Мальва расцветает по весне

— Ты уже знаешь, что будет битва?       Вопрос брата застал Мальвокрылую врасплох. Кошка перевела взгляд на Суховея, ещё не совсем понимая, что ему от неё надо: они мирно сидели в последних тёплых солнечных лучах, славные Утречко и Уточка игрались неподалёку от отца и тётки, и день казался на удивление спокойным и тихим.       Понимая всю важность своего нового задания, Мальвокрылая долго не находила себе места, а плохая погода помешала ей встретиться со Стручком и поделиться с ним всеми своими страхами и переживаниями. Тем не менее, сегодняшний день выдался на редкость для начала Листопада тёплым и солнечным, и это прогнало мрачные мысли Мальвокрылой, которая до этого и хотела действовать, и одновременно с тем боялась и не знала, как. — Я слышал, как говорили Кролик, Головёшка и Грач, — буднично продолжил Суховей, отстранённо наблюдая, как его котята гоняют по поляне жёлтый, но ещё не сухой лист, предвестник грядущих ненастий Листопада.       Утречко и Уточка пронзительно смеялись, хлопали по листу маленькими лапками с растопыренными когтями и в конечном итоге разорвали его на кусочки — но не расстроились, нашли новый. Немного дичащаяся брата и сестру Зайчишка о чём-то беседовала с Осокой, смотря на бабушку полными обожания глазами, синими и чистыми, как летнее предзакатное небо. — Они обсуждали, что мы ничего не сможем изменить, — Суховей говорил и говорил, несмотря на то, что Мальвокрылая так и не повернула к нему головы. — Точнее, не будем. Кролик собрался приказать нам подчиниться воле Однозвёзда и развязать войну. — Почему? — искренне удивилась Мальвокрылая. Ни известие о скорой битве — и, возможно, не одной, — ни тот факт, что именно её племя станет зачинщиком вражды, не тронуло кошку: она, никогда не видевшая подобного явления, просто представить себе не могла, что вообще можно подразумевать под войной двух племён. Куда больше волновало воительницу то, что Кролик отступился от своих принципов.       Он бы не сделал это просто так, Мальвокрылая была уверена. У отца должны были быть весомые причины, чтобы пойти на попятный и отказаться от своих же слов о том, что битвы он не допустит. Вот только Кролик почему-то с нею не поделился, и если какая-то часть Мальвокрылой осознавала, что даже ей, дочери, глашатай не может доверить многих важных вещей, то другая часть испытывала детскую ещё обиду. — Не знаю, но если Кролик прикажет, его не ослушаются, — Суховей пожал плечами, потом прикрикнул на слишком громко хохочущих котят и снова обратился к сестре, продолжая начатую мысль: — Его осудят, но не ослушаются. А значит, быть войне. — Но Кролик не прикажет, — решительно откликнулась Мальвокрылая. Нет, глашатай не мог так поступить. Суховей, должно быть, что-то напутал. — Отчего ты так уверена? — в голосе брата звучало удивление. Он точно не ожидал получить подобный ответ. — Ты думаешь, тебе известно о Кролике всё, как и о его мотивах, о его целях? — Ты что, не уважаешь Кролика? — воительница вскочила, поворачиваясь к Суховею, так резко, что он отшатнулся. Взволнованная последними событиями, нервная из-за того, что никак не получалось придумать пути подступления к Чертополошке, кошка теперь могла выйти из себя из-за любой мелочи, из-за любого слова, сказанного не так.       Это напоминало ей самой тот миг ослепляющего гнева — тогда, на общеплеменном собрании, только в тот раз не Суховей, а сам Однозвёзд стал причиной Мальвокрыловой злобы. Предводителю воительница дерзнуть не решилась, но брату могла с лёгкостью сделать выговор, и пускай он и был старше и даже рассудительнее, но никто, по мнению кошки, не имел права оскорблять её отца. — Я уважаю Кролика, — Суховей вздохнул, едва заметно покачав головой. — Успокойся, безумная, при тебе уж и слова о нём сказать нельзя стало! Что за преданность такая, что за уверенность? Где твой хвалёный холодный ум? — Он при мне, — огрызнулась Мальвокрылая, но на землю послушно опустилась, чтобы не привлекать лишнего внимания, тем более, что племянники уже косились в её сторону. — Я уверена в своём отце, потому что я его знаю, и я знаю, что Кролик не такой подлый, чтобы сначала пообещать племени отстоять его интересы, а потом поддержать Однозвёзда в его жажде битвы!       Она гневно уставилась на Суховея, но тот, кажется, не проникся — уже привык не обращать внимания на эмоции, наученный на примере собственных котят, активно пытавшихся манипулировать старшими. Кот отвернулся, помолчал, только погрозил Уточке, попытавшейся макнуть Утречко головой в грязную лужу, а потом снова вернулся к разговору с сестрой. — Тогда почему же он говорил о том, что битва будет? — и хотя пёстрый кот говорил с ровным и нерушимым спокойствием, Мальвокрылая каждой шерстинкой ощущала, что Суховей, на самом-то деле, взволнован не меньше неё.       