Совокупность случайностей, которую мы называем судьбой

— Как именно ты уничтожил тело? — Скормил акулам. Обито задумчиво постукивал костяшками пальцев по каменной ручке кресла. Он не всё просчитал в стремлении приблизить к себе Кисаме. Тело Итачи не представляло собой большую ценность: в конце концов Обито не талантливый медик, чтобы всерьез заниматься исследованием трупа, и останки так или иначе поглотил бы Зецу. Просто Обито планировал использовать тело Итачи как еще один инструмент воздействия на Саске. «Саске, я подумал, ты захочешь проститься с братом …» «Итачи был молод… но непосильное бремя состарило его. Подумать только, ведь ему был всего двадцать один год» «Не вини себя, ты многого о нем не знал» «Ладно, Саске, не буду мешать…» Однако, насколько мог судить Обито, нужды в этой манипуляции уже не было. Рассказ Обито оказался искрой. Она упала на тлеющую душу Саске, и в душе его полыхнул такой пожар, какой Саске не испытывал с той самой ночи. Кто знает, что случилось бы с мальчиком, не будь Обито рядом? Саске не такой эмоциональный кастрат, каким был его старший брат, однако большую часть своей жизни он прожил, испытывая преимущественно злобу и ненависть. И вот он убивает Итачи, и как бы он справился с тем, что больше некого ненавидеть? Он бы продолжил изъедать сам себя, гнил бы заживо внутри собственного тела. Долгие годы у него была цель, и он шел к ней, переступая через людей, заклеймив себя как преступник. И это не волновало его, пока Итачи тенью маячил перед ним. Покончив с братом, Саске увидел бы себя одиноким, лишенным семьи и отрекшимся от тех, кто готов был стать его семьей. Он бы увидел, сколько боли он принес людям, которые любили его, он бы понял, что стал подобием своего брата, таким, каким Саске знал его. Дитя Скрытого Листа — рано или поздно он бы не выдержал бесчестия и наложил на себя руки от безысходности и ненависти. Ненависти не к убийце родителей, но к убийце человека в самом себе. Обито всегда поражался, думая об этом: неужели Итачи действительно верил, что его брат сможет зажить нормальной жизнью после их битвы? Конечно, старшему было всего тринадцать, когда его заставили принять судьболомное решение, и, вынужденный сделать выбор без выбора, он просто спасал брата. Но просто ли? Нет, Итачи предрек себе мученическую смерть от рук Саске, с самого начала он видел в брате возможность искупить свою вину хотя бы частично. Если бы Итачи задавил в себе эгоизм, если бы он проявил стойкость и не делал исключения в ту ночь, а затем продолжил бы жить, ежедневно и еженощно вымаливая прощение у каждого и каждой из тех, кого он лишил жизни, тогда бы Обито все понял. Он бы сказал: «Да, этот шиноби сделал то, что должен был сделать». Но Итачи не захотел прожить долгую, полную раскаяния жизнь , он выбрал использовать брата, использовать для успокоения собственной совести. Неужели он и правда рассчитывал, что у Саске все наладится? Обито считал, что Итачи просто смалодушничал и совершил самоубийство руками брата, оставив того тонуть в омуте безысходности, одиночества и страха. Он шел на битву как на избавление, а что там будет с Саске — решит судьба. Но Обито не осуждал Итачи. Он видел, как сильно тот сдал за последние полгода. Сам черт не разберет, как тяжело ему давались миссии. Не понимал — да, Обито не понимал своего родственника, — но и не осуждал за естественное желание ускорить медленное умирание собственного тела. Возвращаясь к размышлениям, Обито думал: мотив оставить в живых младшего брата понятен — недостаток решимости и расчет на искупление. Но, черт возьми, продолжать беспокоиться за Коноху после того, как деревня пропустила его через жернова теневой политики и презрительно выплюнула? О том, что Итачи переправлял информацию об «Акацуки» правительству Конохи, Обито узнал относительно недавно и был страшно рассержен. Он искренне не понимал, почему Итачи продолжал выслуживаться перед деревней как собачка. До последнего вздоха и даже после