Murzilka

Кажется, впервые в жизни Эд просыпается не в своей постели. Он всегда был индивидуалистом, да даже в Аркхэме у него была своя койка: жёсткая, с продавленным матрасом, но неприкосновенная для других. В те несколько раз, когда он встречался с мисс Крингл, никто из них не оставался ночевать друг у друга. Он осторожно поворачивает голову и видит рядом красивейшую молодую женщину. Пользуясь случаем, он жадно разглядывает её расслабленое, обнажённое тело, словно силясь запомнить малейшие детали. Её светлые волосы разметались по подушке, одеяло сбилось, обнажив нежную грудь с тёмными сосками. Бледнокожая, беззащитная, с дрогнувшими во сне ресницами, она вызывает желание обнять её, прижать к себе и оградить от всех ночных кошмаров Готэма. Кажется, Эд никогда раньше не чувствовал себя настолько живым и значимым для кого-либо. Всё это так же внове для него, как и просыпаться с любимым человеком в одной постели. Что там положено делать в подобной ситуации?.. Широко улыбнувшись и переборов в себе желание разбудить Изабеллу поцелуем, Эд бесшумно выскальзывает из постели, попутно подцепляя со стула часть своей одежды, и отправляется на кухню готовить завтрак. *** Изабелла появляется ровно тогда, когда сырная корочка на поверхности омлета начинает тягуче плавиться, радуя глаз, а аромат кофе, поднимаясь из рыжей медной турки на соседней конфорке, наполняет кухню запахом нового замечательного дня. Эд не сразу замечает её, продолжая колдовать над оптимальным сочетанием свежих душистых трав. — Петрушка или кинза? — бормочет он себе под нос, перебирая веточки зелени. — Наверное, кинза. Ах да, и базилик, лучше бы фиолетовый, но что у нас тут есть?.. — Доброе утро, Эдвард! — окликает его Изабелла. Она стоит в проёме двери босиком, в халатике из лёгкой струящейся ткани, и Эд распрямляется, забывая обо всём. — Как тебе спалось? — Я великолепно выспался и полон сил! — сообщает он, крутя в пальцах стебелёк кинзы и незаметно для себя обрывая с него листочки. — Ты что-то искал? — Искал? — Эд нюхает растёртую в пальцах зелень, пахнет пряно и остро. — Ах да, фиолетовый базилик! — Посмотри на подоконнике, — за шторкой обнаруживается несколько горшочков с зеленью. Изабелла наблюдает за тем, как он готовит — в брюках и рубашке, при галстуке. Эд про себя радуется как привычной ловкости, так и тому, что не поленился приодеться. А ведь изначально это планировалось как «завтрак в постель». Изабелла не вмешивается, пока он выбирает подходящие тарелки, сервирует и приправляет омлет свежайшими, только с куста бордовыми листиками. Всё это кажется таким правильным, будто он у себя дома, на собственной кухне. — Завтрак готов! — приглашает он её к столу, галантно отодвигая стул, и она с удовольствием принимает приглашение. Увы, не обходится без ложки дёгтя: — Мне надо будет уехать на пару дней на библиотечную конференцию. Выезжаю сегодня во второй половине дня, вернусь послезавтра после обеда, — предупреждает она, и Эду нравится, как она говорит о том, как распорядится своим временем. Налаженный режим жизни — отличная канва, по которой можно вышивать что угодно. Ему хочется, чтобы она продолжила. — А что вы будете обсуждать на этой конференции? — спрашивает он. — Вряд ли это может быть тебе интересно — это весьма узкопрофильные вопросы, — уточняет Изабелла. — Мне интересно всё, что касается тебя! — протестует Эд. Ему хочется, чтобы она говорила о каждом событии, что ждёт её в эти двое суток, лишь бы после этого прозвучало «а затем я вернусь в Готэм, в твои объятья». Она достаёт листок с расписанием, а следом — очки. Очки, такие же, какие были у Кристен Крингл. Только вот те очки Освальд по его просьбе уничтожил, а эти — целы. Эд сбегает из-за стола, потому что нежнейший омлет вдруг встаёт поперёк горла. Он ожидает увидеть в зеркале ванной своё альтер-эго разозлённым, взбешённым, даже растерянным, но вместо этого видит Кристен. Та насмехается над ним, дразнит, душит себя, закатывая глаза. Он нервничает, смотрит на часы и понимает, что надо срочно возвращаться к режиму, работе, рутине. Возможно, и Изабелле тоже пора собираться, поэтому он скрепя сердце идёт прощаться. *** Прощание получается скомканным: Эд чувствует себя встревоженным и влюблённым до какой-то болезненности внутри. Он искренне желает ей успешно выступить с докладом, прояснить спорные вопросы, узнать новое и вспомнить о давно известном — что угодно, лишь бы она скорее вернулась к нему. Изабелла надеется, что это случится чуть раньше, если не будет пробок на въезде в город, и Эд даже смеётся — кому Готэм нужен настолько, чтобы устраивать пробку? — и мрачное состояние понемногу отпускает его, а долгий сладкий поцелуй возвращает