So fuck you anyway, Виктор Никифоров.

Слэш
NC-17
Завершён
233
автор
Размер:
20 страниц, 5 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
233 Нравится 110 Отзывы 39 В сборник Скачать

Американские горки

Настройки текста
Он не видел ничего, кроме тонкой фигуры на льду. Не слышал ничего, кроме такой до боли знакомой мелодии, что забиралась в самое сердце, сжимая его в стальные тиски. За мгновение весь мир Виктора Никифорова сузился до одного-единственного мальчика. А тот, кажется, даже вовсе не замечал никого вокруг себя, кружась, набирая скорость, двигаясь так плавно и невесомо, словно был рождён для этого. Сейчас они оба — каждый в своём мире, только один, Виктор, пленён Плисецким, который думает, увы, совершенно не о своём бывшем наставнике. Музыка обрывается и каждого из них грубо вышибает обратно в реальность: Юра едва сдерживает себя, чтобы не разрыдаться прямо на льду, только дышит тяжело, как загнанный зверь, пытается унять сердцебиение, а Виктора отвлекает Кацуки, руша ангельскую иллюзию в голове мужчины, возвращая в его мир уродство собственных поступков и глубоко зарытую ненависть к самому себе. Никифоров кивает в ответ на какие-то слова японца, с чем-то соглашается, но, как бы не старался, не может отвести взгляда от Плисецкого. Блондин проходит мимо него, скривив мертвенно бледные губы в усмешке и гордо вздернув нос, едва не задевая плечом. -Глаза разуй. — привычно выплёвывает Юра, прежде чем усесться на скамью между Яковом и Лилией. Внутри себя Плисецкий искренне презирал бывшего кумира за его двуличность, за то, что цеплял на себя маски когда нужно и нет, но сам не хотел признавать, что поступал также — не дай Бог кто-то поймёт, заметит слабину в нем. Лучше грубить, посылать далеко и надолго, но ни в коем случае не подпускать ближе. Плавали, знаем, от этого будет только в тысячи раз больнее. О Юре некому позаботиться, поэтому он научился это делать сам. Как мог. И пусть в нем есть эта блядская уязвимость, но Плисецкий готов на все, чтобы закопать эту дрянь как можно глубже, похоронить под толстым слоем ненависти. Лёд — это единственное место, где Юра опускает свои защитные щиты и становится настоящим, хотя бы на мгновения номера, но по выходу с катка вновь преображается в привычного себя, потому что так всегда будет легче.

***

-Питье в одиночестве — первый признак алкоголизма. — Виктор хмыкает, опрокидывает в себя очередную стопку и морщится, но в следующую секунду срывается на нервный смешок. Молодец, Никифоров, дошёл до разговоров вслух с самим собой. Он выпил уже много, но все ещё недостаточно, чтобы забыться. Весь вечер опять пришлось лицемерить — обниматься с Юри на камеры, вгрызаться зубами в серебро медали, радоваться, шутить с другими на банкете и раздавать интервью, когда хотелось удавиться на собственном галстуке. Нет, дело было вовсе не в проигрыше его подопечного. Уже вторые сутки Виктор не мог отойти от программы, которую поставил сам, но не узнал в ней исполнявшего Плисецкого. После этого все перестало иметь значение: и победа Кацуки, и собственное возвращение на лёд, да и Гран-При в общем. Помешательство Виктора достигло своего пика и он не знал, что с этим делать. Наивно пытался поздравить Юру с победой, но тот только послал в ответ, не дослушав. Это будто долбануло лезвием по сердцу, заставляя заливать свежую рану алкоголем — единственно известным Виктору методом, что работал ранее. Но, видимо, не сегодня. -Нужно это заканчивать. — выдыхает мужчина, посреди ночи выходя из собственного номера. Если честно, Никифоров слабо понимал, как именно он собирался все закончить, но тупая уверенность вела его вверх по лестнице, к четвёртому этажу и комнате под номером «404». Минуты, которые Юра не открывал, показались мужчине вечностью. Стоя в плохо освещённом коридоре, он слышал только гулкое биение собственного сердца, что будто отдавалось внутри головы, и думал о том, что ещё, может, есть время уйти, никогда даже не начинать этот разговор и забыться в работе, как делал всегда, наконец излечиться от собственного сорта наркозависимости. Тогда Виктору