Мальва расцветает по весне

      Всё племя собралось на лагерной поляне, сплошь покрытой снегом, перемешанным с песком. Погода была хорошая, тёплая, давно не выли ветра и не мели метели, и Голые Деревья, казалось, не спешили окончательно приходить на смену Листопаду, хотя над пустошами давно уже нависали тучи.       Шум стоял невообразимый. Мальвокрылая старалась отделиться от него, от голосов, звучащих вокруг, стоя около Солнцехвоста. Ей было не по себе, хвост то и дело самопроизвольно подрагивал. И хотя кошка морально готовилась к этому дню вот уже не первую неделю, она ощущала себя крайне неуверенно.       Это всё было неправильно. Мальвокрылая понимала: она пляшет под дудочку революционеров, не они — под её. Её заставляли делать то, что она не хотела, её взяли в оборот, и это было не то, что ей нужно. Это она должна была диктовать свои условия! А получалось, что у неё просто не было выбора: или согласиться и выступить представительницей заговорщицкой банды перед всем племенем, или потерять их только-только появившееся расположение и шансы добиться уважения.       Мальвокрылая волновалась и насчёт того, что ей будет за подобную выходку. Шутка ли — угрожать предводителю при всех! Она, конечно, знала, что бить её не станут. И устранять тоже. Всё-таки, за её спиной стоял влиятельный отец, который мог убедить Однозвёзда едва ли не в чём угодно, но…       Что, если отец разочаруется в ней? Поверит, что она теперь взаправду революционерка? Не станет и слушать ничего о том, что всё это было не по своей воле, что это ради уважения, ради того, чтобы потом было проще?       Кошка сознательно ничего не говорила Кролику. Она знала: отец скажет сворачивать деятельность и убираться подальше от заговоров и бунтов, чтобы не рисковать собой. Чтобы защитить её от возможных последствий, поставит всё дело под удар, и ничего не будет окончено.       Мальвокрылая так не хотела. Она и рада бы была перестать играть в шпионку — уже не маленькая, поняла, как это опасно и сложно, — да только не могла. Совесть, будь она неладна, не позволяла воительнице бросить всё и свалить, как мечтала, в Реку к Стручку. Страх за Кролика, которого тоже могли не принять в качестве нового лидера после того, как Однозвёзд всё же покинет пост (неважно, добровольно, насильно или просто скопытившись от старости), сидел глубоко внутри Мальвокрылой. Ей необходимо было убедиться, что близкие в безопасности, и уже потом заниматься собой и строить свою жизнь. Уж у неё-то всё ещё начиналось, можно было немного потерпеть и посвятить себя другим.       Поэтому она намеренно молчала. И никто, кроме её сообщника Солнцехвоста, не знал, что вот-вот должно грянуть. Даже революционерам — и тем Мальвокрылая толком не рассказала, какую речь сочинила.       Не знал о её авантюрах и Стручок. Впервые Мальвокрылая скрыла от кота свои планы, не доверилась, не стала рассказывать и просить помощи. Она знала: Стручок поддержал бы, помог, вдохновил, он был бы рядом всем сердцем, однако в душе бы не одобрил. Да, ему приходилась по нраву не любая затея. Стручок не отговаривал бы и не пытался вмешаться, но, Мальвокрылая знала, она чувствовала бы его беспокойство и волнение, его страх за неё и за то, что будет с ней после такой дерзкой выходки, как выдвижение ультиматума Однозвёзду. И всё это так или иначе затормозило бы её. Поэтому Стручку Мальвокрылая решила сообщить всё лишь тогда, когда само дело, собственно, будет сделано. Она представляла, что было бы тогда! Стручок был бы удивлён, он бы сказал, что это очень большой риск, он был бы ей восхищён, если бы всё прошло более-менее хорошо — её смелостью, выдержкой и умением молчать! Мальвокрылой хотелось поскорее провернуть всё это и встретиться с любимым котом.       Чтобы оценил, какая она молодец, чтобы поддержал, чтобы пошутил и сказал, что всё страшное позади и что он, если что, будет рядом, всего на расстоянии одной границы…       Мальвокрылой хотелось бы, чтобы кто-нибудь поддержал её сейчас. Но было некому. Скорее, наоборот, именно ей приходилось быть рядом с Солнцехвостом. Тот виду не показывал, хотя волновался неимоверно. Накануне он ещё и с Дымовейной поссорился. Та внезапно заявила, что что-то передумала рожать котят, до чего ей оставалось около луны, и хотя хоть передумывай, хоть нет — а придётся, это сильно задело Солнцехвоста. Разжёг огонь и тот факт, что племя о его скором потомстве ещё не знало. Воитель обиделся, надулся на свою подружку, как хомяк на зерно, и, в общем, настроение у него было вообще никакое. — Страшно, да? — спросила она Солнцехвоста, присаживаясь рядом с ним. Воин что-то неразборчиво пробухтел в ответ, и Мальвокрылая продолжила: — Ничего, мы с этим справимся. — Ты это мне или себе? — Солнцехвост вздохнул. — Если себе — то ладно. А мне — не надо, я Однозвёзда не боюсь. — А чего ты боишься?       Поговорить вот так, спокойно, о другом — это, пожалуй, то, что сейчас было так необходимо. Не об Однозвёзде, не о революции, не об ультиматуме и не о том, что ждёт их после того, как рискнут вякнуть что-нибудь подобное… о, это хорошо успокаивало нервы, потому что помогало отвлечься. — Что мне скажут родители, — ответил Солнцехвост. — Что подумает Дымовейная, захочет ли она снова передумать насчёт котят. — Даже если захочет, куда она денется? — хмыкнула Мальвокрылая. — Поздно пятиться назад.       