Olafur Arnalds – Brotsjor gabe2K – lost w/æstral Thomas Mraz – Ultraviolet Capone original – oh,no (original)
В живот прилетает носок тяжелого ботинка, и Ойкава закашливается кровью, сплевывая на мокрый асфальт сгусток кровавой слюны. Она тянется по подбородку и капает на красивое бордовое пальто, которое теперь полностью перепачкано грязью. Ойкава опирается дрожащими руками на сырой асфальт и пытается хоть немного приподняться над землей, чтобы перестать выглядеть так жалко. В челюсть прилетает кулак. Он слышит, как хрустят его кости, а в глазах темнеет от резкой, острой боли, разрывающейся осколками по всей голове. Кровь хлещет из носа и рта, и Ойкава давится ей, снова сплевывает, заваливаясь спиной на холодную землю. Почему-то без Ивайзуми он всегда вляпывается в дерьмовые ситуации.***
Город захлебывается от дождя, будто кто-то спустил воду в унитаз, и теперь все улицы тонут в этом грязном потоке. По тротуарам хлещет вода, и, как ни бейся, все равно не обойдешь луж. Дождь лезет за воротник, от него вся спина мокрая. Рубашка липнет к телу холодом; пробирает до клацанья зубов, от которого не можешь избавиться, даже плотно сомкнув челюсть. Тсукишиме холодно, его знобит под тонким пальто, и лишь бы это не простуда, потому что со всем остальным он готов смириться. От простуды у Тсукишимы развивается омерзительное чувство беспомощности. Такое же омерзительное, как этот сквозящий во все щели дождь. В школе шумно и почти нечем дышать от количества школьников, снующих, как мухи, вокруг и жужжащих сотней голосов. Кей хочет себе мухобойку или достать служебный глок из-за пояса, чтобы вокруг стало немного тише. А, может, проблема вовсе не в школьниках, а в его голове, где мыслей больше, чем возможностей думать. Кей смахивает капли дождя со лба и убирает назад липнущую челку. После судорожного холода улицы в школе слишком тепло, и очки моментально запотевают. Перед глазами детектива плывут образы, размытые тени, в каждой из которых он почему-то видит Укая и блядского Куро. От этих обсессивных ощущений руки сильнее чешутся, почти ломаются от желания выхватить глок и начать палить, как какой-нибудь школьник-социопат, даже не целясь, а просто спуская обойму во все, что движется. Наваждение проходит, когда с запотевших линз постепенно спадает белая пелена. Но мысли никуда не исчезают. Они продолжают растекаться по мозгам вязкой черной смолой, закупоривая все тромбами, будто бетонируя все извилины. Мысли застывают в мозгах, и от них никуда не деться. Тсукишима чувствует себя беспомощным. Его жизнь несется камнем со склона, и он никак не может ее остановить, а все его жалкие попытки подложить навстречу камню бревен расшибаются в щепки и летят мелкими занозами под ребра, кромсая легкие и сердце. — Детектив центрального округа, Тсукишима Кей, — машет он перед носом директора школы, слишком молодого, по-мнению самого Тсукишимы, удостоверением. На заваленный бумагами стол сверху прилетает еще одна от детектива. Выписанный в участке ордер. — Могу я осмотреть ваш архив? — Сэми Эйта, директор школы, — мужчина оценивающе оглядывает детектива с ног до головы. Во взгляде — легкая заинтересованность, только скорее самим Тсукишимой, чем фактом того, что в школу заявился детектив другого штата. Или это нормально? — Позвольте уточнить, что центральному округу понадобилось от нашей школы? — Сэми непроизвольно скрещивает пальцы в замок. Кей выхватывает в этом движении долю скрытности и волнения. — Возможно, в школе хранятся данные о подозреваемом, которые необходимы следствию в целях расследования. — Сэми хрустит пальцами, оттягивая их назад и тянется к ордеру, который Тсукишима вырвал почти зубами из слащавой улыбочки Сугавары. — Мне нужен только ваш архив. Никаких допросов я не собираюсь проводить. — Тсукишима говорит привычные слова, отточенные следственные интонации, которые появляются в какой-то момент у каждого копа. Он делает все по уставу, но в голове захлебывается смолой. Еще немного, и она пойдет носом. — Возможно, я чем-то могу помочь? Я не так давно на посту директора, — кажется, Эйта что-то замечает в ордере, потому что уголок его губы слишком нервно