казалось, что героин было бросить легче, чем перестать даже думать о Плисецком. Наконец дверь распахнулась, пропуская в коридор немного рассеянного света. -Никифоров, совсем рехнулся? Какого хуя ты тарабанишь в мою дверь в четыре часа утра? — шипит Юра. На нем — ужасно огромный гостиничный халат, что спадал вниз с узкого плеча, обнажая острую кость, и Виктор неосознанно задерживает взгляд на оголенном участке тела. -Нам нужно поговорить. — Витя упирается рукой о дверной косяк, отбрасывает привычным жестом чёлку с лица и отчего-то приподнимает уголки губ в улыбке, хотя смеяться совсем не хочется. Плисецкий только фыркает, бросив на мужчину уничижительный взгляд заспанных глаз. -Ну вперёд, гордость России, ебашь. У тебя есть пять минут, прежде чем эта дверь впечатается в твою рожу. — тянет Юра и зевает, прикрывая рот ладонью. -Так и оставишь меня стоять на пороге? -Ага. -Уже поздно. Мы можем разб… -Да мне плевать. Пусть хоть вся ебаная Барселона слышит. — фыркает в ответ Плисецкий. Виктор только пожимает плечами, кашлянув и обдав мальчика весьма уловимым запахом алкоголя. И только сейчас до Никифорова окончательно доходит, что он совершенно не знает, что говорить. Просить прощения? Признаваться в любви до гроба? Поздравлять с победой? Да хуй знает. -Твоё агапэ… — начинает он, как вдруг Юра обрывает его. -Никифоров, съебни, будь лапочкой. Если ты набухался и тебя пробило на задушевный пиздеж — иди Кацудону на ушко всякую дичь нашёптывай про настоящее агапэ и взрослый, мать твою, эрос, а мне дай поспать. — Плисецкий раздраженно кривится, в каждую секунду готовый исполнить своё обещание и если не уебать Витю дверью по лицу, то точно пришибить ему пальцы. -Нет! Вернее, да, но… — Виктор хмурит брови — Прости меня, Юра. Прости, если сможешь. И попытайся выслушать. -Простить? Выслушать? — блондин отчего-то гогочет, жмуря глаза и запрокидывая голову назад, а Никифоров только непонимающе хлопает ресницами. -Я твоего дерьма уже обожрался. Оно у меня вот тут стоит — Плисецкий выдыхает уже зло, сжимает свою шею чуть ниже челюсти, вцепляясь так сильно, что даже в полутьме коридора заметны проступившие красные пятна на излишне нежной для спортсмена, молочно-белой коже. Виктор сглатывает, не в состоянии отвести взгляда от этой картины — он представляет, как мог бы вгрызаться зубами в бьющуюся жилку под этой самой кожей, оставлять засосы, метить, пока на мальчишке не останется живого места, чтобы каждая тварь знала — занято. -Ты мне, сука, даже ложечку протянул. Мол, на, Юрочка, жри это все дерьмо в одну глотку, да не обляпайся, а я пока в Японии буду свою жопу в источниках отогревать! Хули застыл? — Юра уже рычит, сильно пихая фигуриста в плечо. -Что, сказать нечего? Конечно, блять, нечего! — излишне эмоционально вскрикивает блондин, в следующую секунду склоняя голову и по привычке пряча лицо в волосах. Никифоров, будто выйдя из транса, в который он попадает каждый раз, задумываясь о Юре, сглатывает и тянет к мальчику ладонь, заправляя мягкие белесые пряди ему за ухо. -Знаешь что, Вить? — Плисецкий смотрит необычайно серьёзно, а в его голосе не слышится злобы, только… боль? Он резко вздергивает подбородок вверх, встречаясь взглядом с Виктором. -Пошёл ты нахуй. Нахуй из моей жизни. Ты же наиграешься и съебнешь к очередному жиробасу, а меня оставишь одного, ползать по полу и собирать ту херню, что когда-то была моим сердцем. -Юра… -Поздно, Вить, поздно. Поздно ты яйца почти к тридцати годам отрастил. Понять и простить он просит, пиздабол. — Плисецкий последний раз окидывает мужчину взглядом, разворачиваясь и собираясь уйти в номер, как вдруг Виктор сам проталкивает его внутрь, запирая за ними дверь. -Ты совс… — но Юре не дают договорить. Никифоров затыкает его рот ладонью и вжимает в стенку, перехватывая руки, прежде чем парень даже задумается о том, чтобы врезать ему по лицу. Но Плисецкого это не останавливает — он отчаянно брыкается, пинает обидчика ногами и, совсем как кот, вгрызается зубами в его ладонь, прокусывая кожу до крови. -Пусти, сука! — шипит блондин, когда Никифоров инстинктивно