Фаворит

Следующий год стал для короля Англии крайне тяжелым в виду нестабильного политического положения и все еще незакрытого вопроса престолонаследия. И последний терзал Генриха больше всего, поскольку напрямую был связан с первой проблемой. Хотя легитимность принца не ставили под сомнение ни союзники, ни противники, положение династии все еще оставалось шатким. Единственный сын – гарантия ненадежная, и если, не дай Бог, он умрет – на английскую корону вновь начнется охота. Собственно, она и не прекращалась. Зарубежные соискатели пытались подобраться законным путем – через старшую дочь Марию, периодически предлагая женихов для нее. Внутренние враги, полагающие себя законными претендентами на английский престол – последние из Плантагенетов - также представляли угрозу. Узнав о том, что Папа Римский благословил на захват английской короны живущего ныне в Италии кардинала Реджинальда Поула – сына последней принцессы Плантагенет – Генрих упрятал всю его семью в Тауэр. Но что могла дать эта мера по большому-то счету? Угроза со стороны Поула, оставшегося на свободе под эгидой римской церкви, никуда не исчезла. Генрих чувствовал себя загнанным в западню. Император Карл V предлагал ему заключить договор на ряде условий, которые могли бы считаться достаточно выгодными, если бы не одно из них – брак леди Марии с португальским инфантом Луисом, одним из родственников императора. Из дипломатических соображений Генрих медлил с ответом, но для себя уже твердо решил, что непременно найдет удобный предлог для отказа. - Возможно, Его Величество могли бы рассмотреть для участия в брачном альянсе свою собственную кандидатуру? – осторожно высказал свое мнение Кромвель. Генрих вспыхнул, но открыто возразить не осмелился. Во-первых, если предложение Кромвеля и было в какой-то степени скрытой издевкой, доказать это было никак невозможно, а во-вторых – оно действительно было не лишено смысла. И после длительных размышлений Генрих пришел к выводу, что в данной ситуации у него остался единственный выбор – вступить в брачно-политический союз самому. Это гарантирует ему и союз с императором, и, что немаловажно, возможность рождения еще одного сына или даже нескольких сыновей, что упрочит положение его династии. Оставалось только обставить это решение так, чтобы оно выглядело исключительно его собственным и добровольным. Томасу Кромвелю все же пришлось поплатиться за то, что узнал самую сокровенную из тайн своего государя. Генрих отобрал у него часть полномочий, передав их своему фавориту. Также король отменил свое решение о присвоении министру титула графа, никак сей поступок не мотивируя. Но Кромвелю и не нужна была мотивация – он ее знал. Как знал он и то, что если хоть еще одна живая душа намекнет герцогу Саффолку на его истинные отношения с королем – его, Кромвеля, голова падет первой, и незамедлительно. Поэтому он затаился, избегая любой конфронтации с недругами при дворе. Предложение поучаствовать в новом брачном альянсе Кромвель внес безо всякого намерения уязвить короля, решительно не расположенного к очередному браку, хотя понимал, что тот мог растолковать его и превратно, поскольку оно исходило именно из его уст. Но Кромвель действительно был далек от подобного рода «шуток». Он сумел абстрагироваться от эмоциональной оценки греховной страсти короля, хотя его натура и восставала против существования этого явления, как откровенно богопротивного и оскорбляющего законы природы. Но в данной ситуации это не имело никакого значения, и более того - поступающие ему доносы с обличением подданных в содомском грехе он просто рвал, едва просмотрев. Теперь и речи идти не могло о том, чтобы продолжать пользоваться законом против сторонников однополой любви. Но разве мало в Англии «мертвых» законов?.. А новый брак короля с представительницей дома одного из возможных политических союзников выглядел при текущем раскладе верным решением. Хотя Кромвель и сочувствовал леди Марии, которая вновь оставалась при этом не замужем в свои лучшие годы. Но Генрих ни за что не допустит появление внука-Габсбурга при существующем положении его династии. В осторожных выражениях Кромвель написал