Фаворит

Несколько дней подряд Томас Кромвель внимательно наблюдал за королем, но не обнаружил в нем ни единого признака, внушающего оптимизм. Устав от неопределенности и постоянно терзающего душу дурного предчувствия, он не выдержал и, улучив удобный момент, спросил напрямую: - Как вам понравилась королева, Ваше Величество? - Я не сказал бы, что она мне понравилась, - с плохо скрываемым раздражением бросил Генрих. - Простите? – Кромвель стиснул папку с документами так, что костяшки его пальцев стали мраморно-белыми. - Что же вам непонятно? – вспыхнул король, отбросив всякую сдержанность. – Она мне не нравится! Ясно? Рассказать вам, какую жену вы мне подсунули? - Ваше Величество… - Она вовсе не красавица и скверно пахнет! И она не девица, насколько я мог понять. У нее дряблая грудь и… другие признаки. Генрих сломал в кулаке перо, которым подписывал лежащие перед ним бумаги, и раздраженно отбросив его, подытожил: - Я не нашел в себе ни желания, ни отваги проверить свою догадку. А теперь уходите и не мешайте мне! В дверях Кромвель столкнулся с герцогом Саффолком. Противники мгновенно обменялись резкими, как удары копья, взглядами. Выдержка изменила Кромвелю, и, грубо оттолкнув герцога, он вылетел из кабинета. - Я этого не выдержу, Чарльз, - не вставая с места, король обнял фаворита за талию, уткнулся ему в живот и содрогнулся в беззвучном рыдании. Брэндон осторожно провел рукой по его волосам и успокаивающим жестом привлек к себе. Он ни за что бы сейчас не признался ему в своих чувствах. Вот уже неделю, не смотря на страдания возлюбленного господина, он, Брэндон, чувствовал себя победителем. Более того – он испытывал что-то похожее на злорадное удовлетворение, видя его страдания. И особо пленительную извращенность его ощущениям придавало то, что он получил сатисфакцию трудами врага. Браво, Кромвель! - Гарри, - мягко сказал Брэндон, гладя вздрагивающие плечи любовника. - Я больше не могу, Чарльз… - И не надо. Ты не обязан. Оставь все, как есть. Она не будет мешать… Только он, Брэндон, знал позорную и мучительную тайну любовника во всех подробностях. Так, словно он сам возлег неделю назад на ложе принцессы Клевской, исследовал каждый изгиб, выпуклость и ложбинку ее пресного, равнодушного тела, и это его естество, а не Генриха, отвергло супружеский долг. Ты знаешь, Чарльз, рассказывал Генрих, она словно большая кукла. В ней жизни ничуть не больше. Единственная реакция - сжимается при каждом прикосновении к ней. А ведь я еще ничего не сделал – ничего, оскорбляющего целомудрие. Даже не успел посягнуть на него. Ах, да, я просунул руку в вырез ее ночной рубашки и потрогал грудь. Обычная женская грудь, ничего особенного. Впрочем, нет – она у нее холодная. Такая же, как и вся она – внутри и снаружи. Холод и страх – вот и все, чем одарила меня моя молодая жена в первую брачную ночь. Очаровательно, не правда ли, Чарльз?.. И теперь все его разочарование и смятение, все его сомнения и страхи прорвались в непроизвольном рыдании. Брэндон опустился перед любовником на колени и заглянул ему в лицо. - Гарри, просто оставь ее, - повторил он. Генрих судорожно вздохнул и перевел дыхание, пытаясь взять себя в руки. - У меня опять воспаляется язва, - мрачно сказал он. - Чем не предлог? - Мне не нужен предлог! – запальчиво возразил Генрих. – Я не хочу ее. И не собираюсь больше себя насиловать. Надо мной это уже проделали другие. - Кромвель, - с плохо скрываемым злорадством констатировал Брэндон. - Клянусь, я заставлю его расхлебывать последствия этой выходки! – угрожающе пообещал Генрих. В покоях королевы царила скука и тишина, изредка нарушаемая перешептыванием фрейлин, сидящих поодаль за вышивкой. Генрих отложил карты и поднялся из-за стола, за которым они с его новой королевой каждый вечер играли в бридж. - А теперь, дорогая, я вас