Она, конечно, была наслышана о том, что кошки иногда были склонны передумывать и жалеть потерянных в детской лун, но считала, что об этом стоило подумать заранее. Что уж теперь! Раз Дымовейная вляпалась — никуда не уйдёт от своих будущих материнских обязанностей. Мальвокрылая считала, что Солнцехвосту не о чем волноваться. Подружку он себе, конечно, выбрал своеобразную, себе на уме, слишком вспыльчивую, склонную к метаниям, но всё-таки неплохую. Дымовейную Мальвокрылая в принципе считала кошкой хорошей, компанейской, такой, которой, в случае чего, и доверять можно было. Она резко отличалась от своей сестры Пестрянки на удивление хорошими мыслительными способностями, умением рассуждать о насущных проблемах с недетской серьёзностью и боевым нравом. — А то ты не знаешь, как это всё можно сделать, а то ты её не знаешь! — между тем воскликнул не считавший, что волноваться не о чем, Солнцехвост. — С ненужными котятами разговор короткий, а потом — упс, они случайно сами мёртвые родились. — Дымовейная не станет… — начала было Мальвокрылая, всё ещё размышлявшая о том, чем же ей так симпатична подружка брата. — Дымовейная станет, если ей приспичит! Я её знаю, ты её знаешь! — перебил Солнцехвост.       Воительница только покачала головой. Она понимала: Солнцехвост нервничает, и потому стоит на грани истерики. Чтобы не показать страха перед грядущим выступлением перед всем племенем, все свои эмоции он перенёс на осуждение Дымовейной — и угораздило их рассориться в такой неудачный момент! — Не психуй. Никто не даст ей этого сделать, успокойся, — попыталась вразумить его Мальвокрылая. Нервы нервами, она всё понимала, но обвинять Дымовейную в том, что она могла и убить котят, если бы передумала быть матерью — это было слишком. — В крайнем случае, ты можешь всегда с ней поговорить. И вообще, кто сказал тебе, что от ненужных котят избавляются так? Суховей тоже был ненужным, судя по его рассказам, но от него же не избавились.       Однако Солнцехвост вразумляться не хотел. В любое другое время Мальвокрылая съездила бы ему по уху или рявкнула так, что он бы притих, заткнулся и не смел говорить подобные жуткие вещи, от которых воительнице, в общем-то невпечатлительной, становилось плохо. Сейчас всё было иначе. Нельзя было накричать на Солнцехвоста и заставить его замолчать, нельзя было силой встряхнуть его, потому что это испортило бы всё. Скорее, Мальвокрылая сделала бы только хуже. Солнцехвост мог и вовсе переволноваться, разнервничаться и, того хуже, впасть в истерику — у него и его сестёр это, похоже, было семейное качество. И весь план, всё полетело бы с самого высокого холма в самую глубокую яму. — А ты уверена, что не пытались? — продолжил настаивать на своём Солнцехвост. Как одержимый одной темой, он уцепился за неё, чтобы выплеснуть здесь все свои страхи, все тревоги и всю злость. — Он сам может этого и не знать, да и спросить тебе некого. Если такое и произойдёт, правду знать будет только та, что родила. — Какая мать убьёт своих котят? — со вздохом спросила Мальвокрылая. У неё снова начал дёргаться хвост, и не только из-за того, что тут нёс Солнцехвост.       Постепенно гул на лагерной поляне, припорошенной снегом, утихал. В центре уже появился Однозвёзд, будущие оруженосцы, заботливо умытые родителями, ждали своего звёздного часа, а Мальвокрылая ловила на себе взгляды товарищей-заговорщиков, ожидающих, когда же грянет. Им было хорошо! Уж они-то никоим образом не подставляли себя под удар.       Однако Мальвокрылая понимала: нельзя отказываться. Надо сделать всё самой, надо не вызвать подозрений, надо максимально смягчить то, что хотели предъявить бунтовщики Однозвёзду, и только она могла это сделать. — Разочаровавшаяся в их отце, — пробурчал Солнцехвост в ответ. — Нет! Бред говоришь, Солнцехвост, — не выдержала Мальвокрылая. — Давай не будем о таком, мне неприятно.       Кот только пожал плечами. Шерсть его словно потускнела, то ли от волнения и нервов, то ли оттого, что солнца сегодня не было. Небо затянули плотные снеговые тучи. — Посмотри на них, — Мальвокрылая указала на их с Солнцехвостом общих племянников. — Таких никто и никогда не тронет, тем более — родная мать.       Зайчишка, Уточка и Утречко сидели вместе со своими родителями. Жавороночка казалась умиротворённой, Суховей, казалось, испытывал облегчение, потому что не нужно было больше притворяться счастливым и довольным своей подругой, чтобы не рушить семью для маленьких котят.       Мальвокрылой ужасно хотелось быть сейчас с племянниками, поддерживать их на первой в жизни церемонии. Стоять там, с ними, как будто она тоже — важная часть их жизни, будто она имела право также, как Суховей и Жавороночка, провожать котят во взрослую ученическую жизнь.       И она имела! Да только, как ни хотела, не могла. У Мальвокрылой была сегодня другая задача, и ей было не до праздника. Она просто не могла радоваться за племянников, не могла испытывать гордость и восторг, как когда-то на собственной церемонии. Кошка боялась, что после того, что она устроит, после того, как испортит церемонию этим милейшим котятам, они и вовсе от неё отрекутся, и не хотела быть в этот момент рядом с ними.       Непонимания, осуждения во взглядах Утречко, Зайчишки и Уточки, которых так любила, Мальвокрылая бы не перенесла. Это испортило бы всё, и она не смогла бы до конца довести начатое, и всё бы полетело к зайцу под хвост, а один волнующийся Солнцехвост ничего бы не сделал. И тогда вступили бы революционеры, чтобы спасти ситуацию, и — всё пропало! Они не подбирали бы наиболее вежливые и нейтральные фразы, они сделали бы всё не так, как надо. А уважение в их рядах Мальвокрылая напару с Солнцехвостом потеряли бы на раз-два — быстрее, чем успели бы мяукнуть.       