смерти он чинил Обито препятствия, и как хорошо, что от него остались только кольцо и пара глаз! Поэтому Обито делегировал задачу по транспортировке тела Кисаме. Во-первых, он хотел узнать реакцию мечника, как тот отнесется к миссии. Проскользнет ли тень скорби по его лицу? Откажется ли он, сдерживая горечь в голосе? Но нет, мечник спокойно воспринял просьбу своего Лидера и не выказал подозрительных эмоций: Обито промотал запись его разговора с Зецу пару раз. Возможно, это было немного параноидально, но когда половину жизни приходилось скрывать лицо под маской и управлять государствами из тени, волей-неволей начнешь испытывать настороженность даже по отношению к собственному отражению. Кроме того Обито решил приблизить Кисаме к себе, насколько это возможно, получить максимальную лояльность. Штат «Акацуки» сильно сократился, погибли отличные шиноби, а значит, силы организации ослабли. Обито не хотел потерять еще и Мечника Тумана, он хотел быть уверен, что Кисаме не покинет «Акацуки» после гибели напарника: мало ли что Итачи мог нашептать ему за почти десять лет совместной работы. Поэтому Хошигаки должен чувствовать особое отношение. Поэтому «ты должен понимать, насколько это важное задание, Кисаме, Лидер-сама может доверить его только тебе» Насколько Хошигаки проникнут идеей идеального мира? Насколько он предан организации? Ведь он мог бы скрыться с трупом напарника и дорого за него взять, он мог бы выторговать себе амнистию в любой стране мира. Одни только глаза Итачи могли бы обеспечить Хошигаки не просто старость, — что само по себе роскошь для отступника, — а безбедную старость, и мечник должен прекрасно об этом знать. Но вот, спустя почти неделю, Кисаме прибывает в Восточное Убежище и стеклянная колбочка звонко опускается на стол. Обито осторожно вытряхивает глаза в ладонь вместе с раствором и присматривается к ним шаринганом: в органе остались крупицы чакры, и Обито без сомнений идентифицирует её как чакру Итачи. Подозрительность отступила: он может доверять этому шиноби, он может рассчитывать на него, их договоренности остались в силе. Только такие люди должны окружать его. — Жаль, не удалось сохранить тело. — Его бы все равно Зецу сожрал, нет? — хмыкает Хошигаки. — Ничего святого, Кисаме. К удивлению Обито, Саске отказался трансплантировать себе глаза брата, а на новость об уничтожении его тела отреагировал довольно холодно. Когда Обито неспешно разматывал перед ним нить повествования, открывая правду про Итачи и сопровождая рассказ многозначительными и выразительными комментариями, он видел шок на лице подростка, он видел слезы и истерику, ярость и надломленность. Ему казалось, он даже переборщил, живописуя страдания Итачи: Саске два дня лежал без движения и смотрел в покатый потолок, безучастный вообще ко всему. Обито опасался, что завершил то, чему когда-то положил начало Итачи — свел мальчишку с ума. Но Саске справился. В день, когда он заговорил, юноша выглядел так, словно вернулся с Пустоши, где бродят неприкаянные души. Он как-то разом повзрослел на несколько лет, стал выглядеть еще строже, хотя казалось куда еще? Губы его сомкнулись в совсем тонкую линию. Этим он впервые заинтересовал своего новоиспеченного родственника — угрюмым упрямством, которое, как Обито был уверен, выросло из детской избалованности. Возможно, Итачи давным-давно предвидел, каким упертым засранцем станет его братишка, и поставил всё на эту его черту характера. Выживет из упрямства, станет сильным из упрямства, вопреки всему продолжит жить и даже станет счастливым, потому что разве хоть что-то способно сломить его? Возможно, Учиха обладают особенно устойчивой психикой, иначе как объяснить, например, то, что Саске не потерял рассудок, пережив пытку цукиеми, и отделался лишь неделей госпитализации, побывав в мире Бога Луны повторно? Как объяснить то, что Итачи сохранил блестящие умственные способности и умение сопереживать, долгие годы пребывая в глубокой апатии? В конце концов, как