оставлю, - галантно произнес он. – Мне слегка нездоровится. - Сожалею, Ваше Величество, - особый тон ее голоса смягчал резкий немецкий акцент, придавая ему экзотическую изысканность. Но Генриха это лишь раздражало, как и ее робкая почтительность в общении с ним, и взгляд настороженного ребенка, который боится родительского гнева. - Пустяки, мадам, - изо всех сил любезно ответил он. - Не волнуйтесь. Завтра я навещу вас. - Буду рада, Ваше Величество, - тепло улыбнулась ему королева. Пожелав ей спокойной ночи, Генрих поцеловал ее в щеку и удалился. Итак, его четвертый по счету брак, изначально будучи мерой вынужденной, ко всему прочему еще и не состоялся. И нет никакой надежды на то, что состоится в дальнейшем. И дело теперь уже не только в том, что жена не пришлась ему по вкусу – теперь он принципиально не хочет иметь дело с навязанным ему против воли союзом. Он, король Англии, вынужден выставлять себя на посмешище, делая вид, что живет с сестрой герцога Клевского и унижаться перед самим герцогом, захудалым князьком, выпрашивая у него отсрочку по платежу в фонд лиги. Где это видано, чтобы король так пресмыкался? Что этот герцог о себе возомнил? Мало того, что втянул его в эту провальную сделку, совершенно на нее не потратившись, так теперь он намерен окончательно обобрать его! И за что? За этот вопиющий позор? Генрих не сомневался в том, что до раскрытия истинного положения дел много времени не пройдет. Шила в мешке не утаишь. Слишком уж очевиден его девственный брак. Кого при дворе обманешь ежедневным посещением покоев королевы, которая по сей день держится, как чужая и дичится его – пусть и не явно, но множество наблюдательных глаз уже сделали выводы, можно не сомневаться. Положа руку на сердце – он и сам не особо усердствовал в демонстрации своей любви к молодой жене. Даже те усилия, которые он неизменно выказывал всякий раз при дежурных визитах к ней, его тяготили, заставляя ненавидеть свою нелепую роль. Крайне раздраженный ситуацией, в которую так глупо попал, доверившись своим советникам, Вильгельму Клевскому и протестантской лиге, а по сути – пустив столь важное дело, как политический брак, на самотек, - Генрих поступил так, как всегда поступал. Он встал на позицию жертвы и вознамерился отстаивать ее до последнего. Именно поэтому он бросил резкие слова в лицо своему министру, который больше всех хлопотал, чтобы обеспечить ему этот брак. Это издевательство, вернее сказать. Он единственный знал, чем может обернуться эта затея, и, тем не менее, рисковал, делая для этого все. С какой целью он это делал? Зная Кромвеля, Генрих вполне отдавал себе отчет в том, что тем руководило отнюдь не желание унизить своего государя. Понимал он также и то, что если уж Кромвель чего-то и ищет – то исключительно выгоды. Для себя, разумеется. Но его выгода только там, где есть выгода для его суверена – и это Генрих столь же прекрасно знал. Выходит, злонамерений у Кромвеля не было, как ни крути. Кого же винить? Ибо виновный обязательно должен быть найден, иначе его роль пострадавшего не состоится, как и его брак, будь он неладен. Его четвертая по счету королева, Анна Клевская… В чем женщина может быть виноватой перед мужчиной, который не пожелал разделить с ней ложе? В том, что она не вызывает к себе ничего, кроме стойкого отвращения. Как можно лечь с такой женщиной и сделать ее своей настоящей женой? Да, чтобы спасти себя, он скажет о ней все, что угодно – она отвратительна, глупа, дурно воспитана и не вызывает желания обладать ею. А кто ему возразит? Кромвель? Совет? Поданные? Вильгельм Клевский? Мысль о последнем удручала не меньше, чем мысль о его сестре. Так или иначе, другого политического союзника у Англии сейчас нет, и, похоже, придется влачить ярмо формального брака до тех пор, пока ситуация не переменится. Но только формального – и никак