ей ободряющее письмо, в котором выражал надежду на то, что вступив в брак с принцессой из дома Габсбургов и произведя на свет еще одного наследника, король позаботится и о дочери, устроив ее союз с доном Луисом. Также он пообещал ей походатайствовать в этом вопросе перед Его Величеством, когда придет время. «Помня о вашей ко мне доброте, милорд, я не устаю благодарить вас за вашу заботу и молиться за ваше благополучие, - отвечала Мария. – Но на основании прошлого опыта я все более укрепляюсь во мнении, что мое замужество, по-видимому, так и не состоится. Посему я все больше склоняюсь к покорности той судьбе, которую уготовил мне Бог. И прошу вас, милорд, не усердствовать слишком, ратуя за мой брак. На все воля Божия…» По горечи тона письма Кромвель понял - информация о том, что король отклонил предложение императора, уже дошла до Марии, которая поддерживала дружбу с имперским послом, информирующим ее об отношениях своего государя с ее отцом. Но, как бы ни было ему жаль Марию, Кромвель отдавал себе отчет в том, что интересы государя первичны, а посему принцессе придется ждать до тех пор, пока в новом браке у короля появится еще один сын. И этого требовалось достичь как можно скорее, учитывая интересы всех каким-либо образом задействованных сторон. Пользуясь своими должностными полномочиями, Чарльз Брэндон одобрил решение Совета незамедлительно начать поиски невесты для короля, едва тот огласил свое решение. Но исполнение этой миссии он не без заднего умысла возложил на Томаса Кромвеля: если избранница не понравится Генриху, отвечать за это придется тому, кто занимался организацией брака. И еще кое-что… Как бы ни пытался Брэндон убедить себя в том, что очередной брак короля всего лишь формальность для соблюдения одного из условий англо-имперского договора, и никак уж не ставит основной целью плотские радости, а тем паче – чувства, - его сердце упрямо противилось необходимости подложить под возлюбленного господина чье-то чужое тело. Особенно его, Брэндона, собственными руками. Тут он не мог и не хотел себя превозмочь. - Кромвель? – переспросил Генрих, выслушав доклад фаворита о том, как продвигаются брачные хлопоты. – А разве не твоя первая обязанность – обеспечить меня достойной женой? Кто, как не ты, Чарльз, знаешь, каковы мои вкусы в отношении женщин? Как я могу положиться в этом вопросе на Кромвеля? - Полагаю, что можете, Ваше Величество, - сдержанно отвечал Брэндон, у которого на душе скребли кошки. – Зная его исполнительность, ему можно доверить такую задачу. Генрих пристально посмотрел на него – так, словно хотел заглянуть ему в самую душу, вздохнул тяжело и сказал: - Поверь, что и я не в восторге от этой затеи, но того требуют интересы моего королевства. И дай Бог, чтобы моя жертва не оказалась напрасной. Прошу тебя, Чарльз, проследи за надлежащим исполнением поручения. Очень прошу. - Кромвелю теперь ничего не осталось, кроме как усердно стараться угодить тебе, Генрих, - усмехнулся Брэндон. – Он ведь у нас на крючке. - Ваше Величество, император предлагает вам кандидатуру в невесты – свою племянницу Кристину, герцогиню Миланскую, - доложил Кромвель. - Вот как? Что вы можете мне о ней рассказать? – живо поинтересовался король. Но не успел Кромвель и слова сказать, инициативу перехватил у него Брэндон, который по-прежнему неловко себя чувствовал под прицелом обличающих глаз министра. Хотелось также поставить его на место, показав, что служит своему государю не хуже него, пренебрегая личными чувствами во имя интересов королевства. - Она дочь сестры императора, покойной королевы Дании Изабеллы. В одиннадцать лет ее выдали замуж за Миланского герцога Франческо Сфорца, а к тринадцати она уже овдовела. Сейчас проживает в Брюсселе у тетки – регентши Нидерландов. Ей всего шестнадцать, и она, как утверждают, все еще девственница. Любит охоту и карточные игры. - Охоту и карточные игры? – оживился Генрих. – Она уже мне нравится! - Должен заметить, Ваше Величество, - вмешался Кромвель, - что император по-прежнему настаивает на двойном браке, имея в виду дона Луиса в качестве жениха для леди Марии. - Хм… - Генрих нахмурился, пойманный врасплох. Это условие