отдергивает руку. -Ты танцевал агапэ не про меня? — Никифоров будто не слышит мальчика, только сильнее вжимает его в стенку, для пущей уверенности ещё и ввинчивая его взглядом. -Про тебя? Да кто ты мне такой, чтобы я… блять. — Плисецкий смаргивает одинокую слезу — Я, может, и хотел станцевать для тебя, но ты не дал мне и шанса. — эти слова окончательно выбивают Виктора из колеи. Он отходит назад, аккуратно отпускает Юру и молча ждёт. Чего — неясно. Юра ждёт тоже, только не смотрит в глаза, склонив голову и рассматривая собственные покрасневшие запястья. Наверное, будут синяки. -Если хочешь, можешь меня ударить. — наконец прерывает молчание Виктор. Эта фраза выдёргивает Плисецкого из прострации, бесит до чёртиков. Зеленые глаза застилает пелена слез. Юра хочет. Хочет до дрожи в конечностях и тахикардии. Юре хочется превратить все лицо Никифорова в кровавую квашню. Потому что, блять, этими глазами он смотрел не на него, губами — улыбался не ему, губами — целовал не его… Хочется поочерёдно переломать все рёбра, пробивая лёгкие, чтобы эта самодовольная сука хрипела, корчилась в муках, как сам Плисецкий когда-то от боли моральной. Хочется отомстить этими ударами за все и сразу, но настолько больно Юра сделать не сможет, как бы не старался. И он бьет — удивительно сильно, острым кулаком попадая прямо в солнечное сплетение, отчего Никифорова сгибает пополам. Он обхватывает руками собственный живот, но не пытается противиться, пока Юра наотмашь бьет его по лицу, затем вовсе сбивая с ног. Фигурист ждёт следующего удара, но вместо этого на него сверху, словно подкошенный, падает сам Плисецкий. В комнате повисает небывалая тишина. Слышно только нестройное дыхание избитого Виктора, юноша же, тряпичной куклой свалившись на его грудь, будто не дышит, сжимая сбитые в кровь руки в кулаки, намертво вцепляясь в футболку бывшего наставника. -Юра? — Никифоров первым подаёт голос, несмело протягивая ладони к лицу мальчика и заставляя его задрать голову. -Какая же ты сука, Вить… — блондин не в состоянии держать эмоции под контролем, позволяя горячим слезам градом катиться по щекам, шее, достигая ледяных пальцев Виктора. С Плисецким так всегда — совсем как на американских горках. Сейчас он чуть ли не рыдает, вжимаясь всем своим хрупким телом в мужчину, а в следующую секунду уже остервенело сталкивается с ним зубами, затыкая рот Никифорова поцелуем. Весь оставшийся здравый смысл вылетает из мужчины за одно мгновение. Он перехватывает инициативу на себя, горячими ладонями проскальзывая под махровую ткань халата и стягивая его, оглаживая такую нежную кожу. Это ещё лучше, чем Виктор мог представить. Юра целуется остервенело, будто кусается, а сам напрягает каждую мышцу в теле, мертвой хваткой вцепляясь в плечи Никифорова. Виктор представлял это совсем не так — в глубине души ему хочется расслабить мальчика, срывать сладкие стоны с его губ, но в реальности выходит совсем по-другому — ему тупо не хватает терпения, да и сам Плисецкий неразборчиво шипит что-то вроде «не возись со мной, как с бабой». Никифоров и не может. Он резко подминает парня под себя, вдавливает его острыми лопатками в ковёр, одной рукой подхватывая под поясницу, прижимается так близко, как всегда хотелось — кожа к коже, чтобы почти срастись. Мажет своей кровью по чужой щеке, целует с явным металлическим привкусом. Плисецкому мало — он вгрызается в нижнюю губу Виктора, раздирая нежную кожу. И Никифоров не то чтобы против — он сам кусает, метит любой подвернувшийся участок белоснежной кожи, оставляя кровоподтёки. Они — словно два обезумевших зверя, что наконец дорвались до желанного и собирались заявить о своей собственности на весь мир. Никифоров поспешно стаскивает с себя одежду, отшвыривая ее куда-то в сторону. -Перевернись. — командует он, отстраняясь от Плисецкого. Сейчас тот смотрится охуенно развратно — белые волосы разметались по лицу, едва скрывая пунцовые щёки, глаза блестели, как в лихорадке, окровавленные губы напухли, а член стоял практически болезненно, истекая смазкой. Конечно, мужчина мог бы с лёгкостью и сам перевернуть