сам Обито умудрился дожить до этого дня с прожженной дырой вместо сердца и как он внешне даже напоминал живого человека? На следующий день остатки «Акацуки» и «Така» собрались за одним столом. Здесь Обито и Пейн, садясь друг напротив друга, обсуждали развитие организации. Потрясающая акустика зала усиливала произнесенное вслух и делала сказанное более весомым. Слово, брошенное шепотом, словно расширялось и волной уходило вглубь катакомб, как блинчик, пущенный по поверхности воды. Обито вальяжно уселся на край стола поодаль Саске, игнорируя кресло на другом конце — пусть мальчик думает, словно всё здесь подчинено ему явно или неявно. — Значит, ты решил уничтожить Скрытый Лист. А план у тебя есть? — Надо прикончить верхушку. Это всё, что я придумал. Обито мысленно закатил глаза и воздержался от вздоха. Саске важен, очень важен. Нельзя спугнуть этого зверька неосторожным движением. Этот бесхвостый зверек ценен так же, как и любой хвостатый. Переговоры прошли быстро. «Така» присоединились к «Акацуки». Обито сделал вид, что уговаривает Саске и соблазняет силой биджуу, хотя для всех было очевидно: членам «Така» некуда идти. Для подготовки к уничтожению Конохи им нужен перевалочный пункт, место для тренировки, снаряжение, банально — возможность выспаться без опасения быть пойманными пограничниками. Как бы Саске ни сопротивлялся эмоциям, с потерей брата он осиротел. А Обито как-никак все-таки тоже Учиха. К тому же он преследует какие-то высшие цели, а значит располагает планом, ресурсами и вообще знает, что делать дальше. И, кажется, вовсе не против уничтожения Скрытого Листа. В каком-то смысле Обито планировал занять освободившееся место Итачи — незаметно для Саске стать его старшим наставником, каким когда-то был его брат. Без фанатизма, разумеется. Разговаривая с Саске, Обито цепко всматривался в выражение его лица, подмечая малейшие перемены. Это помогало сложить портрет нового союзника. И с каждой минутой Обито чувствовал всё большее удовлетворение, видя, какой самородок попал в его руки: умен, хладнокровен и горд, но недальновиден и не способен заметить манипуляцию. Казалось, совсем не скорбит по брату, а правду о резне клана осмыслил скорее как личное оскорбление, как плевок в сторону фамилии Учиха, а не как трагедию и повод сопереживать судьбе Итачи. Только поэтому он стремился уничтожить деревню — за попрание собственной гордости. О равнодушии к смерти брата говорило и отсутствие интереса в сторону Кисаме. Было любопытно, как мальчик отреагирует на появление напарника Итачи: полное игнорирование. Обито немного досадовал на это, так как главным образом он планировал управлять Саске с помощью брата, взывая к его чувствам. Но, как уже стало ясно, Саске не нуждался в подталкиваниях и к нужному решению сравнительно быстро пришел сам. Он, словно механизм, настроенный на выполнение определенного алгоритма, исполнился чувством ненависти к Данзо и ко всей деревне, а Обито оставалось только осторожно придерживать его за локоть, слегка корректируя направление. Как хорошо, что Саске оказался таким самостоятельным. *** Кисаме проталкивался мимо торговых рядов, ища взглядом табачную лавку. При свете дня в выходной день мечник убедился, что город, в котором они остановились, был действительно многолюдным. На рынке было не протолкнуться, ряды стояли плотно, торговля велась бойко. В толпе постоянно мелькали повязки шиноби. Хошигаки пришлось плотнее надвинуть шляпу и замедлить циркуляцию чакры, чтобы не привлечь лишнего внимания. Купив, наконец, пачку сигарет в лавке с незатейливым названием «Табак», Кисаме поспешил покинуть рынок и отправился на постоялый двор. Он шел медленно и с наслаждением курил — впервые за последние пятнадцать лет его потянуло на сигареты. У Кисаме есть немного времени, чтобы проведать Итачи, а затем, скорее всего, его придется оставить. «Акацуки» приближаются к цели, почти все хвостатые на руках: Пейн отправился в Коноху за Девятихвостым, а Восьмихвостым