надежды на прекрасное будущее, в котором они будут счастливы вместе. *** Можно было бы вызвать такси, но погода хороша, и Эд решает добраться до особняка Освальда пешком. Прогулка не займёт так уж много времени, но наконец даст возможность обдумать то, что произошло за последние два дня — только мысли разбегаются, стоит вспомнить, как ласково улыбается Изабелла, какие красивые у неё глаза и какие нежные руки… Эд волевым усилием останавливает мельтешение в голове и возвращается назад, в особняк. Он хотел пойти за вином и провести вечер с другом. Он встретил в винном магазине Изабеллу, которая показалась копией Кристен, только во много раз прекраснее, потому что она такая же, как он сам, а Кристен не была таковой. А потом он вернулся в особняк под самое утро, счастливый, пьяный, и его лучший друг, который практически всегда верно отгадывал его загадки, вдруг вроде и отгадал, но обыграл ответ так, что внезапно… Эд морщит лоб. Это событие сложно обозвать цензурно, а нецензурные выражения он не любит. «Скажем так: мы помогли друг другу сбросить возбуждение», — аккуратно формулирует он про себя. Всякая проблема изначально должна быть сформулирована, это так же очевидно, как и то, что у каждой вещи должно быть имя. Эдвард Нигма не был таким уж профаном в человеческих отношениях. Он читал книги, он иногда смотрел молодёжные комедии и даже слышал что-то в колледже. На курсе почти не было девушек-технарей, и поговаривали, что парни в раздевалке иной раз могли по-дружески помочь друг другу снять напряжение. Эд ни разу не видел этого и тем более не участвовал, да и друзей у него не было. Это казалось довольно глупым, скорее даже — глупым настолько, что он верил, что такое действительно бывает. Потому что самые глупые вещи выдумать невозможно. Эд верил, но не проверял и не слишком понимал, зачем отдавать такую нечастую, простую и быструю задачу на аутсорс. Когда это было необходимо, сам он справлялся не более чем за три минуты. Возможно, Освальд Кобблпот был более социализован и больше понимал в этом ритуале мужской дружбы. Правда, Эд не припомнил, чтобы при подобных актах помощи упоминали — как бы назвать это прилично? — помощь ртом, но, возможно, он не придавал этому значения и потому не запомнил. Значит, Освальд точно друг, да ещё какой! А если это так — остаётся только поговорить с ним ещё раз и объяснить, что всё хорошо, что эта девушка — настоящая, из плоти и крови, она рассудительна, красива, и хоть она и похожа на его первую любовь — это совсем другой человек. И если Освальд действительно друг — он прекратит свою паранойю и позволит уже своему помощнику наладить личную жизнь. Эдвард Нигма готов выдать своему прямому непосредственному начальству расписку, что все личные отношения он оставит за пределами рабочего времени — если господина мэра смущает именно это. И договор о неразглашении, и ещё чёртову гору бумажек… Но если Освальд его друг — то всё это не должно понадобиться. Освальд знает, как добросовестно Эдвард Нигма делает всё, за что берётся. Мысли плавно перетекают к сходству Кристен и Изабеллы, и он даже немного возмущён кощунством этого предположения. Кристен и Изабелла — совершенно разные. Сравнить их можно разве что на фото. Кристен была как лезвие ножа — тонкой и острой; она была резкой, бойкой, не лезла за словом в карман и могла отбрить любого. Она была вспыльчива, казалось, что вот-вот заискрит, и в такие моменты Эд опасался, что она сожжёт весь архив, огонь перебросится на участок, пойдёт гулять по городу, и мало кто уцелеет. Изабелла совершенно не такая. Она — сама теплота и радушие. Её глаза светятся мягче, как огонь камина, который греет не обжигая. Она носит платья — и от этого её образ кажется более цельным, чем у Кристен, рассекавшей себя поясом юбки. Её формы кажутся более округлыми, но это не портит её — её вообще ничто не испортит. Кристен работала в полицейском архиве, дважды в год сдавала бег и стрельбу, и если бы в один не слишком прекрасный день она схватилась бы за пистолет — Эд не хотел бы находиться даже на соседней улице. Изабелла работала в гражданской структуре, и её образ не вязался ни с пистолетом, ни с кроссом по пересечённой местности. И это, по правде говоря, было потрясающе. Потому что её гораздо сильнее хотелось носить на руках и подавать ей пальто. В ней, в отличие от Кристен, избалованной мужским вниманием, ещё чувствовалась юная незачерствевшая душа семнадцатилетней девушки, воспитанной на правильных книгах. С этими мыслями Эдвард Нигма видит увитую плющом башенку особняка мэра. Что ж, пора возвращаться к работе. И обязательно, буквально первым делом поговорить с Освальдом — как с другом и как с начальством.