любовника, но даже в такой момент он не может отказать себе в удовольствии увидеть крайнюю покорность от этого дикого котёнка. И Юра действительно впервые в жизни следует его указанию, укладывается животом на пол и прогибается в спине, кажется, вовсе забывая как дышать. Это напоминало его сны, только в тысячи раз горячее, и сейчас, когда Виктор касается языком его промежности, мальчик не просыпается в поту. Теперь это — их реальность. Никифоров умело ведёт языком от основания члена до мошонки, поднимается к судорожно сжимавшемуся кольцу неразработанных мышц и легко проскальзывает в них острым кончиком, вылизывая. Юра дёргается, будто от удара током, и пытается отстраниться, но его грубо вжимают рукой обратно в пол. -Лежать! — рявкает Никифоров, в наказание впиваясь зубами во внутреннюю сторону бёдра, всасывая в рот нежную кожицу, но затем поднимаясь обратно, толкаясь языком внутрь. И это настолько грязно, непристойно и одновременно кайфово, что ведёт обоих. Плисецкий скулит, в кулаках сжимает ворс ковра и гнётся ещё сильнее, а Виктор уже проталкивает внутрь первый палец, изнутри оглаживая тугие стенки. -Блять, Витя, блять… — парень шепчет будто в агонии, находя в себе силы полуобернуться и бросить на Никифорова просящий взгляд. Мужчина уже и сам не может терпеть — отстраняется, оглаживает аккуратную задницу Юры и неожиданно ударяет, срывая с губ мальчика вскрик. Виктор наваливается на него сверху практически всем телом, поддерживая под впалый живот, и Плисецкий чувствует твёрдый член между своих ягодиц, ведёт бёдрами, пытаясь насадиться, но тот только давит головкой на пульсирующее отверстие. -Пожалуйста. — в этот момент блондин ненавидит сам себя, но иначе не может — просит, призывно трется, теряет голову от сбитого дыхания мужчины над своим ухом и тяжести его тела. Виктор будто только этого и ждал. Он толкается сильно, с громким шлепком загоняя по самые яйца, вгрызаясь в чужое тощее плечо. И Юра понимает, что он — блядский мазохист. От острой, разрывающей боли внутри хочется сбежать, но отчего-то парень громко вскрикивает и даже не пытается отстраниться, сам движется навстречу. Потому что это как-то тянуще сладко и кажется таким правильным, что Плисецкий не может перечить. Когда Виктор дёргает его за волосы, наматывая белесые пряди на кулак, и начинает буквально втрахивать в пол, Юра забывает, как дышать. Он и вовсе не уверен, что сейчас все ещё жив — ощущения слишком на грани. Никифоров имеет его остервенело, с каждым разом практически полностью выходя из желанного тела, оставляя внутри только головку, чтобы затем снова резко загнать до самого основания, проезжаясь по опухшему бугорку простаты. Юра слишком узкий внутри, слишком горячий и слишком охуительно сжимается, чтобы Виктор мог сдержаться. Он обязательно покажет этому котёнку как правильно заниматься любовью, но позже, а сейчас Никифоров заставляет мальчика срывать голос от стонов и криков, одним только членом внутри доводя до яркого оргазма. Они кончают практически одновременно: Виктор — уже полностью навалившись на любовника, выплёскивая обжигающую сперму глубоко внутри, и Юра, что находился на грани сознания, ловя ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Первым в себя приходит Никифоров. Отстранившись, он аккуратно переносит любовника на постель, нависая сверху. Юра смотрит ошалело-непонимающе, когда его ноги разводят коленом, а затем касаются поцелуем соска. Виктор нежно ведёт руками вдоль тела мальчишки, гладит, мягко сжимает кожу, сам скользит ниже, прокладывая губами влажную дорожку от пупка и до паха, слизывая оставшиеся капли спермы. До Плисецкого, кажется, доходит, что с ним собираются делать, и его щеки вспыхивают настолько милым румянцем, что мужчина не может сдержать беззлобной улыбки. Он продолжает успокаивающе оглаживать Юру, беря в рот бархатистую головку. Языком проскальзывает по впадинке, растирает выступившую смазку и берет чуть глубже, позволяя упереться ему в щеку. С губ Плисецкого слетает первый стон и парень тянется к волосам любовника, пропуская сквозь взмокшие пряди подрагивающие