Брат боялся, и это было видно, только эмоции свои он всё-таки научился прятать получше Мальвокрылой, и страх его выдавали лишь нервные движения, бегающий взгляд да какой-то уж больно тяжёлый голос, такой, какой едва ли был характерен ему, коту умиротворённому и легко идущему по жизни, лишь где-то в глубине души хранящему свои старые, тёмные, больные воспоминания.       Мальвокрылая повертелась на одном месте, вскинула голову и долго разглядывала Суховея и его неестественно-неподвижное лицо, поджатый подбородок и суженные глаза. Чего он боялся на самом деле? Битвы, позора для родного племени, или всё-таки того, что — кто знает? — мог не вернуться назад? Сама воительница не переживала: она ещё сомневалась, что Суховей окажется прав, да и не знала, что это вообще такое — войной идти на другое племя, и как это бывает. Рассказы старших о некогда случавшихся славных битвах всегда состояли из «пришли, подрались, победили, ушли», и Мальвокрылой отчего-то казалось, что это абсолютно эфемерное для неё и ничего не значащее «подрались» будет как тренировочный бой.       И хотя она прекрасно знала, что смерть на поле битвы — явление нередкое, сложно было представить, что тебя могут убить. Мальвокрылая едва ли осознавала, несмотря на всю свою рассудительность и сообразительность, что тренировка и настоящее сражение разительно отличаются друг от друга — и даже не подозревала, как скоро ей придётся понять это. — Почему будет битва? — неожиданно переспросил Суховей, отвлекая Мальвокрылую от мыслей. — Потому, что так приказал Однозвёзд. Когда-нибудь, когда Кролик сам возглавит племя, он будет решать, а сейчас его обязанность — подчиниться, как бы нам всем ни была противна мысль стать племенем, развязавшим войну. — Ну, ты прав, — пробормотала воительница, которая не могла не согласиться с братом — и вместе с тем была возмущена его позицией.       С одной стороны, они и правда должны были послушаться предводителя, а с другой… нужно ли было делать это сейчас, когда в любой момент мог грянуть переворот — и всякая мелочь способствовала бы этому, любой повод мог стать началом властесвержения? — Но не мог Кролик вот так просто согласиться на это, понимаешь? — осторожно начала она: вряд ли Суховей подозревал о готовящейся революции — а если всё же и знал, то точно не стал бы участвовать. Брата Мальвокрылая знала: он не лез в сомнительные авантюры, а в последние три луны и вовсе сделался из медвежьей силы воителя миролюбивым мурчащим над котятами отцом, похожим на голубку-наседку, воркующую над яйцами, из которых потом вылуплялись птенцы.       Она вдохнула поглубже и торопливо заговорила, пока в мыслях были нужные слова: — Да, ты близок ему, но понимаешь, я знаю его лучше, он мой отец, а не твой, он мне многое доверяет! Ну не может он так поступить, ну я знаю, я это вот… — Мальвокрылая даже запнулась, от переизбытка эмоций и желания защитить честь Кролика забыв всю свою пламенную речь, сложившуюся было в голове во что-то убедительное и искренне-горячее, идущее от всего сердца. — Вот чувствую, сердцем чувствую, что если это и правда, то есть какие-то особые причины. — Не обязательно, — снова не проникся Суховей, и Мальвокрылая мысленно окрестила брата балбесом, возмущённая тем, что кот воспринимал её ровно так же, как мелких Уточку, Утречко и Зайчишку, словно она была не почти-взрослой воительницей, а ещё одной дочерью Суховея. — Любой сильный духом кот может дать слабину, и Кролик — не исключение. Не так уж он и непоколебим, он далеко не твёрд в своих решениях… — Нет, плохо же ты его знаешь! — заявила Мальвокрылая, перебивая: слушать гадости об отце она не хотела, считая это личным оскорблением, тем более, от родного брата, которому по всем правилам чести и нравственности нужно было поддержать сестру. — И всё-таки ясно мне, что Кролик тебе не близок. Когда-то, может, и был, но не сейчас.       И вроде Мальвокрылая понимала, что Суховей вполне может быть прав, но слова его казались слишком грубыми. Даже осознавая, что он не со зла, а от переизбытка тревог и волнений перед неизвестностью грядущего, воительница рассудила, что лучшим выходом будет наехать на родственника и прямо, как она всегда говорила, высказать всё своё неудовольствие: Мальвокрылая никогда особо не стеснялась выражать своё несогласие с кем бы то ни было. — Ты всегда забываешь, что у нас с тобой одно происхождение, одни родители, и нет среди них Кролика, — огрызнулся тоже задетый Суховей: несмотря на установившуюся дружбу с сестрой, между ними ещё остались обиды, копившиеся с детства Мальвокрылой — и юношества самого Суховея. — За что ты его так любишь, скажи? — Тебе не понять, — моментально отвернулась Мальвокрылая, услышав в голосе брата неприятные и так похожие на Жавороночкины обидчивые нотки. «Как он может говорить о том, что Кролик мне чужой? — возмущение Мальвокрылой было похоже на один большой порыв ветра, сильный и яростный, но быстро проходящий. — Как может называть родителями их? Суховей не может уважать тех, кто ненавидел его, кого он сам не любил! — и тут же нашла коту оправдание: — Это всё атмосфера и Листопад. Они меняют нас!»       