Собрание началось. Под пасмурным небом было неуютно, снег грозился вот-вот обрушиться вниз из серых облаков, и всё это заставляло чувствовать себя крайне неуверенно. Мальвокрылая всеми силами старалась вернуть себе самообладание, но ничего не получалось. Казалось, сегодня всё было каким-то не таким. Даже голос начавшего посвящение котят Однозвёзда звучал непривычно по-старчески, без былой гордости, без пафоса и напыщенности. — Пусть близятся Голые Деревья, нам есть, что им противопоставить, — говорил предводитель после приветствия. Племя слушало. Первые ряды — вежливо смолкнув, последние — с перешёптываниями и без особого интереса. — Наши новые ученики, Зайчишка, Уточка и Утречко…        Тут Однозвёзд запнулся и растерянно обвёл взглядом лагерь. Названные новые ученики во все глаза пялились на него, а предводитель, казалось, забыл, что говорить. Мальвокрылая почувствовала смесь волнения оттого, что церемония грозила сорваться, и злорадства: не всё Однозвёзду гладкие речи двигать! — Наши ученики… — он сделал долгую, будто намеренную, паузу, хотя было ясно: Однозвёзд старательно пытается вспомнить заготовленные заранее слова. — Будут хорошими… — он сделал, казалось, неимоверное усилие, и его лицо исказилось на миг, будто от страшного напряжения, прежде чем кот сумел выкрутиться из неловкой ситуации: — Хорошим продолжением тех воителей, которых они получат в наставники.       За Однозвёздом теперь следило всё племя. После того, как он умудрился запнуться несколько раз в самом начале посвящения, интерес у всех к тому, как всё пройдёт, возрос.       Мальвокрылая посмотрела на отца, который стоял неподалёку от Однозвёзда и обеспокоенно поглядывал на него. Кролик, казалось, ощущал что-то неладное. Мальвокрылая, которая боялась, что он как-нибудь догадается о том, что сейчас будет, решила в ту сторону больше не смотреть.       Она перевела взгляд на Зайчишку, Уточку и Утречко. Они сидели, счастливые, пушистые, гордые и совсем-совсем взрослые. Суховей и Жавороночка, стоящие за их спинами, казались примером родительской опеки и заботы, образцом того, как необходимо растить котят. Одна лишь Мальвокрылая знала, как тяжело было брату выносить свою подругу, однако теперь она сомневалась, что всё именно так: они с Суховеем давно не говорили по душам, с тех самых пор, как произошло знакомство со Стручком. А недавняя ссора, когда Мальвокрылая выплюнула брату в лицо всё, что думает о нём, совсем разлучила их. И хотелось бы ей помириться, да только первая она идти не собиралась. Виноват, по её мнению, во всём был Суховей.       На старших котят с завистью посматривали Чертополошкины дети. Орешек, буро-золотистый, пушистый, сидел смирно рядом с братом, маленьким взъерошенным Оленёнком, тёмненьким, покрытым мелкими крапинками. Во все глаза они пялились на Зайчишку, Уточку и Утречко и, кажется, мечтали о собственной церемонии, до которой им было как пешком до Места-Где-Тонет-Солнце — ещё целых пять лун. Мечтала вместе с котятами и печальная, уставшая, вымотанная Чертополошка, раньше ухоженная и красивая, теперь напоминающая колючку репья, потасканную на чьей-то шерсти не один день. В её унылых жёлтых глазах застыло выражение неизмеримой тоски, на Орешка и Оленёнка кошка не обращала ни малейшего внимания. Те, видимо, уже привыкшие к подобному, к матери не лезли и самостоятельно сидели у детской, спокойные, не шумящие, тихие и очень серьёзные. В общем, воспитанные, и, кажется, не Чертополошкой, а шепотками вокруг неё и котят да Жавороночкой, не отказавшейся от малявок своей младшей сестры. — Зайчишку будут звать Зайцелапкой, — продолжал Однозвёзд, справившись с замешательством. Ко всеобщему удивлению, речь его сегодня была коротка. То ли чувствовал себя неважно, то ли и вовсе решил забить на церемонию и всё сочинял на ходу, хотя в последнем Мальвокрылая всё же сомневалась. — Воспитает её Сумеречница.       Зайцелапка, довольная, хотя она вообще не знала, кто есть её новая наставница, поскольку до того с ней ни разу не общалась, едва ли не запрыгала от радости: она первая, её сделали ученицей!       Мальвокрылая радости племянницы не разделяла не только потому, что близился решающий момент их с Солнцехвостом выступления. Ей казалось, посвящение проходит как-то не так. Она помнила своё: всё было совсем иначе! Однозвёзд долго говорил напутствия, указал хорошие качества Кролика, когда давал ей его в наставники, вспоминал её родителей и хвалил их за будущую воительницу и защитницу и, в общем, всё в таком роде. Но ничего этого не было на церемонии Зайцелапки, Уточки и Утречко. Мальвокрылая начинала ещё больше волноваться: неужели они станут учениками вот так просто, без поздравлений, без того, чтобы всё племя обратило на них внимание стараниями Однозвёзда? — Утколапку я отдаю Дроковнице, а Утролапа — Верескоглазке, — когда ликование Зайчишки поулеглось, закончил Однозвёзд.       