пальцы — это служит Виктору своеобразным поощрением. Никифоров берет ещё глубже, зажимает в плотное кольцо губ и через мгновение неожиданно отстраняется, но только для того, чтобы губами коснуться мошонки, посасывая, помогая себе рукой и перекатывая поджавшиеся яички. Он возвращается к члену, скользя широким языком по выступавшим венам, заглатывая практически полностью, так, чтобы упереться носом в пах. Юра нетерпеливо ведёт бёдрами, дергает Никифорова за волосы в попытке отстранить, но ничего не выходит — он кончает прямо в горячее горло. Виктор выпускает член изо рта и, сжав челюсти мальчика, заставляя его наконец смотреть глаза в глаза, показательно сглатывает, оставляя каплю в уголке губ. Плисецкий не успевает среагировать, как его рот затыкают поцелуем — липким, влажным и тягучим, как патока. В голове мутнеет ещё сильнее и Юра начинает действительно бояться, что сейчас потеряет сознание, но в чувства его приводят неожиданные касания. Никифоров поднимает его ногу к своему плечу, покрывает стопу россыпью поцелуев и берет в рот большой палец, прикусывая у основания зубами. Это все кажется настолько порочным, что Плисецкому хочется ударить мужчину этой самой ногой по лицу и сбежать, запираясь в душе, смывая с себя всю эту грязь, но на деле он только стонет, когда Виктор касается губами болезненного синяка на щиколотке. -Ты такой красивый, котёнок. — этот шёпот над ухом вырывает блондина из сладкой неги, заставляет, как заклятие, сильнее прогнуться в спине, действительно приобретая схожесть с представителем семейства кошачьих. -Я хочу смотреть на тебя. — выдыхает Никифоров, одной рукой сжимая шею мальчика чуть выше кадыка. Юра только нервно сглатывает и, осмелев, обеими ногами обхватывает поясницу любовника, ведя стопами от его бёдер и выше, наконец доходя до талии. -Вот так, умница. — Виктор одобрительно кивает, не отрывая взгляда бирюзовых, которые сейчас из-за расширенного зрачка казались практически чёрными, глаз от ярко-зелёных, подернутых слезами, глаз Юры. Никифоров наблюдает неотрывно, следит за каждой эмоцией на юном лице, когда мягко, совсем не так, как в первый раз, толкается внутрь, легко входя по собственной сперме. Блондин закусывает нижнюю губу и глубоко вздыхает, чуть хмуря лоб. Он дышит тяжело, неровно, опаляя лицо Вити, что находилось от его в нескольких миллиметрах, челкой щекоча нос. Сейчас они не трахаются, как раньше — они занимаются любовью. Виктор входит каждый раз глубоко, позволяя мальчику чувствовать, как он медленно тянется внутри, принимает горячий член, позволяя самому стонать, просить и насаживаться, ведя бёдрами. И Юра принимает правила этой игры — если Никифоров так хочет смотреть, то пусть, блять, смотрит. Блондин неожиданно, из последних сил, опрокидывает любовника на лопатки, упирается ладонями во взмокшую грудь и сам соскальзывает с члена, прижимая его к своей заднице. Плисецкий только призывно потирается, испытывая терпение, но вот неясно чьё — своё, или Виктора. Тот только смотрит на него, совсем не моргая, как удав на жертву, и касается руками бёдер, раздвигая ягодицы, надавливая меж них пальцами. И Юра сдаётся — опускается на член, сжимается вокруг и вздрагивает от острого удовольствия. Никифоров приподымается, упираясь спиной в изголовье постели, и обхватывает мальчика обеими руками, выцеловывая его шею, ключицы, зализывая предыдущие кровавые отметины. Блондин обнимает мужчину за шею, сам целует его в губы — неумело, но позволяя чужому языку медленно трахать его рот, проходясь по зубам и языку самого Юры. Плисецкий кончает первый, насухую, обмякая в сильных руках, как тряпичная кукла, а Виктор укладывает его рядом с собой, собственнически обнимая одной рукой. Они оба молчат, приходя в себя ещё долгих десять минут, как вдруг Юра выбирается из чужих объятий и поднимается. На негнущихся ногах парень доходит до окна, накидывая на плечи халат, и находит заранее оставленную там пачку сигарет, засовывая одну в рот. -Потрахался? А теперь проваливай. Живо. — рычит Плисецкий, щёлкая зажигалкой.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.