Видя, что и правда сказал лишнее, Суховей неуверенно покосился на Мальвокрылую и, видя, что она не разобиделась, не разозлилась и не собирается ругаться, как могла бы в подобной ситуации когда-то раньше, много лун назад, предложил: — Ладно, давай мириться.       Он протянул вперёд свою серую пёструю лапу, и Мальвокрылая, замешкавшись лишь на секунду, обхватила её своей, маленькой и светлой — как в раннем детстве, когда заключали перемирие после обид, нанесённых случайно и не от большого ума. — Давай, — согласилась она и, словно оправдываясь, прибавила: — Я всегда забываю, что ты тоже воспитывался Кроликом и мог знать его совсем другим. У тебя может быть право на своё мнение. — Как и у тебя — на своё. Ты права, ты более близка Кролику, — поддержал примирительный тон беседы Суховей, наконец, опуская лапу, и Мальвокрылая тоже поставила на землю свою. — А о том, будет ли война, думаю, скоро узнаем, — воин указал хвостом на Кролика, беспокойно нарезающего круги вокруг что-то ему втолковывавшего Головёшки: эти двое вдруг стали необычайно много общаться друг с другом после памятного случая на недавнем собрании, и всё — тайком.       Мальвокрылая вздохнула: увиденное не внушало никакого спокойствия в том, что всё будет хорошо. Солнце, словно нарочно яркое, но уже не такое тёплое, как ещё неделю назад, слепило глаза, яркими бело-жёлтыми пятнами скакали по лагерной поляне солнечные зайчики, а следом за ними гонялись, хихикая и перемяукиваясь, Утречко с Уточкой, и всё никак не могли поймать.       Атмосфера в лагере была умиротворённо-уютная, но едва ли на душе Мальвокрылой было так же спокойно: больше необходимости как-то подмазаться к спящей сейчас в детской Чертополошке её заботило лишь то, что, возможно, близилась самая настоящая война — первое в жизни кошки событие столь огромного масштаба. — Что там с Чертополошкой? — словно нарочно подливая грязь в и без того грязную лужу, вдруг осведомился Суховей. — А? — переспросила Мальвокрылая и невпопад ему, зато словно в продолжение своих мыслей спросила: — Ты не в курсе? — Не в курсе чего? — Суховей как-то глупо хлопнул глазами, становясь невозможно похожим на своих котят, когда те откровенно тупили и чего-то не понимали — и это дурацкое выражение лица они определённо унаследовали от своего отца.       Воспоминание о племянниках и таком любимом Утречко в частности не принесло Мальвокрылой успокоения. Поняв, что брякнула не то, забыв, что Суховей-то не знает правды о Чертополошке, она отмахнулась: — Да нет, ничего. — Нет, уж начала — договаривай, — неожиданно строго потребовал брат, и Мальвокрылая, понимая, что зря когда-то давно доверила ему свои сомнения насчёт Чертополошки, оказавшиеся в итоге правдивыми, поспешила переменить тему разговора: — Хочешь, познакомлю на Совете кое с кем? — С кем? — оживился Суховей.       Разумеется, знакомить брата со Стручком было тоже не лучшей затеей, но Мальвокрылая подумывала об этом с того самого момента, как решилась представить своего возлюбленного Кролику. В конце-концов, раз уж решилась, то знакомить лучше сразу со всей семьёй. Её-то саму Стручок уже познакомил — пусть и весьма своеобразно, в присущем ему духе. — Вот познакомлю — и узнаешь! — отрезала Мальвокрылая слишком весело, и получилось так наигранно, что Суховей не мог не заметить. — Что-то мне это не нравится, — пробурчал он, помахивая из стороны в сторону толстым пушистым хвостом, но больше ничего не сказал, а Мальвокрылая, пользуясь наступившей тишиной, погрузилась в размышления. «Стручка надо предупредить заранее, а то он озайчеет, если я вот так потащу его знакомиться с Кроликом и Суховеем, — пораскинув мозгами, пришла к выводу воительница. — Что же ты, погода, такая ужасная? Когда наконец-то будет хорошая, тёплая ночь, чтобы снова увидеть Стручка? Ещё день без него и, ей-мыши, я плакать начну. Может, и наплевать уже на всякие революции, и сейчас идти к нему в племя? Уж должны принять, Листопад начинается, а там и Голые Деревья, ещё одни охотничьи лапы будут ценным приобретением…»       Но от подобных мыслей становилось вдруг стыдно. Дав обещание, Мальвокрылая не готова была его нарушить, да и, тем более, не могла она уйти, не убедившись, что жизни отца и дяди не подвергаются опасности, и вообще благополучию родных, даже племянников и брата, ничего не угрожает. «Немного ещё осталось, — успокоила себя Мальвокрылая, ощущая, что ко всем прочим проблемам добавилась и тоска по Стручку, и сердце болезненно сжималось, и почему-то хотелось плакать, стоило подумать о любимом. — К Юным Листьям, обещаю себе, я уйду к нему, и мы будем счастливы». — Пойду, отведу котят в детскую, — видя, что дальше разговор не идёт, сообщил Суховей. — Зайчишка так и не хочет играть с Уточкой и Утречко!.. Как с ней бороться, не представляю…       Мальвокрылая только рассеянно кивнула, глядя, как брат отправился собирать носящихся по поляне котят. Зайчишка, одинокая, капризная, но послушная, подошла сама, Уточка с Утречко — после долгих уговоров. Почему-то не хотелось даже приветливо здороваться с племянниками, и Мальвокрылая отошла в тень нависшей над жухлой и желтеющей травой ограды, тоже тускнеющей и выцветающей, роняющей на землю свои листья.       