иначе. Лучше бы он не знал того, что объединяет теперь их с герцогом Саффолком. Тогда бы он не чувствовал себя постоянно балансирующим на грани и не переживал бы свое поражение так, как сейчас. Тогда бы совесть его была совершенно спокойна, и он не терзался бы так, направляясь к королеве с визитом. Он почти наверняка знал, что из этого ничего не выйдет, но, тем не менее, решил использовать самый ничтожный шанс. А что еще ему оставалось? Королева Анна застенчиво, но доброжелательно улыбнулась Кромвелю. Король лжет, тотчас отметил он. Она приятна, миловидна и обходительна. Все, что ему удалось узнать о ней за эти дни, слишком явно противоречило словам Генриха. Нежная кожа ее шеи и декольте светилась матовой белизной, от одежд веяло свежестью с легким оттенком лаванды. - Мадам, я пришел для того, чтобы обсудить с вами один деликатный вопрос, - начал он. – Поэтому нельзя ли нам поговорить наедине? - Хорошо, милорд. Королева сделала знак своим фрейлинам, и те быстро удалились. Кромвель приблизился к ней и вежливо, но решительно заявил: - Мадам, я хочу попросить вас об одной важной вещи – постарайтесь не настраивать против себя короля. Как же беспардонно чернил ее Генрих, упрекая в дурных манерах! Ни единым жестом не выдала королева Анна ни страха своего, ни растерянности, которые отразились в ее глазах. - Простите, милорд, - сдержанно сказала она, - но я не знаю, чем могла оскорбить Его Величество, который всегда был весьма добр ко мне. Отбросив ненужные сейчас эмоции, Кромвель глубоко вдохнул и ринулся в бой. - Извините, миледи, что вынужден коснуться столь интимной подробности… Но я должен быть с вами откровенен. И в ваших, и в моих интересах крайне желательно, чтобы этот брак стал успешным. Вы же не станете отрицать, что хотели бы этого? - Безусловно, милорд, - отвечала она, взяв себя в руки. - Таким образом, если бы вы вскоре оказались беременны… Глаза и щеки королевы вспыхнули при этих словах. Конечно, она поняла, что он все знает о ее неудавшемся браке, о ее позоре, ее поруганной женской гордости. Как же ей, должно быть, стыдно и больно стоять сейчас перед ним и выслушивать его наставления! - Прошу вас, мадам, не надо смущаться, - постарался он сгладить мучительную неловкость ситуации и заставить ее слушать его. – Рождение наследника – дело государственной важности, и, поскольку вы теперь королева Англии - то, что вы считаете личным, таковым уже не является. Повернув к нему пылающее лицо, королева Анна пристально посмотрела ему в глаза и совершенно неожиданно выпалила: - Как я могу быть беременна, если Его Величество оставил меня девицей? Я не Дева Мария! Кромвель видел, как стойко, из последних сил она сдерживает те чувства, что переполняют ее в этот момент, как страстно желает она облегчить бремя своих страхов, отчаянья и сомнений. Он чувствовал практически то же самое, с той лишь разницей, что каждый из них не угодил королю по-своему. Но он-то знает причину, в отличие от нее. Хотя от этого знания ничуть не легче… - Мадам, - попытался воззвать он к ней как можно мягче и убедительнее, - я очень прошу вас проявить благоразумие и постараться угодить Его Величеству. Это в ваших же интересах. - Я всеми силами стараюсь ему угодить! – горячо воскликнула Анна Клевская, стиснув руки. В ее взволнованной речи прорезались яркие нотки чужого акцента. – Но раз уж у меня теперь нет ничего личного, я вам скажу – в этом нет ничего приятного! И, не находя от волнения нужных слов, она выпалила на родном языке: - Die Wunde an seinem Bein ist in einem schlechten Zustand! Von es ständig sickerte Blut und Eiter, und es riecht! (Рана у него на ноге в плохом состоянии! Оттуда постоянно сочится кровь и гной, и она воняет!) Пахнет! Понимаете? Кромвель, нахмурившись, промолчал. Что тут можно сказать, что посоветовать? Поинтересоваться у