Племя молчало. Ученики с недоумением посматривали на предводителя, ожидая чего-то ещё. Даже их новые наставницы — и те словно не понимали, всё закончилось, или что-то ещё будет сказано. Дроковница и Верескоглазка переглядывались, не решаясь ни встрять, ни подойти к Утколапке с Утролапом, чтобы их увести, так как не до конца осознавали, что вообще происходит: церемония или что-то лишь отдалённо её напоминающее. Их старшая приятельница по несчастью, обрётшая неугомонную Зайцелапку на долгие луны, седая усталая Сумеречница, казалась более спокойной, не такой взволнованной и недоумевающей, но и она явно сомневалась в том, что делать — забирать свою новую ученицу наконец-таки, как это было принято, чтобы провести день с ней, или подождать немного. — Я поздравляю вас с этим событием, — заметив, что племя ждёт, медленно и неторопливо выдал Однозвёзд. Он старался как-то усилить голос, сделать его громче, но, видно было, ничего не получалось. Мальвокрылой предводитель сейчас казался ветхим стариком, которого внезапно накрыл приступ маразма, и он забыл, что от него требуется. — И желаешь… — слишком громко, громче, чем требуется, подсказал Однозвёзду Кролик, терпеливо ждущий за спиной предводителя, не понадобится ли тому помощь. Он всегда стоял на собраниях рядом, и теперь было понятно, зачем. Казалось, ход церемонии Кролик знал куда лучше своего лидера. Дальше он понизил голос, и слышно было лишь обрывки фраз: — Родителям спасибо, наставников похвалить… — Вот ты и скажи! — рявкнул на Кролика Однозвёзд. Он явно разозлился оттого, что всё племя стало свидетелем его позора, а глашатай, даже сам того не желая, только поспособствовал усмешкам собравшихся воителей. — Передаю слово Кролику.       Кролик заметно растерялся. Он ожидал, скорее, что Однозвёзд и вовсе прервёт собрание, но никак не того, что переложит свои обязанности на него. Однако делать было нечего: предводитель, кажется, не шутил, племя ждало, оруженосцы снова расплылись в улыбках, ожидая шквала поздравлений. — Тогда, с позволения Однозвёзда, — начал Кролик немного дрожащим голосом. Ему не раз доводилось стоять перед племенем и даже успокаивать волнения, но подхватывать так безответственно прерванную на середине церемонию — никогда. — От его и от своего лица хочу поздравить Зайцелапку, Утколапку и Утролапа с их новыми ученическими званиями. Я надеюсь, что этот жизненный этап не будет для вас тяжёлым, что он, наоборот, станет увлекательным и познавательным, и вы поймёте, как это прекрасно — быть частью нашего племени.       Чем больше Кролик говорил, тем увереннее становился его голос. Он уже понимал, что будет следовать дальше, и перестал ощущать себя словно не в своей норе. И племя слушало с интересом, и ученики улыбались, переглядываясь, и только Однозвёзд стоял, нахмурившись, но не перебивал Кролика, которому сам же и передал слово. — Тем более, что с вами рядом будут отличные наставницы, в чьём опыте можно не сомневаться. Думаю, что вы получите от них огромные знания и навыки, которые, несомненно, пригодятся вам в жизни, — видя мрачное настроение Однозвёзда, Кролик ускорился, чтобы его, чего доброго, не прервали, и закончил: — Особую благодарность мы, конечно, выражаем родителям, потому что воспитать троих котят так, чтобы они были достойны звания оруженосцев — большая заслуга. Пускай теперь они сами покажут себя и свои способности. — Спасибо, Кролик, ты выразил всё, что я хотел бы сказать, — степенно поблагодарил глашатого Однозвёзд, хоть и сквозь стиснутые зубы. Собственный позор ему не нравился, раздражало его и то, что Кролика слушали, замерев, в отличие от него, пока ещё законного предводителя. — На этом всё, можете праздновать… и приступать к обучению.       Наступало время действовать. Малоног и Пухогривка, Мальвокрылая видела, делали ей знаки о том, что пора начинать. И хотя всё внутри воительницы противилось этому, и хотя она не хотела портить племянникам такой прекрасный день, это необходимо было сделать. Было поздно поворачивать назад. — Погодите расходиться! — видя, что сестра медлит, вскочил Солнцехвост. Его тонкий звонкий голос, столь странный для молодого кота, разрезал воздух, и на лагерной поляне наступила тишина: так неожиданно было, что кто-то решился высказаться вот так внезапно. — Нам есть, что вам сказать. «Не в тему, не в тему, не в тему! Всё теперь выглядит неуместно!» — досадовала Мальвокрылая. Если бы всё кончилось провалом Однозвёзда, а не речью Кролика, то тогда!..       Но Солнцехвост уже начал их совместное опасное дело. И хотя сердце ухнуло в лапы, Мальвокрылая вынуждена была встать рядом с Солнцехвостом, поддерживая его.       Всё шло не по плану. Начинать должна была Мальвокрылая, но теперь приходилось перестраиваться по ходу своего выступления, и уже точно нельзя было отступить. Всё племя смотрело на них, те же, кто до этого сидел рядом, отодвинулись подальше, ощущая, что назревает что-то не то.       По поляне поползли шепотки. Революционеры, рассредоточившись, готовились вопить слова поддержки, когда будет надо. Однозвёзд замер в центре поляны, с подозрением уставившись на Солнцехвоста. Кролик косился то на предводителя, то на Мальвокрылую, не понимая, участвует она в происходящем или нет и насколько это всё опасно. — По большей части, это касается тебя, Однозвёзд, — смело продолжил Солнцехвост, вскинув хвост высоко вверх. Его нервозность куда-то делась, словно и не бывало, голос звучал громко, уверенно и сильно. — Есть в нашем племени те, чьё терпение не выдерживает, так что говорим мы сейчас от их лица…       Тут он забыл, что говорить дальше, потому что по плану начать стоило Мальвокрылой. Нужно было спасать ситуацию, но кошке казалось, что у неё нет на это никаких сил: она вся дрожала, лапы будто приросли к земле, и сердце гулко стучало в груди.       