занялись младший брат Итачи-сана с его командой. Кисаме коротко затянулся и пульнул бычок в дорожную пыль. Крысеныш даже не взглянул на него ни разу. Учиховская порода. А подумать, чего он ждал? Что Саске подойдет к нему после собрания и, отводя взгляд, попросит рассказать о брате, показать совместные фотографии? Он показался Кисаме излишне самоуверенным пафосным мудозвоном, но, похоже, эти черты у Учих — семейное. «Заносчивый пиздюк» — мысленно окрестил его Хошигаки, но и всё на этом. Какая-то часть него внутри вздрагивала и просила «Расскажем ему! Скажем, что Итачи жив!» Если бы Саске хотя бы посмотрел в сторону Кисаме, если бы в этом брошенном взгляде Кисаме увидел тоску, отголосок скорби — возможно. Но разговор за столом велся исключительно деловой, Лидер-сама показывал пацану какие-то бумаги, Саске коротко и сухо отвечал, а после собрания не задерживался и вышел из зала вместе с остальными членами «Така». Потом Кисаме и Мадара-сан коротко переговорили о всяком, Кисаме откланялся и покинул резиденцию. Люди, обстановка — всё вокруг будто говорило о том, что Итачи больше не существует, что о нем нет необходимости разговаривать, что этот человек, живой или мертвый, больше никому не нужен. И Хошигаки тоже начинал понимать это: кроме него об Итачи некому позаботиться. С такими мыслями он поднимался по лестнице на третий этаж. Вдруг сверху хлопнула дверь и по ступеням застучали босые пятки, через секунду в Кисаме врезался хозяйский сын и, кажется, не узнал его. Он, даже не извинившись, как подобает юноше, попытался протиснуться, но мечник цепко схватил его за предплечье и притянул к себе. Мальчик наконец понял, кто перед ним, его глаза еще больше округлились от ужаса. — Безглазый господин очнулся! — выкрикнул он. Внизу, в буфете, смолкло лязганье столовых приборов. Кисаме присел перед подростком и приложил палец к губам. — Тише, тише. Он что-нибудь сказал? — Он хотел убить меня, — клацая зубами прошептал мальчик. — Он что хотел сделать? — удивился Кисаме. — Он спросил, как меня зовут и где он находится, — проговорил мальчик, видимо, немного успокаиваясь. — Я ему ничего не сказал, честное слово! Отпустите меня, пожалуйста! — добавил он, начиная хныкать. — Доктор знает? — Нет, нет! Это было только что, доктор уже ушел. У него такие страшные глаза! — Ладно, успокойся — Кисаме ослабил хватку и полез во внутренний карман. — Не рассказывай пока никому, вот тебе два рё. Перед тем, как показаться отцу, умойся и придумай что ответить, если он тебя о чем-нибудь спросит. Понял? — Да, господин! — Давай ключи. Мальчик убежал вниз, а Кисаме с тяжелым сердцем поднялся наверх и открыл дверь в номер. На первый взгляд ничего не изменилось, Итачи всё так же лежал на кровати. «Может, снова потерял сознание?» — подумал Кисаме и прошел внутрь. — Не двигайся, ты в зоне действия ловушки. Мужчина замер, не дойдя нескольких шагов до кровати. Итачи повернул голову на подушке, и Кисаме заметил, что напарник избавился от бинтов, которые закрывали глаза. — Докажи, что ты тот, за кого себя выдаешь. Кисаме принялся судорожно вспоминать эпизоды из их совместного прошлого. Как назло в голову ничего путного не шло. — У тебя из-за таблеток не стоит. Итачи холодно произнес: — Мы оговаривали кодовые фразы. — Да, ведь я и забыл… — пробурчал Кисаме, припоминая начало. — «В дальнем селенье на склоне горы Огура осыпались клены»... — «Сквозь оголенные ветви я гляжу на луну», — продолжил Учиха и замолчал. Видно было, каких усилий стоил ему этот небольшой обмен репликами. Казалось, он уснул. — Ловушки ведь не было? — спросил Хошигаки, на всякий случай не двигавшийся с места. Напарник поморщился и неопределенно дернул плечом, что могло значить «Не задавай дурацких вопросов». Кисаме, посмеиваясь, отстегнул Самехаду и скинул тяжелый плащ, затем пододвинул стул к постели больного. — Ты как себя чувствуешь? Пить хочешь? — Итачи кивнул: — Посади меня, я устал лежать. — Хех, немудрено, ты почти две недели не