Брэндона, как он справляется с этой напастью? - Я, конечно же, не оставлю своих попыток стать угодной Его Величеству, поскольку он всегда был любезен и добр ко мне, - поборов закипающие слезы, сдержанно закончила Анна Клевская. – Благодарю вас, милорд. Мы проиграли, думал Кромвель, уходя от нее. Все кончено. Вновь воспалившаяся язва на ноге дала Генриху легальный повод игнорировать королеву, чему он был только рад. Для себя он окончательно и бесповоротно решил сохранять статус-кво своего формального брака, рассудив, что к тому обязывает политика. Протестантская лига уверенно набирала силу, обзаводясь все новыми и новыми союзниками, и такая поддержка виделась несомненным преимуществом в противостоянии франко-имперскому альянсу. Посему Генрих уверился в необходимости продолжать отношения с Клеве, ввести свое королевство в лигу и закрепить этот союз браком дочери с протестантским принцем. Он припомнил, что во время его сватовства Кромвель упоминал имя кузена Анны Клевской – Филиппа Баварского, расхваливая его на все лады. Что ж, пожалуй, он даст согласие на его визит. Что же касается его собственного брака… Генриху давно уже надоело терзаться муками поражения. В конце концов, говорил он себе, я не хочу эту женщину, и тут нет ничего удивительного – она мне не нравится. А раз так - я не обязан делить с нею ложе. А если покопаться в частной жизни монархов – можно найти не один похожий пример: супруги живут, не мешая друг другу, встречаясь лишь на торжественных мероприятиях и довольствуясь редкими визитами вежливости – и всех это устраивает. В такой жизни больше плюсов, чем минусов. Самый значительный из последних – невозможность иметь еще сыновей. Ну что ж, слава Богу, сын у него уже есть. Успокоившись, Генрих воспрянул духом, и даже его нога пошла на поправку. Первым делом он постарался выгородить себя, не только предав огласке свои впечатления от королевы, но и задействовав причину физиологического характера. Когда лекарь обрабатывал его язву, Генрих, как бы между прочим, поделился с ним интимными подробностями своей жизни в браке: - Наверное, до вас уже дошли слухи, что мне не удалось консумировать брак с королевой. Могу вас заверить, что дело не в моей мужской силе или способностях. На прошлой неделе у меня было два ночных семяизвержения. То есть, я способен на это с другими. Но только не с ней. Ее тело настолько непривлекательно, что у меня совершенно нет никакого желания на то, что положено с женой. Но, как бы там ни было, а поддерживать видимость отношений с ней все-таки требовалось, и Генрих послал ей жемчужное ожерелье с уверениями в своей преданности и любви. Ему не впервой лгать. Да и разве не обманывал он самого себя всю свою жизнь? Едва минул месяц со дня последних событий, как Томас Кромвель вдруг с удивлением обнаружил, что угроза, кажется, миновала. Король не только перестал на него огрызаться и косо смотреть, но и вернул свое расположение. Более того, Генрих объявил, что примет у себя при дворе Филиппа Баварского с рассмотрением возможности брака между ним и принцессой Марией. Впрочем, Кромвель тоже припас кое-что для того, чтобы порадовать Его Величество. Ему удалось добиться согласия главы протестантской лиги на рассрочку выплаты за представление Англии в ее ряды. Оставалось только договориться о сроках, чем он сейчас с большим рвением и занимался. На смену темной полосе жизни пришла светлая, и сквозь тучи над его головой впервые за долгие месяцы пробились лучи солнца, даря надежду на лучшее. Враги его присмирели, не находя повода для вступления в открытую конфронтацию. Даже Саффолк. Нет, он по-прежнему едва удостаивал его взглядом, но этим все и ограничивалось. Вероятно, потому, иронично рассудил про себя Кромвель, что под прикрытием формального брака король обеспечил герцогу должную долю внимания, что