Она заметила, что в их сторону направилась чья-то фигура и лишь краем сознания поняла, что это был Головёшка, который, по всей видимости, собирался утихомирить Солнцехвоста на правах отца. Он бубнил что-то вроде «Позор» и «Ну я ему!», однако не дошёл, потому что был перехвачен кем-то и усажен на снег. — В общем, мы просто передаём, что очень многие недовольны творящимся беспределом, — плюнул на то, что было придумано, Солнцехвост, торопясь договорить, пока Головёшка не утащил его, как котёнка, подальше от назревающего скандала. — Беспределом? — голос Однозвёзда, который до этого внимательно слушал, звучал низко и холодно, так, что Мальвокрылая поняла: им конец.       Солнцехвост тоже понял, что всё очень плохо, стушевался, и Мальвокрылая подумала, что на этом его запал иссяк. А товарищи по заговору только разогрелись: она видела, как готовились они поддержать согласными выкриками тех, кого бросили вперёд своей пропаганды. — Именно. Не спросившись мнения племени, устраивать битвы и раздаривать территории — это беспредел, — важно произнесла Мальвокрылая, когда стало понятно, что Солнцехвост и слова из себя больше не выдавит. — Пускай мы все и знаем, что нельзя ослушаться предводителя, мы также знаем, что и у этого правила должны быть свои границы. Иначе когда-нибудь этому самому предводителю взбредёт в голову приказать прыгнуть с оврага — и что, все прыгнем? — О, мам, ты так же говоришь! — громко обратилась Зайцелапка к Жавороночке. Она выглядела растерянной, но не больше, и на Мальвокрылую не смотрела, как та боялась, с осуждением. Утролапа и Утколапку воительнице видно не было, но для облегчения души хватало и наивной, ничего не понимающей Зайцелапки. — Именно поэтому у нас есть ультиматум, — спешно закончила Мальвокрылая. Она видела, что Кролик смотрит в её сторону с нескрываемым возмущением. Промелькнула мысль: а если и правда сейчас поверит, что она предала дело, по-настоящему переметнулась на сторону революции? Снова стало не по себе, снова задрожали лапы, и хотя полдела было сделано, необходимо было говорить дальше, а Мальвокрылая чувствовала: она не может.       Кошка пихнула Солнцехвоста лапой, чтобы продолжал он. Однозвёзд, к её удивлению, молчал. Сегодня он был на удивление спокоен. А может, ждал, пока они закончат, чтобы наказать? Племя ждало тоже и тоже хранило могильное молчание. — Вариантов немного: или всё меняется, или ты оставляешь свой пост, так что подумай, — с трудом справившись с дрожью в голосе, произнёс Солнцехвост. По притихшей поляне его голос прокатился, как гром по небу в весеннюю пору. — А если не надумаешь, ну, тогда всё будет сделано силой. Кто согласен?       Радостным криком взорвалась маленькая революционная кучка. Это было жалко и слишком мало, чтобы убедить всё племя, как они хотели.       Мальвокрылая обвела взглядом лагерь, в котором поднимался шум. Надрываясь, поддерживали их с Солнцехвостом Пухогривка, Малоног и Легкопят. Кто-то ещё говорил что-то дельное, им пытались противостоять разумные доводы старших воителей, но хуже всего было то, что смотрели на выступивших с ультиматумом с недоверием и осуждением. Мальвокрылая видела: Суховей не скрывал недовольства, разглядывая её, и на его лице так и читалось отвращение к сестре, возникшее ещё тогда, когда она познакомила кота со Стручком, а теперь усилившееся. Племянники не обращали на неё ровно никакого внимания: им было безразлично, что именно говорила Мальвокрылая, куда интереснее ученикам сейчас казались суета и поднявшийся гвалт.       А хуже всех смотрел на неё Кролик. Он молчал, не пытаясь предпринять попыток остановить происходящее, всё так же стоял за спиной Однозвёзда, и не было в его взгляде ни осуждения, ни разочарования, но зато было что-то другое, то, что, чувствовала Мальвокрылая, ей душу наизнанку выворачивало. Отец просто не ожидал от неё такого, он даже представить себе не мог, что воительница пойдёт наперекор всем их планам, всем наказам быть тише воды и ниже травы. И Мальвокрылой от этого становилось только хуже, потому что она понимала: Кролик огорчён не только её самоуправством, но и тем, что ему она ничего не доверила. — Ну и насмешили, — резко прервал общий гул Однозвёзд, однако в его голосе не было ни смеха, ни иронии, вопреки собственным словам. Предводитель был напряжён как никогда. — В честь хорошего настроения и праздника я вас двоих даже не накажу… хотя, знаете, Кролик, Головёшка, объясните своим неразумным котятам, как себя надо вести. Скажут тоже! — он раздражённо и нервно дёрнул кончиком хвоста, и были в этом жесте не только злость и возмущение, но и страх. — Детишки будут мне угрожать!.. — Ну, мы тебя предупредили, — на всякий случай прибавил Солнцехвост, хотя, казалось Мальвокрылой, не стоило этого делать. — А я предупредил вас, — в стариковской позе Однозвёзда появилось вновь что-то гордое, властное и жёсткое. — Ещё хоть от кого-то услышу что-то подобное… это касается не только их двоих, но и всех вас, поняли? Последствия будут не самыми хорошими. Очень нехорошими, я бы сказал. Для всех.       