дергается, грозясь перерасти в натужную улыбку, — но довольно долго прожил в этом городе. — Сэми возвращает ордер на место, почти утопив его в кипе таких же белых бумаг и разминает шею, клацая позвонками. — Я проведу вас в архив. Стул у директора довольно большой: с широкой спинкой и скрипящими по деревянному полу колесиками, которые с металлическим хрустом трутся друг о друга и разъедают нервы сильнее, чем царапающий школьную доску мел. Благодаря этому выворачивающему ушные перепонки скрипу Кей понимает, что у него все еще остались нервы. Хоть и немного. Потому что этот скрип проходится по ним, как наждачка. Ямагучи стоит за дверью и приманивает видом своей полицейской формы все больше школьников. Их взгляды начинают липнуть и к Кею, когда тот выходит с директором из кабинета. Сэми просит разойтись школьников по своим делам, но, кажется, никто не воспринимает его просьбу всерьез. Они продолжают оценивать Кея, что-то шептать, и этот общий шепот вновь превращается в монотонное жужжание. Оно прилипает к смоле в мозгу и заполоняет собой всю голову. Тсукишима чувствует, как сходит с ума. Осязает это на физическом уровне. Вот стоит он, напротив кучи детей, рядом с директором и Тадаши, а вот его разум, который только что вылетел из его головы и захотел поскорее спрятаться где-нибудь подальше от этого шума. И от липнущих смолой мыслей. Архив в старой каморке в дальней части библиотеки. В маленькой комнате, доверху забитой бумажными папками, на потолке которой тусклым электрическим светом зажигается лампа, пахнет пылью и отсыревшей бумагой. Почему-то Тсукишима чувствует себя здесь уютно. Эта маленькая комната напоминает ему его кабинет в участке. Если закрыть глаза и отвлечь свои мысли, можно даже немного расслабиться и забыть, что он находится в этом чахоточном городе, прогнившем до основания. — Я попрошу библиотекаря освободить вам дальний стол, чтобы вас не отвлекали ученики. — Директор Сэми напоминает Кею капитана Савамуру: они оба не вписываются в этот город. Они для него слишком честные. По крайней мере, из всех остальных им хочется верить больше всего. Или в них. — На первом этаже автомат с напитками, если нужно. Я попрошу, чтобы вам разрешили их пронести, — Эйта отстраненно кивает, будто внутри своих мыслей сам разрешает полицейским выпить в библиотеке, — если что-то нужно будет, вы знаете, где меня искать. — Директор убирает руки на спину и снова кивает, на этот раз в прощальном поклоне. — Спасибо за помощь. — Тсукишима даже невольно готов пожать руку этому парню, но вместо этого лишь крепче сжимает в карманах кулаки, напоминая себе, что лучше никому не доверять. Даже себе. Пока Ямагучи ходит за холодным кофе из автомата, Кей принимается вытягивать коробки с ветхими папками примерно пятнадцатилетней давности. Он не знает наверняка, сколько лет Куро, но, навскидку, — не больше тридцати пяти. Или, возможно, тридцати. Или, возможно, Куро и вовсе не существует и он просто плод больного воображения Кея. Внутри Тсукишима смеется. На входе в школу он почти поймал паническую атаку из-за запотевших очков и хотел перестрелять школьников вокруг себя, так что мысль, что Куро — только игра его сломленного разума, кажется вполне осмысленной. А у Тсукишимы просто шизофрения. И брата у него вовсе никогда не было. Он даже задумывается на секунду, что с такой позиции воспринимать мир окружающей его разрушающейся действительности намного проще. Но пять ящиков с папками возвращают его к реальности. Они вываливаются на стол пожелтевшими от старости обложками, а бумага трется о пальцы шершавой поверхностью и пылью. Пыль оседает в носу, горле, легких, на пальто, волосы, рубашку, всю библиотеку, школу, город, на весь чертов мир, потому что здесь ее слишком много, и хочется закашляться, но, если вдохнешь чуть глубже, есть опасность умереть от переизбытка пыли в крови. Кей пробегается пальцами по корешкам первых трех дел, выпавших из коробки, и находит ставшие такими знакомыми за сегодня имена. — Сугавара Коуши, — бубнит под нос детектив, оттирая пальцем слой пыли с корешка, — класс 3-4. Выпустился пятнадцать лет назад. Занятно. — Кей откладывает в сторону папку, стараясь