Она просидела в одиночестве недолго. В племени уже поднимался шум, и новость о грядущей битве, которую, видимо, принёс на хвосте, точно сорока, не один лишь Суховей, распространилась по рядам воинов и оруженосцев. Последние, особенно пугливые и не горящие желанием в таком юном возрасте подвергаться опасности и отправляться смотреть смерти в лицо, шушукались с недовольными лицами и явно размышляли о том, как же им откосить. — Вот что ты думаешь на этот счёт? — обратился к Мальвокрылой вездесущий Солнцелап, в компании юной Дымолапки отправившийся наседать на уши воительнице. — Лично я во всём и полностью согласен с Головёшкой. Тот всё говорил маме, что война бесполезна и бессмысленна, и что мы только опозоримся, если вдобавок не потеряем каких воинов. Надеюсь, это всё только слухи. — Ну, я вот что-то сомневаюсь, что слухи, — моментально влезла в разговор редко отмалчивавшаяся Дымолапка. — Иначе лагерь бы не жужжал, как рой мух над кучей навоза! — Давайте не будем гадать и тыкать хвостом в небо, — чтобы избежать пустого спора, попросила Мальвокрылая, и Солнцелап с Дымолапкой, переглянувшись, всё-таки решили послушаться и переменить тему для разговора. — Ты права, мы всё узнаем совсем скоро, — закивал Солнцелап, и, стоило ему пошевелиться, яркие лучи заиграли и заблестели на рыжевато-бурой шерсти кота, подсвечивая её и делая золотистой и словно полупрозрачной.       Мальвокрылая мысленно улыбнулась, отмечая про себя, как точно угадала тётка Осока, нарекая сына именем, связанным с солнцем, и подумала, что родственница была уж больно проницательна. Впрочем, эта мысль, мимолётная, как многие другие, надолго в голове не задержалась, вытесненная другой, когда Солнцелап продолжил: — А я вот вообще хотел поделиться, что мы с Дымолапкой решили встречаться. — Да, мы уже достаточно взрослые, — важно приподняв острый подбородок, заявила Дымолапка, и её взгляд, сиреневато-синий, стал каким-то даже высокомерным. — Но у нас свободные отношения, что важно! «Интересно, кто, как не ты, говорила мне и своим сёстрам, когда вам было лун этак пять, что увлекаться Солнцелапом — это как-то наивно и недостойно?» — припоминая, как насмехалась Дымолапка над Пестролапкой и покойной Бликолапкой, делившими между собой единственного на всё племя оруженосца, хмыкнула Мальвокрылая, а вслух сообщила, что рада за двоюродного братца и его новую подружку и пожелала им не разойтись в ближайшую неделю.       Солнцелап поблагодарил, а Дымолапка возмутилась было и приготовилась серьёзно отлаяться на такое обидное пожелание, да не успела: над лагерной поляной разлетелся призыв на общеплеменной сбор, и Мальвокрылая с оруженосцами поспешили покинуть местечко у ограды, торопясь поближе к центру, чтобы всё хорошо видеть и слышать.       Вопреки всеобщим ожиданиям, Кролик, созвавший племя, был мрачен, и это только подтвердило догадки о неминуемой битве. Яркое солнце мешало смотреть, и Мальвокрылая всё щурилась и отводила взгляд, пока глашатай говорил, словно отрепетировав до этого, слишком равнодушно к доносящимся со всех сторон возмущённым выкрикам. — Призываю вас всех следовать своей прямой обязанности и подчиняться воле предводителя, — разносился над поляной не сильно громкий, но звучный, заставляющий прислушаться к нему голос Кролика, и Мальвокрылая, глядя на отца, только качала головой, не понимая, какая блоха могла его укусить — разве что, с Однозвёзда перескочившая. — Сегодня, на закате солнца… — Идея абсолютно бредовая, — решительно заявил Малоног, и его голос, в моменты высочайшего напряжения становившийся визгливым, дрожал. — Я бы даже сказал проще: хуета! Но не при учениках же, — и скосил взгляд на упомянутых оруженосцев, не забыв от души вроде бы как «по-дружески» треснуть по хребту тоненькую маленькую Хвощелапку, такую всю нежную-нежную и хрупкую, будто иссохшую. Та согнулась к самой земле, но не пискнула.       Сидевшая подле Малонога Дроковница рассмеялась, не обращая внимания ни на собрание, ни на Кролика, говорившего важные вещи, но, когда её рыжий друг отвернулся, всё-таки сочувственно потрепала хвостом против шерсти всё ещё приходящую в себя Хвощелапку, получившую ни за что.       Мальвокрылая отвела взгляд от этой компании, но солнце, светившее ей прямо в лицо, всё ещё мешало разглядеть Кролика и понять, насколько тот был уверен в том, что он делал. Силуэт кота казался тёмным пятном в ярких жёлтых лучах, и он что-то говорил, несомненно, важное, но в общем гуле ничего не было слышно — или у Мальвокрылой заложило уши от непонимания происходящего и какого-то странного чувства нереальности и полной абсурдности всей этой ситуации. Кролик же не мог! Зачем он это делал?.. «Что ты говоришь и говоришь, и не слышишь никого из нас? — молча спрашивала Мальвокрылая у отца, понимая, что сейчас в ней нет такой силы и такой ярости, чтобы высказаться вслух, как тогда — наоборот, только какие-то опустошение и безразличие поселились в душе. — Зачем ты сам роешь себе яму? Не ты ли сказал мне давеча, что гнев племени может обернуться и против тебя — не только против Однозвёзда? Неужели честь и обязательства важнее, чем собственная безопасность?»       