Он стремительным шагом покинул лагерную поляну и скрылся в своей норе — только пятнистый хвост мелькнул и исчез. Стоило Однозвёзду исчезнуть из поля видимости, шум поднялся просто невообразимый. — Так ему, так и надо! — уверенно выкрикивал Малоног. — Хорошо сказали, я согласен, — поддерживал его Легкопят с другой стороны занесённой снегом поляны, испещрённой следами лап. — Что ж это делается-то, а? — причитал кто-то тонким испуганным голоском, и Мальвокрылой показалось, что это была её тётка Осока, насмерть перепуганная тем, что скандал устроили её сын и племянница. — Я бы их от греха подальше вышвырнул! — напирая грудью на разголосившегося в поддержку ультиматума Малонога, рычал такой же грозный и рыжий Проныра. — Ишь, Однозвёзд раздобрился, ишь, не наказал! Да за такие-то речи!.. — Нельзя так про предводителя, нельзя, — согласно кивала в такт ему Утёсница и мерила обоих внуков, так вот отличившихся, уничтожающим взглядом. — Молодёжь распустилась, Однозвёзд их не устраивает! Да он у нас — краса наша, надежда наша, а вот пожили б они где в Грозе, поняли бы…       Голос пёстрой воительницы потонул в шуме других выкриков, и Мальвокрылая больше не слышала отдельных слов и фраз, только один общий гомон. Всё слилось, она уже не разбирала ни звука, и ей казалось, что этот оглушительный гвалт никогда не закончится. Хотелось, чтобы наступила тишина, но ничего не происходило. — Как же… как же так? — донеслось до Мальвокрылой, наконец, что-то разборчивое. Она обернулась и увидела, что напротив Солнцехвоста стоит Дымовейная, и в её красивых синих глазах — ужасная обида.       Дымовейная занесла лапу, выпустив когти, но потом почему-то передумала. Мальвокрылая ещё не видела свою соплеменницу, приятельницу, в последние луны близкую, словно сестрёнку, в таком разбитом состоянии. Всегда бойкая, всегда со словом на языке, никогда не тушевавшаяся, Дымовейная теперь казалась совсем иной: неуверенной, огорчённой и очень расстроенной. Такой пристало бы быть нежной натуре Хвощелистой или той же капризной Пестрянке, но не воинственной Дымовейной, и Мальвокрылая поняла: Солнцехвост, по всей видимости, подругу потерял если не навсегда, то надолго. — А я ж в тебя верила, — укорила кота Дымовейная. — Я ж всё для тебя делала, я ж чуть ли не на позор пошла, а ты… предводителя! Силой! Урод ты, Солнцехвост!       Она всё-таки от души треснула кота по голове и, развернувшись, быстро ускакала прочь, увязая в снегу под тяжестью собственного веса, к которому добавлялся теперь вес её котят.       Солнцехвост выглядел совсем никаким, его ухо кровоточило после мощного удара отличавшейся особенной силой Дымовейной, но кот этого даже не замечал. Когда через толпу соплеменников пробрался Головёшка и силком потащил сына прочь из эпицентра скандала, Солнцехвост даже не сопротивлялся, только оглядывался через плечо, пытаясь найти среди всех Дымовейную, но она уже скрылась, обиженная, разъярённая и готовая рыдать всю оставшуюся жизнь.       Мальвокрылая осталась одна, но никто уже не обращал на неё внимания. Сторонники Однозвёзда сцепились в словесной перепалке с его противниками, спорили до хрипоты. Малоног ожесточённо что-то доказывал Проныре, Легкопят спорил со старой Ивицей, поклонницей традиционных порядков и почитательницей предводителя, а Пухогривка во всю глотку перепиралась с Дроковницей, ради такого дела даже оставившей свою новую ученицу Утколапку.       Оруженосцы сбились в кучу под защитой Жавороночки и Суховея, несмотря на новый статус, чувствуя себя спокойно только с родителями. Мальвокрылая видела, что брат что-то говорил своим котятам, то и дело указывая в её сторону, и почему-то ей казалось, что он запрещал им общаться с воительницей и с Солнцехвостом, пока всё не станет яснее. И несмотря на ссору с Суховеем, Мальвокрылой было жутко стыдно перед ним за то, что заранее не рассказала хотя бы ему, и она готова была бы первая кинуться мириться, только бы Зайцелапку, Утколапку и Утролапа от неё не отчуждали. — Куда ты только лезешь? — раздался громкий и возмущённый вопль над ухом у Мальвокрылой. Она обернулась и увидела Кролика. «И подумать не могла, что он так может!» — Пошли, пошли давай, — отец подтолкнул её в спину. — Устроила скандал!..       Мальвокрылая не стала возмущаться, чувствуя, что тут всё-таки Кролик прав, и потопала следом за ним, для виду повесив голову — мол, ей очень-очень стыдно. Примерно так и было на самом деле, хотя кошка понимала, что иначе она всё же никак не могла поступить.       От шума толпы и взглядов — и ненавидящих, и осуждающих, и поддерживающих, — их вскоре надёжно скрыла нора Пустельги, в которую Кролик уже обыденно по-хозяйски вторгался каждый раз, когда нужно было потолковать о тайном деле — о шпионаже, революции и всём прочем. Это место стало своеобразным убежищем антизаговорщических идей, потому что никакого другого попросту не было, и везде их могли подслушать. Зато тут — нет. У Пустельги редко бывали посетители, сам он был во всё посвящён и принимал деятельное участие, а потому и предоставлял в пользование свою нору — место не самое приятное, но зато надёжное. В неё хотя бы из-за запаха никто бы не сунулся. Тайны были в сохранности. — Договорились же, что ты сидишь там и не отсвечиваешь, чтобы потом как можно тише под шумок уйти из их группировки! — возмущался Кролик, и его восклицаниям вторил шум снаружи, никак не утихающий. — Кого я вырастил! Революционерка!.. Ставит предводителю ультиматумы!.. — Ты сам меня туда отправил! — в ответ наехала Мальвокрылая, несмотря на то, что разум подсказывал: лучше было бы извиниться и сказать, что она