подействовало благотворно на обе стороны. И если прежде его передергивало при одной мысли о том, что происходит между ними на ложе, то теперь он готов был благословить этот союз, лишь бы он пошел всем во благо. С чем только не приходится порою смириться… И лишь одна мысль еще грызла подспудно и не давала покоя. Анна Клевская… Он чувствовал себя виноватым перед нею – виноватым в том, что своим активным участием в королевском браке лишил ее той жизни, какой должна жить каждая нормальная молодая женщина. Ей не суждено будет любить мужа, родить детей… Сможет ли она быть счастливой при такой жизни? Он с трудом решился на разговор с ней. - Благодарю вас, лорд Кромвель, все хорошо, - ответила она на его вопрос о том, как ей живется при дворе. – Все относятся ко мне с большим уважением, я всем довольна. - А как Его Величество… - он запнулся, подыскивая слова. - Его Величество весьма добр и любезен, - невозмутимо отвечала она. – Иногда он приходит в мои покои, и мы играем в карты. Прощаясь, он целует меня и говорит «Спокойной ночи, дорогая». - То есть, мадам, вы хотите сказать, что он никогда не остается на ночь? – непроизвольно вырвалось у Кромвеля. - Мне достаточно того внимания, которое уделяет мне король, - если она и смутилась этим вопросом, то не выдала этого. - Простите, мадам, я не хотел вас обидеть, - пробормотал он, тоже отчего-то смутившись. – Если вас, конечно, не беспокоит такое положение дел… - О, совершенно не беспокоит, милорд, - заверила королева. – Я всем довольна. Но что-то в ее тоне не нравилось Кромвелю. Он совсем мало знал ее, но хорошо чувствовал, как вообще чувствовал людей. И потому, вместо того, чтобы удовлетвориться формальными ответами и покинуть покои Ее Величества, он подошел к ней поближе и тихо сказал: - Миледи, вы должны знать, что можете положиться на меня. И если вас что-то тревожит – прошу не скрывать. Возможно, в моих силах оказать вам нужную помощь. Он не ошибся. В глазах Анны Клевской стояли слезы. - Миледи? - Я… я понимаю, что не смогла угодить королю, - с трудом проговорила она. – Я вижу, что он не питает ко мне симпатии, хотя и делает вид, что расположен ко мне. Но разве дело только во мне? И она вдруг заговорила с таким жаром и силой, что у Кромвеля по спине побежали мурашки. - Если я действительно могу положиться на вас, милорд, то знайте – Его Величество вовсе не добивался моего расположения, как это должен делать джентльмен. Да, жена должна угождать мужу, но как это сделать, если он совершенно к ней равнодушен? По ее щекам катились слезы, но она, не замечая их, продолжала: - Наверное, я не очень красива. Но я видела портрет предыдущей королевы, и, если я что-то понимаю, то могу заверить, что и она тоже. А он любил её. Вероятно, что-то во мне не так… - Это неправда! – не выдержал Кромвель. Всепоглощающее чувство жалости овладело вдруг им, и настолько сильно, что он сжал кулаки. Если бы она только знала, что дело не в ней! Если бы знала… Не понимая еще, что он делает, и имеет ли право на это, он осторожно прикоснулся к ее щеке и утер катящуюся слезинку. Она замерла, глядя на него, как громом пораженная. Впервые мужчина прикоснулся к ней так… - Простите, - опомнился Кромвель. - Я не должна была говорить всего этого… - смутилась Анна, доставая платок, чтобы вытереть слезы. - Да, не должны, потому что это неправда, - еще раз повторил Кромвель. – Дело не в вас. - Не во мне? – она смотрела так, словно услышала что-то невероятное. - Вы очень хороши собой. И если кто-то один не оценил ваши достоинства, то это не значит, что так же думают и все остальные, - дипломатично ответил он, чувствуя, что зашел слишком далеко, но он не мог ей этого не сказать. Он не хотел оставлять ее в горестном заблуждении, в лишенном надежды душевном одиночестве и неведении. – Знайте это и помните. И не плачьте. Прошу вас.