И правда, Мальвокрылая не могла понять, почему Кролик так подставлялся, зная о том, что то, что грозило Однозвёзду, могло быть опасным и для него самого. Едва ли те из соплеменников, чьи головы были забиты идеей совершить переворот, услышав, что глашатай продолжает неприемлемую для большинства воителей политику, оставили бы его управлять всем племенем — и, кто знает, если бы вообще не прибили тайком, чтобы не мешался под лапами. Мальвокрылая была уверена: заговорщики с Чертополошкой во главе наверняка были в курсе того, что Однозвёзда будут оберегать, — сложно было бы не додуматься, — и устранить глашатая — первое, что они могли сделать, чтобы подобраться к предводителю. А сам Кролик словно нарочно яму себе выкапывал, да поглубже, толкая такие речи перед всем племенем и убеждая повиноваться ненавистному, надоевшему Однозвёзду. И Мальвокрылая никак не могла додуматься, почему он это делал.       Сегодня, на закате солнца. Оставалось совсем немного — солнце стояло над головой, а значит, скоро необходимо было отправляться. Битва уже была назначена: всё-таки прислушавшись к голосу племени и разума, Однозвёзд решил напасть на грозовых соседей, имевших в своих землях обширное поле, не исподтишка, а предупредив заранее, чтобы в честном бою отобрать у них кусок территории. «Только кто у кого ещё отберёт, вот что главное», — невесело подумала Мальвокрылая, понимая, что её соплеменники вряд ли будут драться так, как если бы нападали не они, а на них. Сама кошка едва ли хотела идти и с кем-то сражаться: перспектива получить когтями от соседей её не радовала. А если как шрамы останутся? И пропала вся её юная, цветущая красота. И ладно, пускай бы пропадала, уж не за красоту её ценили близкие — Мальвокрылая это знала. И Стручок бы не отвернулся от неё — только глупые кошки могли считать, что котам важна лишь блестящая гладкая шёрстка да милая морда (это уж не любовь бы была, а какой-то обман!), и отец с братом — да только самой ей не хотелось, чтобы хоть что-то потом напоминало о тревожном времени перед назревающей бурей.       Воительница хотела было догнать, остановить и обо всём расспросить Кролика, но не получилось: её снова перехватил Солнцелап, теперь уже, вопреки до этого какому-то так и горевшему в нём воодушевлению, задумчивый и унылый. — Я так надеялся, что всё-таки не будет ничего такого, — сообщил кот, даже не глядя на Мальвокрылую — но только с ней он и мог поделиться переживаниями. «А с кем, как не со мной? — так и не найдя в себе никаких подбадривающих слов, кошка только неопределённо повела плечами. Солнцелап, похоже, и не рассчитывал на то, что старшая сестра его успокоит: он и сам понимал, что той не легче. — С кем ему делиться переживаниями? Уж не с родителями же? Когда Головёшке и Осоке было дело до своего сына? Они оба поглощены разным. Головёшка теперь носится с Кроликом, а Осока увлеклась Чертополошкой, будь она неладна. И чего так заботиться об этой дурочке? Скорее б уже родила своих котят!»       До того, как это могло произойти, оставалось ещё около половины луны — или даже на недельку меньше. Чертополошка постепенно пришла в себя и, наученная Жавороночкой держать лицо, больше не изображала из себя умирающего лебедя, да только ни с кем теперь близко не общалась — даже со вмиг погрустневшим Солнцелапом, потерявшим былую дружбу с сестрой. — Ты боишься? — наконец, заговорила Мальвокрылая. Солнцелап поднял на неё яркие оранжевые глаза, и, помявшись, медленно кивнул: — Боюсь. Я никогда не бывал на битвах. — Я тоже, — воительница вздохнула. Слова приходилось выдавливать из себя, и она не понимала, почему так — тем более с Солнцелапом, её близким другом, её братом, с которым они всегда могли подолгу трепаться обо всём подряд. Наверное, это было вполне естественное волнение перед чем-то новым — перед битвой, опыта которой не было у всего нового поколения племени Ветра. — Я чувствую, что не смогу. Как я подниму лапу на наших соседей, которые не сделали нам никакого зла? — Вот-вот, зло несём мы, — раздался голос справа, и Мальвокрылая, обернувшись, увидела Пухогривку. Та подошла совсем близко, так, что можно было разглядеть каждую её шерстинку, серенькую со светлым кончиком. — Мальвокрылая, может, ты скажешь нам, почему Кролик решил, что эта битва должна состояться? Или ты, Солнцелап? Кажется, твой отец стал особенно близок к Кролику в решении подобных вопросов.       