не сбросить ее на пол и не потоптаться. — Яку Мориске, — Тсукишима оттирает очередной корешок от пыли, — класс 3-5. — В голове настойчивый и нервный голос Яку Мориске заявляет, что они с Куро учились в одном классе. Значит, он близко. Под кожей раскатами раздирается эйфория от близкой, очень близкой цели, которая должна стать вот-вот завершенной. Законченной. Полноценной. Преследующая его два года тень Куро больше не будет «тенью», а станет вполне реальным человеком с именем и фамилией, которого всегда найти проще, чем нечто эфемерное и ускользающее. От этого витающего в воздухе ощущения близкой расплаты, которое хранится где-то в копе этих папок, Тсукишиму пробирает легкая дрожь. — Тсукки, ты чего завис? — Тадаши появляется слишком внезапно. Кей роняет из рук папку, и та валит за собой на пол еще несколько, разнося по библиотеке клубы пыли и шум. — Ты что-то нашел? — Пока только дело Яку Мориске. — Тсукишима подбирает с пола упавшие папки, и глаз натыкается на фамилию на одном из корешков: «Широро». Он думает о том, что в полдень должны исчезать все тени, но в этом городе, захлебывающимся дождем и раздавленном тяжелыми облаками, не бывает солнца в зените. И кто-то, по фамилии Широро, не подходит этому городу. Детектив открывает папку почти дрожащими пальцами. От волнения сердце забилось в глотке, обещая вот-вот сломать кости и выскочить наружу. Тсукишима с детства знал: дай имя чудовищу, которого ты боишься, и оно тебя больше не напугает. Мы ведь не боимся того, с чем знакомы. Сейчас это чудовище смотрит на Кея с фотографии пятнадцатилетней давности. — Ямагучи, — Кей сглатывает какой-то ком, застрявший в его глотке и вспоминает, что сейчас там его сердце, — отправить в участок запрос, пусть выяснят все, что знают о Широро Тетсуро, — имя почти победоносной крошкой оседает на языке и детективу кажется, что с его плеч почти свалился груз двухлетней тяжести.***
Акааши говорит «всего доброго» и закрывает дверь. Странно, что не на ключ. Но Бокуто смутно догадывается об особенностях его характера, предполагая, что, если сейчас снова открыть дверь, во лбу у него окажется дырка диаметром в одну пулю «пустынного орла». А носить в себе два пулевых ранения сразу тяжеловато. Поэтому Бокуто мнется еще пару минут на пороге, пытаясь решить куда идти дальше, и решает идти в соседний супермаркет. Наверно, через десять минут Акааши станет более гостеприимным и можно попытаться еще раз. Котаро не умеет сдаваться. Скорее, само понятие «сдаваться» сдастся, чем Бокуто повернет назад, если что-то решил. А он решил, что ему нравится Кейджи. Тот на этот счет может думать что угодно, предпринимать попытки к бегству на другой континент или даже попытаться умереть, но от неминуемой судьбы в виде любви Бокуто Котаро ему не сбежать. Поэтому сейчас у Кейджи есть десять минут, чтобы соскучиться, пока Бокуто ушел в магазин за своими сигаретами, потому что у Акааши они слишком тяжелые. Акааши. Кейджи. Акааши, с его взглядами-ножами, которые выковыривают из сердца ошметки сосудов и полосуют по легким, лишая возможности дышать. Кейджи, с его полуулыбками-иголками, которые впиваются в вены и разносят по ним приход сильнее героиновского. Акааши Кейджи со своим сучьим холодно-отстраненным характером заражает организм Бокуто каким-то непереносимым вирусом, от которого хочется блеять романтичную хрень и зализывать укусы на чужой тонкой шее. Будь у Котаро хоть на долю больше сил, он бы вытрахал из Кейджи его лучшие стоны. Мимо проносятся гудящие машины, и от этих гудков Котаро в миг становится тошно. Они бьют по ушам полицейскими сиренами, под шум которых он провожал Терушиму в последний путь, выкидывая его труп на мокрый песок пустыни. И Бокуто знает, прекрасно знает, чей труп скоро окажется на том же месте в пустыне, как только он доберется до него. И даже если Ивайзуми оставит в нем с десяток пулевых, он накормит Ойкаву землей по самую глотку. Потому что только Ойкава, с его маниакальным пристрастием к выслеживанию и собиранию информации, мог сдать Бокуто Укаю. А у Котаро с детства проблемы с обидчивостью. Интересно, что скажет Ойкава в свое оправдание? А ничего он не