категорически не устраивало его, и Кромвель об этом знал. – А что у нас с Францией? - Французский посол просит у вас аудиенции, чтобы обсудить этот вопрос, - с готовностью откликнулся Кромвель. – По моему настоянию он передал вашу просьбу своему государю, и тот охотно пошел вам навстречу. Таким образом, у господина де Кастийона есть предложение, и насколько я знаю, даже не одно. - Не одно… - задумчиво повторил Генрих. – Вообще-то, союз с императором видится мне более выгодным. Но если не остается другого выбора… - Выбор имеется, - вновь вмешался министр. – Как вы посмотрите на то, чтобы, если возникнет такая необходимость, заключить союз с одним из германских княжеств, входящих в состав протестантской лиги? - Какой от них прок? – удивился король. - Прошу прощения, Ваше Величество, но этот союз также может иметь свои выгоды, - возразил Кромвель. – Сегодня протестантская лига пользуется в Европе авторитетом, и это нельзя не учитывать в текущей политической ситуации. Саксония и Клеве… - Хорошо, - сдался король, уставший от этого разговора. – Отправь послов и туда. - Как прикажете, Ваше Величество. У герцога Клевского есть незамужние сестры, которых я рекомендую включить в список ваших невест. - Клеве?! – изумленно воскликнул Брэндон. – Надеюсь, что это неудачная шутка! При чем здесь захудалое княжество нищего скряги? - Насколько я понял, Его Величество ищет выгодного союза, - терпеливо начал объяснять Кромвель, поскольку иного не оставалось. – С учетом того, что одна из сестер герцога замужем за главой протестантской лиги, мы можем надеяться на ходатайство с его стороны о принятии Англии в ее ряды. А это обеспечит существенную политическую и материальную поддержку. Хотя, разумеется, выбор в любом случае за Его Величеством. Но, не смотря на все рациональные доводы Кромвеля, Брэндон прекрасно понимал, что из всех предложенных ему кандидаток в невесты Генрих выберет красивую женщину, наделенную букетом светских талантов, кто бы она ни была – кузина французского короля или сестра герцога Клевского. И это больно уязвляло его в самое сердце. Не смотря на давнюю душевную связь между ними и на объединяющую их страсть, Генрих не переставал третировать фаворита непостоянством, то приближая, то отталкивая его, то и дело подвергая издевкам, доходящим порой до жестокости. Брэндон знал, что это его способ и манера любить, но нуждался в определенности, облеченной в слова. Будь она – и он безропотно стерпел бы все. Генрих же твердо молчал, либо не желая признать очевидного, либо будучи об их отношениях иного, чем фаворит, мнения. Отчасти поэтому, отчасти из гордости Брэндон также молчал, хотя порой невысказанные чувства переполняли его, готовые выйти из берегов. И в самые сокровенные моменты на ложе он отчаянно стискивал зубы или впивался ими в свою руку, чтобы не нарушить негласное вето, которое наложил на него своей жестокостью его возлюбленный господин. Теперь он боялся еще и того, что непредсказуемая и страстная натура Генриха проявит себя в новом браке каким угодно сюрпризом. Ради женитьбы на Анне Болейн он устроил в стране переворот, отголоски которого не затихли и по сей день, а потом так же решительно, как и возвел на престол, он отправил ее на эшафот. Брак Генриха с Джейн Сеймур, конечно, был основан по большей части на желании обеспечить себя наследником – эта женщина не затронула глубин его существа, оставив о себе лишь добрую память как о матери долгожданного принца. Но какова будет следующая королева? Рассматривая портреты претенденток на эту роль, Брэндон паниковал и терялся еще сильнее. Юная Кристина Миланская была очаровательна. Большинство француженок также могли порадовать глаз человека, заинтересованного в супружестве. - Что скажешь, Чарльз? – спросил король, перебрав все рисунки. - Выбор за Вами, Ваше Величество, - сдержанно ответил Брэндон, храня на лице маску невозмутимости, поскольку при процедуре изучения портретов присутствовал Кромвель, который их и принес. – Трудно выбрать из букета самый прекрасный цветок. Генрих вздохнул. - Француженки, конечно, мне нравятся, - задумчиво произнес он, вновь перебирая изображения, - но я предпочел бы