вставал. Хошигаки приподнял напарника и положил подушку ему за спину, чтобы тот смог устроиться полусидя-полулежа. Пока Итачи жадно пил воду, регулярно прерываясь, чтобы отдышаться, Кисаме готовился к неприятному разговору. — Две недели? — Итачи наконец откинулся на подушку, тяжело дыша. — Ты знаешь, что с Саске? — Твой брат жив, я его видел недавно. Учиха что-то тихонько простонал сквозь зубы и шумно выдохнул. Неизвестность его мучила. После полуминутного молчания он уставился туда, где по его соображению должно было быть лицо напарника. — Ну и зачем? — Закрой глаза, пожалуйста — тихим голосом попросил Хошигаки. Смотреть в пустые глазницы, в которых виднелась плоть, было неприятно. Их взгляд без взгляда был укоризненным. Итачи снова поморщился, но просьбу выполнил. Кисаме заговорил: — Ты спрашиваешь «зачем?», хотя должен сам понимать. Ты на моем месте поступил бы так же… — Это другое, — дернулся Итачи и отвернулся. — Нет, не другое, и ты это знаешь. Они молчат довольно долго. Итачи хрипло и тяжело дышит, повернувшись лицом к стене, Кисаме глядит куда-то в пространство. Хошигаки подумал, что напарнику сейчас трудно разговаривать и задавать вопросы, поэтому решил рассказывать обо всем по порядку: как Лидер-сама приказал доставить тело в Восточное Убежище, как Хошигаки убегал от коноховских шиноби и как ему пришлось лишить Учиху глаз и принести их Мадаре в качестве доказательства. Итачи, кажется, внимательно слушает. — Значит, Саске хочет уничтожить Коноху, — проговорил Итачи. По тому, как вздымалась его грудь и раздувались крылья носа, Хошигаки понял, что Учиха сдерживает сильное волнение. — Ты бы не хотел, чтобы так было? Итачи словно осекается и равнодушно бросает: — Мне нет до этого дела. Меня не должно здесь быть. — Но ведь тебе есть дело, — Кисаме встает и начинает ходить из угла в угол. Он останавливается и смотрит на напарника. — Тебе есть дело и ты здесь. — Да, здесь, благодаря тебе, — Итачи кисло улыбается, — а раз так, то у тебя… есть какой-то план, верно? — В смысле? — У тебя было время, чтобы придумать… что-нибудь, — Итачи проглатывает слюну, чтобы смочить горло. — Я ведь теперь ни на что не способен. Я не могу держать в руках оружие, не могу даже… дойти до туалета без помощи. Как ты себе представляешь… то есть ты вероятно снимешь мне комнату, будешь ухаживать за мной или наймешь сиделку? — Кисаме тупо смотрел на Учиху, пока тот говорил. — Просто о чем ты думал? Кажется, я знаю, — Учиха сжал одеяло и зло улыбнулся одними губами, — у тебя проснулась совесть под старость лет и ты за мой счет решил выехать… облегчить душу. — Заткнись, — сказал Хошигаки, словно очнувшись, — может, на твоего туповатого брата действует подобная хуйня. Можешь даже не пытаться. Итачи поджал губы. Хошигаки снова принялся ходить по комнате, доски под его зычными шагами поскрипывали. Так-то Учиха прав, он прав от первого до последнего слова. За ним охотятся во всех странах мира, а он слеп и не может защитить себя. Его нужно где-то спрятать, где-то в надежном месте до тех пор, пока… пока что? Ай, не думаем об этом. Потом: лекарства, уход. На это всё нужны деньги. Треть из имеющегося Кисаме отдаст сейчас трактирщику и врачу. Ладно хоть кое-что из медикаментов и снаряжения он перехватил в Восточном Убежище. У Кисаме заболела голова. Какой план требует от него Учиха? Он импровизировал, действовал по ситуации. Для самого Хошигаки вся эта затея со спасением напарника в любой момент могла обернуться большими неприятностями, он очень хотел послать всё к черту. Но он не мог, не мог! Разве у него был выбор? Разве у него когда-нибудь за всю жизнь был выбор? Почему Учиха совестит его? Разве он имеет на это право? — Кисаме, прости, — нарушил тишину Итачи. Кисаме остановился и смотрел теперь на напарника. Теперь он по-настоящему ощутил укол совести: юноша был плох, бледен, губы его, покрытые кровавыми корочками, еле двигались. — Я благодарен тебе. Ты поступил так, как посчитал правильным. Прости