But I believe we're the enemy

Все-таки иногда ходить под дождем только в толстовке - плохая идея. Тем более, когда у тебя организм ни к черту, и малейший скачок температуры воздуха отзывается скачком твоей температуры на два градуса выше. – Мам, я, кажется, заболел, – я еле проговорил одно несчастное предложение из-за того, что страшно заложен нос. – У меня температура поднялась, можно я останусь дома хотя бы дня на два? Мама подошла ко мне, дотронулась рукой до моего лба, затем до своего и нахмурилась: – Да, у тебя есть температура. Возьми градусник и ляг в кровать, я заварю чай и пойду на работу, мне уже пора. – Мам, ты можешь идти, я сам все сделаю, – режим "Рожа ангелочка" включен. – Ладно. Но я все проверю. – Ты надолго? – У меня сутки, Так что, думаю, да. Вернусь не раньше, чем завтра вечером, поэтому держи меня в курсе, звони мне, если что. Я могу не брать трубку, телефон не разрешают брать на операции, но я перезвоню, когда освобожусь. Ох, Фрэнки, – мама вздохнула. А сейчас ее дежурная фраза на случай моей болезни, – что же ты у меня такой хиленький, – ну вот, я же говорил. Я улыбнулся, передернул плечами и шмыгнул носом, сильнее укутавшись в плед. Я люблю повсюду таскать этот плед за собой, поэтому сейчас, замотавшись в него по самые уши, я стою на кухне перед мамой. – Ладно, я пойду, прилягу у себя. – Давай. Звони мне, – мама клюнула меня в макушку, погладила по голове и ушла. Иногда она просто выбешивает меня, но накричать на нее, или же затеять скандал я не могу, как бы не хотелось. Язык не поворачивается. В такие моменты я уже мысленно двести раз наорал на нее, закатил истерику и ушел из дома скитаться по переулкам, но это только в голове. Чаще всего инициатором ссоры выступала мама. Я просто косячил, а она за это на меня кричала, в то время, как я стоял, стиснув кулаки, и пытался отвечать настолько спокойно, насколько я мог. А выбешивает меня то, что во время всех таких словесных перепалок мама будто тщательно подбирает слова, задевая больное, возможно неосознанно. И я не знал, плакать мне или же кричать. Пойду прилягу что ли, что-то мне хреново. ...Я стоял в ванной и держал в руке таблетку от гриппа. Уже как три дня я не хожу в школу и болею. Кажется, я уже иду на поправку, что весьма удивительно, ведь переношу болезни я по принципу "гулять так гулять", то есть, уж если я болею, то слягу как минимум на неделю, да еще прилагается целый комплект в виде вечно бегущего носа, годового запаса гайморита и кашля, который жутко дерет горло. А тут отделался температурой, которая сойдет уже на следующей неделе, и я вернусь в школу. За несколько дней моего отсутствия мне звонил Курт (я принудил его обменяться номерами после того, как он пропал, не предупредив меня). Он спрашивал о моем самочувствии, сказал, что объяснит учителям мои прогулы и будет иногда мне звонить. Непривычно. Но мне нравится. Я запрокинул голову и закинул таблетку прямо в рот, сразу же глотнув много воды из стакана. Раздался стук в дверь. Иду открывать, что делать-то еще. Какой, блять, открывать, я в пижаме... Нет, пижама у меня очень даже ничего. Для ребенка лет десяти. Для девочки лет десяти. А еще я в моих любимых тапочках. Они ярко-розовые, и на носу у них рожа совы. А пижама у меня какая-то кремовая, с узором из спящих медвежат. И вот так выглядит Фрэнк Айеро дома, человек, который слушает исключительно рок-музыку и мечтает о большой сцене. Насрать на одежду, я же больной. Кто сказал, что и не на голову. За дверью никого не оказалось. Я уже собрался захлопнуть ее, как заметил, что внизу лежит небольшая коробка с запиской. Я затащил это в дом, потом уже и закрыл дверь. В коробке было много всяких вкусняшек, Кит-Катов, Орео и прочих сладостей. А к стенке прикреплена записка: "Поправляйся. ХОХО" От такой милоты у меня сейчас рожа треснет. Кто бы это мог быть? Кому же не наплевать на меня? Только Курт... Вообще мой круг общения ничтожно мал, поэтому кроме как на Курта мне подозревать некого. Я все с той же дебильной улыбкой, которая уже закрепилась на моем лице минут как десять, схватил телефон. – Привет, чувак! Это ты оставил мне сюрприз