познакомиться с ними лично. Как бы ни был хорош портрет, но ему нельзя доверять. Что, если художник решил угодить леди или мне? Нет, я намерен настаивать на личном знакомстве. Мистер Кромвель, организуйте мне такую возможность. Брэндон не без злорадного чувства отметил, как министр нахмурился, не имея смелости возразить. Уж ему-то известно, что ни один уважающий себя государь не отправит сестру или дочь в иностранное государство без гарантии брака. Просить о подобном было сродни оскорблению. Теоретически имелся еще один вариант – визит короля к невесте, но и это представлялось весьма затруднительным. Для Кромвеля наступали тяжелые времена. Как Брэндон и предполагал, а Кромвель так и вовсе не сомневался, затея не удалась. Поставленный для проформы в известность о просьбе Генриха французский посол Кастийон, известный остряк, не постеснялся сказать ему в глаза, что его государь не имеет обыкновения выставлять девиц высокого ранга на смотрины, словно кобыл на ярмарку. Не ограничившись этим, он ехидно полюбопытствовал, уж не намерен ли Генрих опробовать всех их по очереди и остановить выбор на той, что сподручнее? Фривольная шутка имела плохие последствия – Кастийон был отлучен от двора, а французское сватовство зависло в неопределенности. Проволочки в брачных переговорах привели к тому, что король потерял терпение и начал срываться, третируя и исполнителя этого ответственного задания, и своего фаворита. - Никак не могу определиться в выборе, - пожаловался он ему в очередной раз не без скрытого умысла. Почувствовав это, Брэндон привычно надел маску невозмутимости: - Не удивительно - все дамы красивы. Я бы тоже испытал затруднения. - Может быть, ты выберешь за меня? – начал атаку Генрих. В этот день он был явно не в духе и не скрывал этого. - Женюсь не я, - бесстрастно уронил Брэндон. - Стало быть, ты отказываешься помочь своему государю? – сверкнул глазами король. Извращенная чувственная игра стихийно вступила в свои права. - В любви третий может лишь помешать, - Брэндон развел руками, демонстрируя свое неучастие в этом вопросе. - Пожалуй, ты прав, - неожиданно согласился король. – Когда я женюсь, тебе придется оставить двор. Это был удар ниже пояса. Брэндон стиснул зубы, но промолчал. Генрих яростным, налитым злой страстью взглядом вонзился в побледневшее лицо фаворита. Но Брэндон решил идти до конца: - Как прикажете, Ваше Величество. - Считай, что я приказал! – отрезал король, не переставая сверлить его взглядом. - Я могу идти? - Нет! Генрих отбросил портреты француженок, поднялся со своего кресла и жестом подозвал фаворита к себе. Тот молча повиновался. - Сдается мне, ты против моего брака? - Нет, Ваше Величество. - Ты лжешь! - Нет, Ваше Величество. Неожиданно размахнувшись, Генрих отвесил фавориту пощечину. - Я сказал – ты лжешь! – вне себя крикнул он, сверкая глазами, в которых плескалось нечто на грани безумия. И, давая ярости выход, изо всех сил ударил кулаком по столешнице, до крови рассадив костяшки пальцев. Это несколько охладило его, приведя в чувство. Брэндон, чья щека пылала огнем, стоял недвижим. Генрих растерянно перевел взгляд с него на свою разбитую руку, и наконец, какая-то пружина в нем лопнула и, то ли всхлипнув, то ли коротко рассмеявшись, он отвернулся, пряча свое лицо. - Я солгал, - сказал Брэндон. Генрих стремительно обернулся, и фаворит в смятении узрел в его глазах слезы. - Я солгал, - твердо повторил он. – Я против. - Почему? - Ты знаешь это, - тихо сказал Брэндон, опуская глаза и чувствуя, как бешено колотится его сердце. - Посмотри на меня, - потребовал Генрих, и Брэндон подчинился ему. Сейчас, не чувствуя страха, который внезапно куда-то ушел, он решился на то, о чем прежде боялся и думать. - Да… - прошептал Генрих, неотрывно глядя ему в глаза. – Наверное, я это знаю… - В таком случае, позволь мне… - решительно начал Брэндон, но тот не дал говорить ему дальше, быстро прижав свои пальцы к его губам. - Нет. Не надо… Прошу тебя… В глазах его стоял суеверный ужас - страх того, что несколько слов вызовут к жизни опасную, темную силу, и она дотла сокрушит все, на чем еще держались остатки их тщательно оберегаемого благоразумия. Но