меня. — Ты не должен чувствовать себя обязанным. — Но я чувствую, Кисаме. Дай мне еще воды… Хошигаки снова опустился на стул возле кровати, напоил Учиху. Потом заговорил горячо и быстро, боясь потерять мысль. — Ведь никто не знает о том, что ты выжил: ни Коноха, ни твой братец… ты ведь переживаешь за него? Ну а как это знак, что ты не все еще сделал? С жильем и прочим — черт с ним, я что-нибудь придумаю. А насчет глаз: я буду твоими глазами. Буду приносить тебе новости о братце. Со временем, глядишь, ты поправишься… Вернешься в «Акацуки», Лидер-сама поможет тебе… — Я шпионил за «Акацуки» в пользу Конохи. — Что? — Был двойным агентом. Сливал информацию, о тебе в том числе. Лидер знает. — Бред какой-то… — Кисаме взъерошил волосы и откинулся на спинку стула. — А зачем? Амнистия? — Она мне не светит в любом случае, —проговорил Учиха и нехотя добавил, — на случай, если бы мой глупый брат выжил после нашей схватки. Он всё-таки бежавший шиноби. Кисаме тоскливо смотрел на бледное лицо напарника. Учиха, ну вот почему ты такой, а? — Я знал, что Лидеру ничего говорить нельзя, — задумчиво сказал Хошигаки, — ты с самого начала был предателем. И не поддерживал цели «Акацуки». — Идею «идеального мира»? Нет, конечно, — юноша вдруг сипло закашлялся. Кисаме потянулся за аптечным подсумком, но Итачи движением руки остановил его: кашель сухой, без крови. — Амбиции Лидера погубят мир, — заключил он, когда кашель отступил. Снова замолчали. Итачи не мог видеть лица товарища и его это нервировало, он не мог даже представить, о чем тот думает сейчас. — Так что? Убьешь меня теперь? — первым не выдержал молчания Учиха. — Даже не надейся. — Но я предатель. — Да ну... и хрен с тобой. Итачи сдержанно выдохнул. Хорошо. Хорошо. Очевидно, они ни к чему не пришли. Но он был так слаб, что не чувствовал даже тени раздражения. Понимание того, что его лелеемый годами план рухнул и теперь ему нужно что-то делать со своей жизнью, а также новости о Саске совершенно вымотали его. Когда он пришел в себя первый раз, то был неспособен соображать и только сдерживал стоны. Очень скоро его мозг отключился, и окончательно Учиха очнулся сегодня, дезориентированный и слабый. Поначалу он не понимал, что происходит, почему он не может открыть глаза, умер ли он или еще жив. Потихоньку к нему пришло понимание, что он лежит на чем-то мягком и сухом, что на его лице бинты, а откуда-то снизу доносятся голоса и хлопанье дверей. Итачи попытался сесть на кровати, но тело не слушалось его. Огромным усилием воли он поднял руки к лицу и негнущимися пальцами стянул повязку, после чего попытался открыть глаза, слипшиеся из-за крови. Темнота и боль. Похоже, он ослеп. Так он лежал без движения пару часов, толком ни о чем не думая, пока не услышал ворочание ключа в замочной скважине. В комнату кто-то вошел и приблизился к нему. Учиха старался дышать равномерно, чтобы не выдать себя, но неизвестный уже насторожился, увидев стянутый бинт, и опасливо замер, поправляя одеяло. Тогда Итачи схватил его за руку и автоматически приметил, что запястье очень тонкое. — Молчи, — пригрозил Итачи, — назови себя. — Иоширо! Господин, пощадите! Учиха растерялся. Ребенок, мальчик лет тринадцати, из простолюдинов, судя по имени. Итачи заметно ослабил хватку. — Где я? Кто принес меня? — Вы на постоялом дворе моего отца. Мой отец очень хороший человек. Вас принес высокий синекожий господин. Пожалуйста, отпустите меня! Ладонь ослабла, мальчик вывернул запястье и ринулся прочь. «Значит, Кисаме». Сам Хошигаки появился в комнате спустя пару минут, и Итачи не успел каким-то образом обдумать сложившуюся ситуацию. Больше всего ему стоило бы испытывать злость и раздражение, что напарник вмешался и спутал все карты, вынудил жить. Нет, он не в состоянии пока думать об этом. В конце концов силы покидают его… он… обязательно должен что-нибудь придумать… неужели он не заслужил покой? — Эй, Итачи-сан! — Кисаме потряс напарника за плечо, но тот уже отключился.