под дверью? – Фрэнк, ты о чем? Это не я, а, скорее всего, какой-нибудь соседский пес! Какой к черту сюрприз? – Курт реально не понимал, о чем я говорю. Это слышно по его голосу, интонации. Мне слышно. – Ладно, давай я в понедельник расскажу, я уже выйду. – Ну окей. Как ты там? И я принялся в подробностях рассказывать о том как протекает моя болезнь, вплоть до цвета соплей и самого долгого кашля. Пока мой артикулярный аппарат несет такую херню, мозг пытается сообразить, кто решил позаботиться обо мне. Может, у меня появились поклонницы? Ага, а еще мне поставят памятник при жизни и выдадут медаль за хер пойми что. ...Понедельник день тяжелый. Включая то, что сегодня мне придется огребать от Уэя по полной. Или сегодня моя очередь? Я запутался. – Эй, Джерард, – это я сказал? Видимо, да, ведь косматая макушка передо мной обернулась и уставилась на меня в упор. – Чего тебе? - Уэй был удивлен...? – Меня не было несколько дней, поэтому я запутался, чья теперь очередь. Ну...ты понял. – А, да. Айеро ты последние мозги прокашлял? Вспомни, пожалуйста, свою последнюю выходку, – последнюю? Ну, я помню, что приклеил парочку кнопок в самый темный угол его шкафчика. А-а-а. Это когда он... И я его... – Это когда ты.. – Вспомнил?! Так вот, чья очередь?! – он злился. – Думаю, тем понятно что вопрос риторический, поэтому ответа не последует, и прекрати пялиться на меня как на Иисуса. – Ладно. Я буду ждать. Я развернулся и пошел искать Курта. – Вот ты где! - он опять жрет. Серьезно, большую часть времени этот идиот тратит на чревоугодие, но каким-то образом остается худым. Он не ходит в зал, он не бегает по утрам, он не ограничивает себя, блять, в еде, и поэтому все время жрет, да и не толстеет. – Ты меня потерял? - запихивая остатки булочки с маком, пробубнил Курт. – Ну, как сказать. Тут на днях такое произошло. Лежу я дома, готовлюсь умереть от температуры 37, и в дверь стучат. Я, собрав остатки сил и мужества, еле-еле пошел открывать, ведь там может быть несчастный голодный пес или бедная женщина, которая явилась на мой порог, чтобы получить хотя бы глоток живительной воды... – Блять, Фрэнк, ближе к сути, хорош выпендриваться, – Курт бестактно перебил мой красочный рассказ. Да, меня иногда заносит. – Ладно, короче, я открываю дверь, а там никого нет, смотрю, внизу стоит такая небольшая коробка, набитая шоколадками и печеньками, а еще и записка: "Поправляйся. ХОХО". Я и подумал, что это ты, потому что кроме тебя я нахрен никому не сдался. – Я бы не стал писать такую ваниль, как "ХО", так что это точно не я. Честно, я даже не знаю, где ты, толком, живешь, – Курт как-то виновато улыбнулся. ...Сегодня день прошел без выходок. По идее я должен ждать, когда Джерарду взбредет в голову что-нибудь стоящее грешного меня. А что, если я перевелся бы в другую школу? Или, если бы я молча ретировался из-за столика Уэя тогда, месяц назад. Думаю, меня бы уже достали остальные ублюдки, жаждущие издевательств над кем-нибудь. А тут, считай, у меня VIP-статус, который обеспечен мне Уэем. Типа: "Эй, мрази Айеро - моя сучка, только я имею право его третировать!" От мысли, что я сучка Уэя, меня передернуло. Но если бы мы так судьбоносно не поспорили в столовой, я бы сдох от скуки и совершенно перестал бы думать. Раньше я просто гнил дома, дни тянулись бесконечно долго, даже наушники не могли мне помочь. Я не люблю вообще выходить из дома, а что уж и о школе говорить, я просто ненавидел ее раньше. А сейчас я почти с радостью бегу туда, чтобы избежать того, что было в Белвилле. Избежать тишины, потому что в тишине я начинаю думать. А мысли у меня не из приятных. После результатов моих размышлений хочется вскрыть вены. Джерард изменил мою жизнь обычной игрой. Игрой в эту войну. Он ведь думает о том, как бы мне насолить, что бы поизощрённее придумать, он реально заботится о том, что бы со мной сделать. Как бы то ни было, он думает обо мне. Так у меня явно проблемы с самооценкой. Но Майки говорил, что Джерард только и говорит о нашей войне. Это чертовски приятно, особенно когда всю жизнь до тебя никому не было дела. Странное чувство, ведь я благодарен своему врагу.