этот страх дал фавориту надежду. Проблема выбора новой жены разрешилась сама собой, и довольно скандально: Карл V и Франциск I заключили между собой договор, не уведомив об этом короля Англии. Обозлившись, Генрих отвернулся от них, не смотря на то, что своих невест эти державы по-прежнему, хотя и довольно формально, все еще предлагали. - Ну уж нет! – решительно отрезал он. – С меня довольно! Они, кажется, считают, что могут дурачить меня бесконечно! Но я обещаю, что они еще пожалеют об этом. И обратился в сторону Клеве, за которое активно ратовал Кромвель. - Как, вы сказали, зовут этих девиц? - Анна и Амелия, Ваше Величество, - напомнил министр - Анна и Амелия… - повторил Генрих. – Ничего не скажешь, выбор богатый… Брэндон лишь усмехнулся. Наверняка это дебелые, неуклюжие дуры, какими он представлял себе почему-то всех немок. - Наш посол в Клеве особенно хвалит старшую – Анну, - продолжал информировать Кромвель. – Ей двадцать четыре года, она добродетельна, набожна и, как говорят, хороша собой. Вот что пишет посол, - Кромвель развернул письмо и процитировал: - Она превосходит герцогиню Миланскую, как золото солнца превосходит собой серебро луны. - Пока не увижу ее портрет – не поверю ни единому слову, - хмыкнул Генрих в ответ на пафосную метафору. - Вы скоро его увидите, - пообещал Кромвель. – Вчера я отправил ко двору герцога Клевского мастера Гольбейна с поручением написать портрет леди Анны. - Мистер Кромвель, признайтесь уж сразу, кого и куда вы еще отправили! – не смог удержаться Брэндон. Но министр, даже не взглянув в его сторону, почтительно поклонился королю и отправился по делам. - Говорят, Его Величество решил жениться на Анне Клевской, - заметил Эдвард Сеймур, граф Хартфорд, задержавшись в зале заседаний после очередного собрания Совета. - Так и есть, - подтвердил Брэндон. - Бедный король, - резюмировал Сеймур. – Я слышал, что она далеко не красавица. - Откуда такие слухи? Посол утверждает обратное. - Хаттон? Помилуйте! – расхохотался граф Хартфорд. – Между нами говоря, он вовсе не смыслит в женщинах. А знаете почему? - Откуда мне знать? - Потому что он содомит и предпочитает мужчин! - Это тоже говорят? – щеки Брэндона невольно вспыхнули. - Ну да, разумеется, - пожал плечами Хартфорд. - Не всему, что говорят, следует верить, сэр Эдвард, - с деланной беспечностью сказал Брэндон, лихорадочно соображая, как перевести разговор на другую тему. К счастью, Хартфорд сам его выручил, вновь заведя речь о принцессе Клевской. - Дай Бог, чтобы слухи о ней оказались неправдой, - заключил он. – Но если Его Величество будет разочарован… Граф сделал многозначительную паузу, глядя на герцога с тонкой усмешкой. Брэндон понимающе улыбнулся в ответ. Над головой Томаса Кромвеля все плотнее сгущались тучи… - А она довольно мила, - удовлетворенно заметил король, внимательно изучая написанную Гольбейном миниатюру. С портрета безмятежно смотрели темные бархатные глаза с поволокой. Если бы не странный головной убор, принцессу Клевскую можно было бы с полной уверенностью назвать хорошенькой. - Как ты ее находишь, Чарльз? - Она недурна, - небрежно уронил Брэндон, превозмогая себя. - Что ж, хоть это меня утешает, - вздохнул Генрих, по-прежнему не отрываясь от портрета будущей невесты. – Не верится, что мне снова предстоит на это пойти… - Лечь с женщиной? – вырвалось у Брэндона, чьи силы, направленные на поддержку контроля, стремительно таяли. - А у тебя не возникало такого желания? – внезапно поинтересовался Генрих. Наряду с неловкостью измученный фаворит испытал облегчение. Наконец-то любовник решился заговорить о том, о чем сам он никак не решался. - Я должен сказать правду? - А что же еще? И Брэндон отважно сказал правду: - Нет… - и, помедлив, добавил: - С тех пор, как мы… - Что? - Ты знаешь. - Разве? Брэндон поднялся с кресла и отошел к окну. Когда же Генрих перестанет его терзать, вонзая в сердце очередную издевку? Повисла томительная, тяжелая пауза. - У меня обстоит все так же, как у тебя, Чарльз, - раздалось наконец за спиной. – Если у тебя еще есть сомнения в этом, то надеюсь, отныне их больше не будет. Брэндон медленно обернулся. Глаза Генриха