот вопрос — и при этом никак не могли подступиться к нему. — Что тут непонятного? — видя, что Кролик, рассекая траву в какой-то растерянности, продолжил ходить то кругами, то спиралями по пологой макушке холма, взял слово Пустельга. — Тебе нужно присоединиться к сторонникам Чертополошки, проявить большую инициативу и стать ближе к тем, кто руководит всем этим, чтобы знать все планы.       Услышав это, глашатай словно вышел из какого-то транса, встрепенулся и резко повернулся к Пустельге и Мальвокрылой, хотевшей было выдать что-то в духе «Давай подробнее, это я знаю и так». — При всём уважении, ты и близко не знаком с таким понятием, как «стратегия», так что ты только запутаешь Мальвокрылую! — шлёпнув лапой по земле, перемешанной с сырым комковатым песком, воскликнул Кролик. — При всём уважении, у меня из нас троих, — теперь четверых, — самая думающая голова, — передразнил его Пустельга, неприятно оскалившись и искривив лицо. — Где б ты сейчас бегал, если бы я тебе не сказал, что засланный зайчик в рядах противника — наилучшее из всех возможных решений?       Кролик даже подавился — настолько он, кажется, был ошарашен и возмущён подобным заявлением. Мальвокрылая покосилась на отца, надеясь, что, заметив её предостерегающий взгляд, кот не станет вот здесь прям выяснять отношения с Пустельгой — как-никак, это было неуместно. Самой воительнице было вообще всё равно, кто там и что придумал: у неё теперь была задача, цель, важная миссия, и это интересовало Мальвокрылую гораздо сильнее, чем что бы то ни было ещё (исключая, разумеется, еду, племянников и, самое главное, Стручка). Кошка уже настроилась на то, чтобы поскорее кинуться искать пути подхода к Чертополошке, но всё никак не могло решиться: Кролик вроде и не сомневался, а тянул время, вроде и открыто волновался, а иногда так и вспыхивал, когда на это указывали. — Поэтому слушай сюда, наш ты зайчик, — когда Кролик успокоился-таки, обратился к Мальвокрылой Пустельга, несмотря на протест глашатая, всё же взявший на себя обязанность всё скоординировать. — Ты же и сама всё понимаешь, разве нет? У тебя один путь: много врать и много втираться в доверие, искать лазейки и вешать сорняки на уши. — Это Кролик мне уже сказал, — нетерпеливо кивнула Мальвокрылая. Чем ближе к делу подбирался разговор, тем бодрее становился её настрой, и, несмотря на то, что хандра, связанная с погодой, никуда не делась, решимости и бравады у кошки стало больше. — Давайте просто разберёмся: революцию не остановить, всех недовольных не успокоить, поэтому наш вариант — это свести жертвы к минимуму.       Впрочем, как бы ни хотела она сейчас мыслить оптимистично, как бы ни старалась придумать, что бы в такой ситуации мог ей сказать вечно умеющий увидеть хорошее в плохом Стручок, картина вырисовывалась не самая радужная. Однако и особого угнетения Мальвокрылая не ощущала. В глубине души она понимала, что эта затея обречена, и что ничего кардинально изменить не получится — но была надежда отсрочить, а там, шаг за шагом, постепенно если не повернуть ручей племенных недовольств и волнений вспять, то сменить его русло. — Ну, так примерно и есть, — кивнул Кролик, осторожно прикасаясь кончиком хвоста к шерсти Мальвокрылой. — Нам нужно защитить Однозвёзда… — И тебя тоже, Кролик, — снова перебил брата Пустельга, и голос его звучал особенно серьёзно, даже внушительнее, чем раньше. — Мы не знаем, как они относятся к тебе и хотят ли видеть своим предводителем именно тебя. И, быть может, сберечь тебя даже важнее, чем сберечь Однозвёзда. — И что, всё это будет зависеть от неё? — Жавороночка округлила и без того большие тёмные глаза, тыча хвостом в сторону Мальвокрылой.       Та даже не обратила внимания на фразу двоюродной сестры: новая мысль заняла Мальвокрылую, и она казалась кошке поистине ужасной. Пустельга, в общем-то, был прав: вполне вероятно, что Кролик тоже мог подвергнуться гонениям и пострадать в ходе готовящегося переворота.       Да, его любили — как глашатая, но не факт, что хотели бы видеть предводителем. Так или иначе, жизнь Кролика тоже могла быть в опасности, и Мальвокрылая впервые подумала об этом серьёзно, не отгоняя в сторону такую страшную для неё мысль о том, что не только Однозвёзда сейчас стоило беречь. И, права Жавороночка, по большей части именно от неё, Мальвокрылой, вчерашней ученицы, неопытной и юной, зависело так много — жизнь Кролика.       Сам Кролик только вздохнул, подходя к Жавороночке и поднимая усталый и словно выцветший, тоже ставший из зелёного серым взгляд на королеву, всё ещё пребывающую в каком-то смятении и явно не доверяющую Мальвокрылой. — Да, всё будет зависеть от неё, — отрезал он таким тоном, что не только Жавороночка — сама Мальвокрылая поняла, что Кролик за себя и за дочь уже всё решил. Он повернулся к воительнице, окинул её серьёзным, но при этом тёплым и уверенным взглядом, и сообщил: — От того, сможешь ли ты завоевать доверие и стать среди них своей, в общем-то, судьба всего племени зависит, потому что если Однозвёзда сместят, это так или иначе коснётся жизни каждого. — Ну, не пугай ты её уж так сильно — всё серьёзно, но не так сложно, как кажется на первый взгляд, — неожиданно доброжелательным тоном, как во время светской беседы в кругу родственников, прибавил Пустельга, смягчая слова брата. — Да, Мальвокрылая, от тебя сейчас многое зависит… ну, не справишься — подведёшь и племя, и Кролика, — и он пожал плечами, словно это было абсолютно ничем.       Мальвокрылая моментально вспыхнула, ощутив не только недоверие к себе со стороны дядьки, но и злость: она-то абсолютно точно знала, что теперь уж точно не подведёт! Сейчас кошка на это просто права не имела: слишком многое стояло на кону. — Со всем я справлюсь! — воскликнула она. — Ну, я сделаю всё, что смогу, если от этого… «Зависит жизнь моего отца», — мысленно добавила Мальвокрылая, переводя взгляд на Кролика, тоже понимающего, чем ему всё это грозит, но переживающего в первую очередь за Однозвёзда, которого надо было уберечь, и за дочь, которую он отправлял на огромный риск. — Если от этого зависит так много, — нашла более-менее нейтральный вариант Мальвокрылая. — От этого зависит будущее племени, — будничным тоном откликнулся Кролик, посмотрев на дочь очень пристально, словно поняв, что именно она так и не произнесла, и слабо, печально улыбнулся ей. — Да, будущее — это очень много… но мы его и создадим. «Я создам, — решительно подумала Мальвокрылая, мир которой постепенно начал терять серые краски — и трава опять зазеленела под лапами. — И в этом будущем все будут счастливы. Кролик станет законным предводителем, бунтовщики успокоятся, а я со спокойной душой уйду к Стручку!..»       И эти мысли пусть и были нереальными, оптимистичными не в меру и больше походили на мечты, придали Мальвокрылой уверенности в том, что всё разрешится благополучно — и что она сыграет в этом не последнюю роль.