Солнцелап заскрипел зубами, как обычно бывало, когда кто-то в нехорошем ключе упоминал кого-либо из членов его семьи. — Я не знаю, — пробормотал он, даже не глядя на Пухогривку. — Я всего-то ученик. Головёшка со мной своими сношениями с властью не делится. «Уж не потому ли ты пристала, что хочешь узнать наше мнение на этот счёт? — задумалась Мальвокрылая, окидывая взглядом Пухогривку. Та снова напоминала себя прежнюю — задиристую, умеющую надавить на самое больное. — Уж не ты ли одна из тех, кто с Чертополошкой заодно?» — Я не отвечаю за решения Кролика, — ответила она воительнице, так и ждавшей, что же Мальвокрылая скажет, даже вперёд наклонившейся. — Может, это и не очень правильно, однако я уверена, что это необходимо. Кролик бы просто так не согласился на битву.       Пухогривка только хмыкнула, окинула собеседницу оценивающим взглядом и неоднозначно дёрнула плечом. Потом развернулась и так же быстро, как появилась, упылила прочь и скрылась за яркими жёлтыми лучами солнца, пятнами покрывшими поляну лагеря. — И что она хотела? — озадачился Солнцелап, поворачиваясь к Мальвокрылой. — Если бы я знала, — только покачала головой воительница. На самом деле, она имела при себе подозрения, — сейчас необходимо было подозревать всех и каждого, — но Солнцелапу не стоило об этом знать. — Ты не унывай совсем, что ли. Ну, битва. Ну, с кем не случается! Рано или поздно должен был случиться наш первый бой. — Но не такой же бесчестный! — возмущённо прервал поток её бесполезных фраз Солнцелап, хлестнув по земле рыжим хвостом.       Мальвокрылая с тяжёлым вздохом отвернулась: тут возразить было нечего, и она была полностью согласна с оруженосцем. И правда, нападать на никогда не мешавшихся миролюбивых грозовых котов было настоящим бесчестием — даже если те и были предупреждены и вызваны на честный бой. Всё-таки, это не было необходимостью — по крайней мере, с точки зрения Мальвокрылой, но явно не по мнению Однозвёзда. — Я буду с тобой рядом, ладно? — как-то уж больно робко попросил Солнцелап. — Не то, чтобы мне было страшно, но мы с тобой вместе тренировались — сильнее будем… — Как хочешь, — кивнула Мальвокрылая, понимая, что на деле-то оруженосец вряд ли осмелится драться — не как на тренировке, по-настоящему.       Она и сама бы не осмелилась. Мальвокрылая была уверена: не продержится долго, сбежит практически сразу, даже не задумываясь о том, что это позорно и стыдно. Это было выше неё — идти и биться, и трусость, предательски сильная, заставляла лапы мелко дрожать. Воительница боялась того, что её могут ранить, боялась испытать боль, боялась, что будут ранения, будет кровь, что чужие когти разорвут её кожу — это казалось чем-то ужасным, и плохо становилось только от мысли о том, что кто-то нападёт на неё, будет бить и кусать… что ей самой придётся делать то же, что шерсть полетит клочьями, что нужно будет раздирать когтями противника — не дичь, не мёртвую давно еду, не траву и палки, как на тренировках, а живого, как она, дышащего кота — или кошку — с такими же, как и у Мальвокрылой, страхами. Ещё утром кошка думала о битве, как о чём-то нереальном, а теперь, зная точно, что сражению быть, осознала, насколько это серьёзно.       Нет, это невозможно было даже представить! Это в детстве и ранней юности Мальвокрылая могла воинственно кидаться на собак и мечтать о битвах, но точно не сейчас, не повзрослев достаточно, чтобы понимать, насколько это не только бессмысленно, но и опасно.       Но что ей оставалось делать, кроме как подчиниться прямому приказу? Всё племя отправлялось на битву, и Мальвокрылая не могла спрятаться где-нибудь и отсидеться. — Я, наверное, сегодня впервые в жизни помолюсь Звёздному племени, — поделился Солнцелап, нервно впуская когти в землю. — Я не хочу умереть, если какой-нибудь грозовой расплющит меня или придушит. «Звёздное племя тебя не услышит, потому что его нет, — подумала Мальвокрылая, отчего-то уверенная в этой мысли даже больше, чем в том, что она сегодня вернётся из боя целой и невредимой. — Так считает Стручок, а Стручок никогда бы мне не соврал».       Солнце начинало медленно клониться к закату, сползая к горизонту. Приближалось сражение, лагерь гудел, как рой комаров, тут и там сновали воители, обсуждая грядущую битву, и все, кажется, приняли её как факт, от которого теперь уже не отвернёшься, как ни желай.       Мальвокрылая сама потом не могла вспомнить, что делала в это время. Она слонялась по поляне, пыталась найти Кролика, но тот словно нарочно скрывался от окружающих, избегая разговоров и расспросов — и, наверное, он действительно делал это сознательно. Так и не найдя отца, Мальвокрылая бросила это дело и до вечера просидела, уставившись в одну точку и ни о чём не думая: её била мелкая дрожь, как всегда бывало в минуты сильного волнения, и не хотелось ничего — ни пить, ни есть, ни даже шевелиться.       Вечером, перед тем, как солнце начало садиться, в лагере появился Кролик и, собрав племя, повёл его за собой в сторону большого просторного поля на границе с Грозовым племенем. Однозвёзд, которому принадлежала эта идея, не явился даже ради напутствия своим воителям.       