звали. И он, как всегда, подчинился той силе, именовать которую всуе Генрих ему запрещал. Беда грянула неожиданно. Давняя язва на бедре короля, которую прежде удавалось успешно залечивать, вдруг начала воспаляться, пожирая ткани под кожей. И однажды, скрипя от боли зубами и обливаясь холодным потом, Генрих едва сумел добраться до своей постели при помощи фаворита. Брэндон немедленно отправил слугу за врачом. Когда короля со всеми предосторожностями раздели, открывшаяся картина потрясла всех присутствующих: на опухшем бедре бугрился огромный синюшно-багровый гнойник. - Прежде язва всегда сама открывалась, - озадаченно пробормотал доктор Баттс, осматривая ее. – Но на сей раз этого почему-то не произошло… - Сделайте что-нибудь! – воскликнул Брэндон в волнении. - Если к утру она не откроется, придется прибегнуть к хирургическому вмешательству. Иначе… Лекарь опасливо не договорил, но Брэндон и так его понял. Наверное, это была самая страшная ночь в его жизни. Ни на миг он не сомкнул глаз, дежуря у ложа возлюбленного господина. Тело Генриха, покрытое крупной испариной, била сильная лихорадка, он то и дело проваливался в забытье, короткие периоды возврата в сознание сменялись бредом или очередным провалом. Брэндон как мог, ухаживал за ним и молился, молился как никогда в своей жизни. В один из периодов просветления, уже ближе к утру, Генрих окликнул фаворита, в смятении меряющего шагами покои. Брэндон метнулся к нему. - Чарльз! – Генрих сжал его руку в своей, горящей огнем. Воспаленный взгляд его был полон боли и страха. – Скажи мне правду… Я умираю? - Нет! – твердо ответил Брэндон, хотя спазм в горле мешал ему говорить. – Все обойдется. Ты не умрешь. Он наклонился к Генриху и поцеловал его в пересохшие губы. Шаги за спиной заставили его обернуться. Кромвель, похоже, также не спал в эту ночь, краем сознания отметил Брэндон. Не дав министру произнести ни единого слова, он решительно отдал приказ: - Мистер Кромвель, зовите хирурга. Я отвечаю. - Да, Ваша Светлость, - сухо ответил Кромвель и стремительно удалился. Как ни парадоксально, но болезнь короля до какой-то степени сняла напряжение между враждующими сторонами и даже сблизила их, насколько это вообще возможно при существующем положении дел. Кромвель, Брэндон и старший Сеймур – вольно или невольно – действовали дружно и согласованно. Граф Хартфорд взял на себя безопасность принца, Кромвель занялся усилением порядка при дворе, дабы исключить повторение ситуации, возникшей во время затворничества короля, а Брэндон отправил в Хансдон к Марии дополнительную охрану, чтоб защитить ее от возможного покушения на ее жизнь в случае смерти отца. Нередко все трое присутствовали у ложа медленно идущего на поправку Генриха, обмениваясь вполне дружелюбными репликами, касающимися здоровья Его Величества и планов на будущее. В частности, переговоры о браке с принцессой Клевской близились к завершению, и Кромвель заверил, что к концу года она прибудет в Англию. Сеймур и Брэндон поддерживали министра в его мнении насчет возможных выгодных перспектив при вступлении Англии в протестантскую лигу. Но едва только король смог встать на ноги, коалиция тотчас распалась, возобновив «статус кво». Впрочем, никто из ее бывших членов не строил себе иллюзий. Посланные в Италию с тайной миссией уничтожения кардинала Поула Фрэнсис Брайан и Томас Сеймур вернулись ни с чем. Проклятый папист, объявивший себя кандидатом на английский престол, ускользнул у них из-под носа, и следы его затерялись в чужой незнакомой стране. - Что ж, Реджинальд Поул, - зловеще протянул Генрих, дрожа от гнева, - если мне не удалось тебя убить – я заставлю тебя рыдать. Родные Поула – брат Генри, лорд Монтегю, и мать, леди Солсбери – приняли смерть на эшафоте, казненные по обвинению в государственной измене. Семилетнего сына Генри Поула оставили в Тауэре на неопределенный срок. Но многие не сомневались, что король найдет способ устранить и его и, таким образом, уничтожить последний побег ветви Плантагенетов. Все, что смог сделать в этой ситуации Кромвель, которого леди Мария молила походатайствовать перед королем за свою бывшую воспитательницу, так это лишь попросить