это не взаправду, а потому, что вынудили. — А мне вот кажется, что всё как надо. Теперь Мальвокрылая точно своя среди этих революционеров, они ни в чём её не заподозрят, хоть открытую агитацию за Однозвёзда проводи! — без лишних криков высказал свою точку зрения хозяин норы. Будучи всегда с Кроликом, он и сейчас составил ему компанию, и Головёшку с собой притащил. Тот как раз куда-то отвёл Солнцехвоста, и в Пустельгиной норе теперь собралась отличная компания, Мальвокрылую напрягавшая неимоверно: недовольный ею Кролик, Пустельга, от которого зайцы знали, чего ждать, и Головёшка, теперь, по всей видимости, бывший с ними заодно. — Кто уважает нашего лидера, поднимите хвосты повыше… да-да, смотрю, вас тут целых нисколько. Или как ты это представляешь? — между тем без особой весёлости съязвил последний. Прозвучало это слишком обречённо и уныло. Кролик махнул на них хвостом и снова кинулся отчитывать дочь, чего уже лунами не бывало и от чего Мальвокрылая успела отвыкнуть: — Нет, я всё равно недоволен!.. Мальвокрылая, как так можно? Ну зачем, зачем себя вперёд выпячивать, зачем лезть под удар? Ну кто знает, что у Однозвёзда в голове перемкнёт? Увидит в тебе опасность и поминай как звали! — он прервался, чтобы тяжело и показательно вздохнуть — вот, мол, как всё это плохо и опасно. — Ни от тебя, ни от Солнцехвоста не останется ни шерстинки, если он захочет… ты посмотри, у него есть свои друзья. Вон, тот же Проныра, или хоть Ивица! Церемониться они с тобой будут, если Однозвёзд прикажет? — О, о, Кролик, ты ей ещё расскажи, что Однозвёзд с самого прихода к власти врагов устранял на раз-два-три… — активно поддержал запугивание Мальвокрылой Пустельга, который, в общем-то, в произошедшем большой проблемы не видел. — Помнишь, мамка про восстание рассказывала? Сколько там наших полегло? — Не пугай её почём зря! — Кролик выглядел как никогда недовольным, но всё же не разгневанным. Пожалуй, его вывести из себя было невозможно. — Дай мне провести воспитательную беседу… — Я же ради всех вас это делаю! — чувствуя, что хоть что-то надо сказать в свое оправдание, попыталась было мявкнуть Мальвокрылая, но ничего это не дало, кроме дядькиного замечания: — Вот, ребёнок старается… — Я тебя прошу… — голос Кролика вдруг прозвучал тихо и устало, и, на удивление, это заставило Пустельгу успокоиться: — Ладно, я молчу.       Головёшка и вовсе не влезал. Он, судя по всему, в общее дело был посвящён, однако Мальвокрылой не доводилось ещё пересекаться со старшим воителем в ходе каких-либо обсуждений касательно её миссии, и потому она на кота не обращала внимания, а он просто ждал, когда всё уляжется, чтобы прогнать воительницу подальше и с товарищами обсудить, что теперь делать. — Мальвокрылая, ну почему ты мне ничего не рассказала? — уже без лишних эмоций обратился к кошке Кролик. Не звучало в его голосе ни укора, ни осуждения, только искреннее непонимание, почему дочь ему не доверилась, и от этого Мальвокрылой стало совсем уж стыдно. — Тут бы их и накрыть, и нет проблем… К зайцу всё, пусть Однозвёзд бы им хоть головы поотрывал, уж пережили бы как-нибудь — и не такое переживали! — Да, потерять ещё воителей… ты сам говорил, мы ещё после той битвы не восстановились и не восстановимся, пока мы живём, а тут ещё! — хоть как-то попыталась оправдаться Мальвокрылая, взывая к разумным доводам, ведь и впрямь, не стоило сейчас так подкашивать племя. — А мы б их потеряли, это как в морду дать ясно. — Да и пусть бы, — упрямо отмахнулся Кролик, и Мальвокрылая поняла: с ним спорить бесполезно. Её безопасность отец ценил по-прежнему больше, чем племя. — Пережили б, говорю же.       И, понимая, что нет смысла препираться, Мальвокрылая согласно кивнула: — В следующий раз я буду предупреждать. — Не будет следующего раза, всё, — решительно заявил Кролик. — Их всех — под арест в нору, а ты… — А её после сегодняшнего Однозвёзд туда же, — неожиданно вмешался Головёшка. Мальвокрылая глянула на кота с подозрением, но ничего не сказала. Раз Кролик с Пустельгой ему доверяют, значит, и она будет. — Уж лучше дай всему кончиться. Чтобы само собой разрешилось. — Нет, я так не согласен, — упёрся Кролик и снова обратился к Мальвокрылой: — Собирайся, предупреждай Стручка, я не знаю, что ещё… посольство давай организуем в Реку, пойдём мордой в землю биться этой их Невидимой Звезде, чтоб приняла тебя насовсем, но чтоб до Голых Деревьев ты ушла к Стручку! А мы их тут как-нибудь прижмём, уж найдём управу…       Дальше он принялся что-то бубнить себе под нос, потом отмахнулся от Мальвокрылой, когда она попыталась возразить, что никуда сейчас и в ближайшее время не пойдёт, затем и вовсе вскочил, выпалил, что ему надо успокоить племя, и вылетел из норы, словно его вытолкнули.       