Мальвокрылая плелась в самом конце, вместе с Солнцелапом, таким же задумчивым и пришибленным, как она сама, и ощущала себя так, будто только что проснулась — лапы были тяжёлыми, идти было трудно, и кошка постоянно запиналась, цепляясь за траву и высокие колосья спелой пшеницы в поле, чего с ней отродясь не бывало. — А я уверена, мы их победим, — сообщила задорная драчливая Дымолапка, когда миновали гряду холмов и приблизились к месту битвы. Мальвокрылая смерила её долгим взглядом, думая лишь о том, что ученица, определённо, не имеет никакого инстинкта самосохранения, и ничего не ответила.       Сейчас она могла бы догнать Кролика, — это было бы удачное время для разговора, — но не было никакого желания. Мальвокрылая не могла объяснить самой себе, что за апатия накатила на неё — даже тревога отступила, осталось только бесцветное равнодушие к происходящему. Она словно не понимала, куда идёт — и зачем вообще, и слово «битва» звучало в голове чужим, неестественным голосом, словно и не существовало вовсе, а было выдумано вот только что, непонятно кем и непонятно зачем.       Когда солнце почти соприкоснулось с горизонтом, и его розовато-оранжевые лучи отблесками легли на золотой луг, осветили кроны редких деревьев в роще, раскинувшейся тут же, неподалёку, отразились в водах широкого пограничного ручья, катящегося неспешно и легко, — тогда с той стороны границы появилось множество тёмных силуэтов, выходящих в поле и постепенно вырастающих в размерах. Ровно в назначенный час грозовые воины явились на битву — и их было столько, что сразу и не сосчитать. Они приближались и приближались, и вскоре встали на той стороне ручья, растянувшись в два ряда и готовые к сражению.       Мальвокрылая же замерла, словно лапы её приросли к земле. Впереди, на ровном гладком поле с пожелтевшей травой, в лучах заходящего солнца, розоватых и тусклых, стояли их противники в сегодняшней битве — около двух десятков, если не больше, умелых, опытных грозовых воителей во главе с их устрашающим предводителем, огромным котом, в своём величии похожем на дикого кота из сказок Белогрудки о древних племенах. «Он как самый настоящий тигр», — с усиливающимся ужасом подумала Мальвокрылая, во все глаза разглядывая грозового лидера и думая о том, что их-то Однозвёзд даже не явился на битву — а вот у соседей зато, кажется, все знали о том, что такое хороший предводитель. — Они разнесут нас, как сильный ветер разносит в щепки старые деревья, — приглушённым шёпотом сообщил Солнцелап, нервно дёргая хвостом. Даже его теперь постоянная спутница Дымолапка поумерила свой воинственный пыл и, широко распахнув глаза, наблюдала, что будет дальше — и одновременно пятилась назад. — Я передумала и не хочу ни с кем драться, — сообщила серенькая кошка, прячась за спину своей сестры Пестролапки. Та только хмыкнула, пригладила золотистую шёрстку языком и развернула плечи, не показав ни тени страха и сомнения, однако над Дымолапкой, как это было бы раньше, потешаться не стала.       Мальвокрылая почему-то подумала о том, что ей сегодня, возможно, придётся сражаться с теми, кто приходился ей родственниками — и пускай она даже не знала их в лицо, она была прекрасно осведомлена о том, что имеет в предках чистокровных грозовых котов и кошек. Эта мысль не показалась ей неправильной, однако всё-таки немного покоробила.       Кролик перебросился парой слов с Ежевичной Звездой, грозовым лидером, но, судя по всему, мирного соглашения они не достигли — и уже через секунду был отдан приказ наступать. Мальвокрылая почувствовала, что лапы её задрожали ещё сильнее, когда всё их племя бросилось вперёд в быстром общем порыве — и даже задние ряды, и даже неуверенный Солнцелап, собравшись с силами, тоже побежал вперёд.       Воительница тоже поддалась этому общему течению и присоединилась к соплеменникам, однако лапы несли её сами — кошка же думала лишь о том, как хорошо было бы мчаться не на врага, а в обратную сторону, в родной лагерь, подальше от уже начинающейся битвы.       Её соплеменники схлестнулись с врагами, куда-то из поля зрения исчезли и Солнцелап, и Дымолапка, и Мальвокрылая осталась среди ревущего моря дерущихся — как быстро всё случилось! — один на один со всеми своими страхами, растерянная, не знающая, что ей делать. Ей казалось, время тянется невообразимо долго — и было холодно, и тряслось всё тело, — но прошла всего лишь жалкая секунда. А бой уже кипел.       Едва ли воительница успела выйти из оцепенения, как напротив неё оказался какой-то многоцветный кот — большой, конечно, не больше Стручка или Суховея, но, наверное, очень сильный — и занёс лапу. Мальвокрылая забыла всё, что изучала на уроках: и как обороняться, и как уходить от удара. Она сама не знала, что на неё нашло: стояла на одном месте, как корнями вросшее дерево, и тряслась от ужаса, однако не могла сдвинуться ни на усик. Какой-то до этого незнакомый дикий страх охватил её с такой силой, что она забыла всё на свете и ни за что бы не вспомнила ни одного боевого приёма.       