ее друга, имперского посла Шапуи, не сообщать ей страшных подробностей. Он предвидел, какую душевную травму и без того убитой горем Марии может причинить описание казни несчастной леди Солсбери. Он был там и сосчитал каждый удар топора. Как бы мне хотелось, Реджинальд Поул, думал он, чтобы ты умер в таких же муках, что и твоя мать. За окнами едва брезжило серое декабрьское утро. - Не хочу, чтобы ты уходил. Рука короля коснулась щеки фаворита, летуче скользнула по губам. Брэндон успел оставить на пальцах невесомый, невидимый след поцелуя. - Тогда не уйду. Генрих вздохнул. - Знаешь, чего мне хотелось все последние годы? – заговорил он чуть позже. – Очнуться и сказать себе: это был сон. Ты видел такие сны, Чарльз? - Да, - ответил Брэндон, поняв его мысли. - И вот я очнулся. И увидел, что это не сон. И тогда я испытал настоящее чувство страха. Брэндон приподнялся на локте, заглянул ему в глаза, блеск которых пробивался сквозь дымчатый сумрак утра. - Ты сожалеешь? – тихо спросил он. - Нет. Но мне страшно. Брэндон поцеловал его в губы, едва уловимо дрогнувшие под прикосновением его губ. - Чего ты боишься? - Себя. И тебя. Но себя больше. Брэндон никогда не видел его таким. Не слышал от него ничего более откровенного. Неужели пришло время? - Ты – король Англии. Тебе, подобно Юпитеру, позволено все*… - Другие так не считают. Брэндон сел на ложе, обхватил колени руками. - Кто? Кромвель? Хартфорд? - Кто угодно. Моя дочь. Лорды севера. Император. - Император? – Брэндон посмотрел на него через плечо. - А что император? - Говорят, он собирается расторгнуть договор с королем Франции. Застонав, Брэндон откинулся на подушки. - Боже! И что же теперь? - Ничего. Я вступаю в протестантскую лигу. - И объявишь ему войну? – засмеялся Брэндон, чувствуя себя удивительно легко от того, что Генрих наконец-то высказал ему. - Да. Если переживу свою собственную. - Ты будешь не один. - Если мой военачальник не дезертирует с поля боя… - Подозреваете, что он способен на государственную измену, Ваше Величество? Брэндону было странно весело, но в то же время в горле у него стоял ком. Генрих в упор, серьезно посмотрел на фаворита. - На этом ложе мы с тобой не государь и подданный, Чарльз, - тихо сказал он. Из закоулков памяти Брэндона вдруг всплыла картина из давнего прошлого. Им с принцем Генрихом тогда, кажется, было лет по пятнадцать. Они возвращались с конной прогулки, и его конь, налетев на корягу, скрытую в густой высокой траве, споткнулся. Чарли Брэндон вылетел из седла и, оглушенный падением, лишился сознания. - Эй! Ты жив? – донеслось словно из-под воды. Встревоженное лицо Генриха, склонившееся над ним, понемногу обрело очертания. За ним маячили испуганные физиономии Вилли и Энтони – приятелей из свиты принца. - Не толпитесь! – прикрикнул он на них, и вновь склонился над другом. - Чарльз! Ответь мне! - Все в порядке, - он попытался сесть, преодолевая головокружение и кривясь от боли. - Больно? – Генрих помог ему, придерживая за плечи. - Пустяки… - Нет, не пустяки, - шепнул принц ему в самое ухо, чтобы никто не услышал. – Я испугался за тебя… Надо же, между теми мальчишками и ими, нынешними герцогом и королем, целая пропасть времени! И ничего не изменилось. Вернее, изменилось все… Брэндон порывисто обнял любовника, уткнувшись ему в плечо. И тут же сильные руки Генриха обхватили его - крепко, до боли. Потом скользнули по спине вниз, вжались настойчиво в поясницу, заставив ощутить животом напряженную плоть. - Не государь и подданный? – прошептал Брэндон. - Да… - А что твой запрет? - Здесь он не действует… Горячие губы Генриха сладко обожгли ему шею, там, где трепетал под кожей участившийся пульс. И вместе со стоном у фаворита вырвалось то, что подспудно терзало его, словно заноза: - И приказ покинуть двор тоже? - Кто отдал его? - Мой король. Накрыв фаворита жаркой тяжестью своего тела – плоть к плоти, сердце к сердцу – господин тихо, но отчетливо произнес: - Не верь королю. Верь только мне – Генриху. *Намек на афоризм «Quod liced Jovi non liced bovi» (лат.) – «Что позволено Юпитеру – не позволено быку». Намек на то, что правитель имеет право на то, что запрещено подданным.