Мальвокрылая понимала: Кролик просто думал, что сочинил новый хороший план, что укрыть дочь в соседнем племени, чтобы не пострадала, и репрессировать всех революционеров — это отличная идея, хотя на самом деле это было не так. Мятеж бы не улёгся, недовольства Однозвёздом снова бы разгорелись, но в умах других, а этих было бы уже не вернуть, и племя бы ослабло совсем. — А Стручок — это, собственно, кто? — когда Кролик скрылся на поляне, поинтересовался Пустельга, подобное имя слышавший впервые. — Да так, — отмахнулась от дяди Мальвокрылая, не чувствуя уже ничего по поводу того, что её тайну выдали. И пускай, её это давно перестало волновать, и Стручка она воспринимала как правильную, важную и неотъемлемую часть своей жизни. И пусть бы знало хоть всё племя, сейчас кошке было абсолютно наплевать. Её мысли были заняты вопросом о том, как отговорить Кролика от его очередной затеи, которая уже обещала стать провальной, как казалось кошке. — А-а-а, ну, может, тогда Кролик и прав, — задумчиво протянул всё понявший Пустельга. — Ну уж нет, — тут же возмутилась Мальвокрылая. Она надеялась, что поддержат её, а не Кролика, однако этого не произошло. — Если он разведёт самодеятельность, его вместе с Однозвёздом прихоронят где-нибудь далеко-далеко, что никто не найдёт и не узнает. Вот чего, а этого я ему не дам! — Да-да, ты сильная, волевая и самодостаточная кошка, и ты уж наверняка сможешь что-нибудь противопоставить своему отцу, — хмыкнул дядька, всем своим видом показывая, что ничего-то он не верит, что что-то у Мальвокрылой выйдет, если Кролик реально решит её выставить из племени подальше от опасности. — Особенно если он пинком вышвырнет тебя из лагеря прямиком в сторону речной границы. — Я противопоставлю, я не дам ему рисковать собой, — решительно заявила воительница. — Раз я это начала, я это закончу. Я уже знаю, как.       На самом деле, она не знала и даже не предполагала, но заявить — заявила, надеясь, что идея как-то сама собой придёт. — Сама посворачиваешь головы всем революционерам, чтобы Кролик не марал лапки? — предположил Пустельга. — Не, — угрюмо буркнула Мальвокрылая. Такая идея ей была не по нраву. Убивать кого бы то ни было она вообще не хотела. — А что? Свернёшь голову Однозвёзду? — задумчиво вмешался Головёшка.       Мальвокрылая посмотрела на него и в голове промелькнула мысль о том, что идея-то неплохая, и что это могло бы решить все проблемы… но нет, так радикально разбираться с предводителем была задача революционеров, не её.       И стоило предупредить Кролика о том, что если Однозвёзд не исправится, такая участь его и постигнет. Как хорошо, что Головёшка напомнил! Стоило сказать всё отцу прямо сейчас.       Даже не прощаясь с воином и целителем, Мальвокрылая спешно выскочила из норы и помчалась искать Кролика. — Ты же понимаешь, какую идею ты ей только что подкинул?.. — уныло спросил Пустельга Головёшку, когда они остались вдвоём и дружно уселись на выходе из норы, созерцая гомонящий лагерь и безуспешно пытающегося всех утихомирить Кролика, то влезающего на земляную насыпь, чтобы приалечь внимание, то носящегося между соплеменниками дискутирующими местами до ожесточения. — Если Однозвёзд внезапно, даже для самих революционеров, погибнет, то лидером безоговорочно станет Кролик. И весь их мятеж рассыплется в труху. — А ты подумай на досуге о том, что это, быть может, не так уж и плохо, — ответил ему Головёшка не менее уныло и спокойно. Ему в его возрасте уже не хотелось лезть ни в ссоры, ни в споры, ни в племенные распри, хотя сказать-то он мог очень многое. — Я вот подумал и понял: если мои дети готовы рисковать своими жизнями за то, чтобы всё изменилось, то, быть может, что-то в этом есть, и это не просто прихоть разгульной юности? Если такие кошки, как она, — он махнул хвостом в сторону Мальвокрылой, — рвутся на передовую в этом восстании, подставляя под удар себя, когда впереди у них — длинная счастливая жизнь, которой они тоже готовы жертвовать, даже если и не совсем сознательно, значит, у них есть какие-то причины. И мне кажется, что я их понимаю. Они хотят перемен, как в своё время мы, когда Однозвёзд был относительно молод и сам только приходил к власти, — старший воитель тяжело вздохнул и то ли крякнул, то ли квакнул, когда защемило спину. — Они имеют на это право. Это жизнь, Пустельга, и ты её ещё поймёшь. — Ты гордишься Солнцехвостом? — неожиданно спросил его собеседник, словно и пытаясь поскорее понять эту жизнь, которую уже познал Головёшка. — Он растёт достойным котом, — уклончиво откликнулся тот. — Он похож на меня, и он получил по ушам, как когда-то от своего отца получал я за подобные выходки.       Пустельга хмыкнул, словно не веря в то, что к собственному отцу у Головёшки совсем не осталось никаких тёплых чувств, как стоило бы понимать: — А теперь идёшь против него. — Я довольно староват, чтобы против кого-то идти. Идёт пусть молодёжь. А что должны мы? — и сам же ответил: — Мы должны обеспечить им надёжный тыл. — Да они все здесь и лягут. Одни — в ходе своего глупого переворота, другие — когда будут им противостоять. Кто останется от этой молодёжи? — вопрос получился открытым, а ответа на него Пустельга явно не предполагал, однако Головёшка, всегда буквальный, всё же ответил: — Следующее поколение. Ничего этого для них нет, — кот указал на учеников, которые оклемались от общего скандала и поползли интересоваться, что всё же такое происходит, немного робко, прикрываясь друг за другом, но впервые — самостоятельно, без родительского сопровождения и надзора. — Они будут новым племенем, которое построят для них наши дети. Какая разница, что они за это отдадут? Главное — им помочь, иначе ничего и не будет. А сделают они всё сами. Уж у этих-то силы есть. — Ну и поплатимся же мы за это всё, — не согласился с весьма неплохим и приподнятым настроем старшего воителя его собеседник.       Небо наконец-то решило дать тучам разорваться, и из них посыпался пушистый крупный белый снег, мягкий, нежный и светлый-светлый, как то будущее, которое, по словам Головёшки, ждало теперь оруженосцев.