Тяжёлая лапа грозового воителя опустилась вниз — и Мальвокрылая почувствовала, как капельки крови выступили под короткой шерстью на морде, и, неприятные, липкие, потекли по носу, но воительница даже не ощущала боли, находясь в таком состоянии, в котором невозможно было почувствовать вообще ничего. — Не бей меня, — выдавила она с большим трудом, и голос кошки был испуганным и слабым, почти пищащим. Мальвокрылая медленно попятилась назад, пока грозовой смотрел на неё с удивлением и непониманием. — Я уже ухожу, ухожу, ухожу…       Она пятилась и пятилась, машинально обходя препятствия в виде дерущихся, а потом, убедившись, что противник не преследует её, развернулась и со всех лап помчалась прочь от злополучного поля, от битвы и от рычания и шипения сражающихся, даже не оборачиваясь, чтобы посмотреть, как там Солнцелап и Дымолапка, как там Кролик и Суховей. Теперь оцепениние окончательно прошло, и Мальвокрылая ощутила, как болит нос — кажется, её ударили именно по нему.       Впрочем, ничего не заботило кошку сильнее, чем желание поскорее очутиться в лагере. Она бежала, и солнце, почти севшее, отбрасывало на пустоши косые лучи, а длинные вытянутые тени лежали по грядам холмов, и сердце снова сжималось в диком страхе — но на этот раз не за себя. Вмиг вернулось умение здраво рассуждать, стоило удалиться от битвы, и Мальвокрылая ощутила себя последней в мире трусихой, и не потому, что сбежала, а потому, что бросила отца, брата и друзей. «Ужасная трусиха, — корила себя кошка, торопясь в лагерь. Солнце село, и на пустоши опустился мрак. — Не воительница, а трусиха, трусиха подлая!»       В лагере уже было несколько воителей — и в том числе Суховей, успокаивающий разволновавшихся котят, ожидавших вместе с матерью известий об итоге сражения. Мальвокрылая облегчённо выдохнула: брат был в безопасности — и не одна она, как оказалось, сразу же повернула назад, едва начался бой.       Воительница опустила взгляд в землю, едва Суховей повернулся к ней, и скользнула под колючие ветви терновой ограды, прячась в тени и мраке. Опускалась ночь.       Кошка испытывала странную смесь стыда и облегчения, когда, потирая лапой саднящий нос, наблюдала за тем, как соплеменники возвращаются — по одному или группами, однако все целые, почти что невредимые, с маленькими и незначительными ранениями. Вынужденная битва, на которую с искренним желанием шли единицы, не могла быть выиграна, как не могли в полную силу сражаться воины, сами того не желавшие.       Выбравшись из-под ограды, Мальвокрылая поспешила к только-только вернувшемуся Кролику, последнему из всего племени, как ему и полагалось, и, обойдя отца кругом, с облегчением убедилась, что с ним всё в порядке.       Кролик указал кошке на земляную насыпь, под которой чернела нора, и они отошли туда. Мальвокрылая всё не решалась задать вопрос о причинах столь странного, поспешного решения о битве, а глашатай не спешил сам делиться с ней — и молчание, слишком колючее и неприятное, затянулось.       Холодно блестели на небе звёзды, и сияла над горизонтом тонкая, оставшаяся после заката зеленоватая полоса. Трава покрылась росой, от которой веяло морозом — уже не первым в наступающем Листопаде. — Ну, я знал, что мы проиграем, — вздохнул Кролик, когда молчать стало совсем уж странно, лизнул лапу и обратился к Мальвокрылой, словно отводя разговор от опасной темы: — А ты как? Как тебе первая настоящая битва? — Я трусиха, — спокойно откликнулась та: убедившись, что с близкими всё в порядке (и даже Солнцелап уже немного повеселел, жуя зайчонка), она немного успокоилась и как данность приняла факт своего малодушия. — Из меня никудышная воительница: я сбежала, едва на меня подняли лапу.       В воздухе повисло напряжение, когда Кролик медленно, видимо, с трудом подбирая слова и даже не глядя в сторону кошки, произнёс: — Ты правильно поступила. Незачем было сражаться, — и добавил быстрее и ожесточённее: — Это было бесполезно, и не стоило даже рисковать. Битва была чистой воды фиктивная.       Мальвокрылая вздрогнула: вот и выдалась возможность разъяснить волновавшую её проблему. Она снова потёрла лапой нос, кровь на котором уже засохла тоненькой корочкой, теперь чешущейся, и, придумав наиболее точную формулировку своему вопросу, произнесла: — Скажи, зачем ты это сделал? Зачем ты подставился, навлёк на себя неудовольствие племени и повёл нас на битву?       Воздух словно стал ещё темнее и ещё тяжелее. Кролик вскочил, сделал круг на одном месте, нервно распушившись, словно не зная, говорить правду — или всё-таки не стоит. — Затем, — наконец решившись, выпалил он, переступив лапами, — что это всё исключительно ради тебя и твоего же спокойного существования. Когда у меня спросили: счастье дочери или всего племени, я выбрал дочь.       И тут же снова резко развернулся на одном месте — с секунду постоял, замерев и вглядываясь в ночь, — и ушёл, не дав Мальвокрылой сказать больше ни единого слова.