скажет. Бокуто всадит ему дуло в горло быстрее, чем тот успеет шевельнуть языком. Давно стоило это сделать, еще с тех пор, как Тоору узнал поставщиков Котаро, но они, блять, все-таки были одноклассниками, да и знали друг друга черт знает сколько лет. А Бокуто был слишком сентиментален к старым привязанностям. И теперь они выходят ему боком. Ойкава был еще тем ублюдком, но не Бокуто судить об ублюдочности, учитывая сферу его деятельности. Но даже у наркодилера есть свои принципы, информатор же на свои начхать хотел, раз подставляет даже соратников. Бокуто трет в кармане пару мятых купюр и бессмысленно скитается между прилавков в маркете. Ему нужны только сигареты, да и на большее денег не хватит, потому что вся его выручка осталась на обочине города вместе с сумкой наркоты. И это не круто. Так же не круто, как труп друга на мокром песке. Воспоминания отдаются фантомной болью в груди, и рана под тугой повязкой начинает чесаться. Нужно вернуться к Кейджи и отвлечь гнилые мысли о Терушиме, пахнущие смертью и мокрой землей, разглядыванием издалека тонких запястий и длинных ресниц. Ну, или умереть от пули, что тоже вполне вероятно. Котаро кидает на прилавок пачку серых лаки и мятую купюру, за что получает скучающе-осуждающий взгляд продавца и вялое: — Вы их откуда достали? — Куними, по крайней мере так написано на бейдже продавца, брезгливо разглаживает пальцами купюру и сует ее в кассу, выбрасывая на прилавок пару монет сдачи. — Оттуда же, куда ты прячешь свою улыбку, — Бокуто не грубит, просто настроение ни к черту. Он соскребает ногтями монеты с прилавка и закидывает их в карман, зубами отрывая прозрачную ленту от пачки. — И зажигалку, — вздыхает, почти отойдя от кассы, и возвращает обратно монеты, которые только что так усердно отдирал от прилавка. Куними молча проверяет зажигалку, пару раз проходясь пальцем по колесику, высвобождая газовый огонек, и всучает ее в раскрытую ладонь Бокуто, успевшего уже вытащить зубами сигарету. Рифленое колесико трется о кожу с характерным чирком, и Бокуто наконец закуривает, пропуская в гортань осязаемые клубы табачного дыма. Он смачно выдыхает остатки дыма через нос и глубоко вздыхает. Возвращение в родной город почти всегда предвещало неприятности, и в этот раз стабильность не была нарушена. Поэтому они с Куро каждый раз сбегают из этого городка, чуть на небе покажется рассвет. Чем дольше ты здесь задерживаешься, тем больше соков он выпивает из тебя и заражает своей невидимой болезнью, от который здесь все давно прогнило до последнего гвоздя. Он не верит в карму, в судьбу и во всю эту мистическую хрень, но сейчас, кажется, она подбросила ему карт бланш. Бокуто видит Ойкаву. Ойкава не видит Бокуто. Но это пока. Котаро не из тех людей, которые долго присматриваются, прикидывают, все взвешивают и только потом действуют. Котаро действует и забивает большой хер на последствия, хотя не стоило бы. Но чего думать об этом сейчас, когда кулак на огромной скорости несется прямиком в висок Тоору. Не будь Ойкава таким идиотом, он бы не отскочил и умер бы сразу, без тяжелых и долгих избиений. Но он, по-скромному или не очень мнению Бокуто, был идиотом с отменной реакцией. Поэтому на сыром асфальте вместо бездыханного тела информатора был только опрокинувшийся стаканчик кофе и сигарета Котаро, вылетевшая из другой руки. А еще Ойкава идиот потому, что: — Мать твою, Бокуто, что ты творишь?! — неужели не очевидно? Он пытается познакомить твое лицо с землей и смешать его же с грязью. — Куда-то растерял всю свою смышленость? Пытаюсь тебя убить. — Язвительность — отличительная черта Куро, у него же с этим проблемы, но он никогда из-за этого не комплексовал. Бокуто сжимает и разжимает кулаки, и думает, куда лучше ударить в первую очередь. Одолжи он у Кейджи ствол, все решилось бы быстрее. Бокуто никогда не против размять плечи, но с дыркой в груди это может быть проблемой. — У меня были причины, — Ойкава не оправдывается и не лукавит. Он пятится, вступая красивыми кожаными туфлями в растекшуюся лужу кофе, и привычно дергает головой, поправляя челку. — Такими были его условия. Я знал, что Укай тебя не возьмет, но на этого паренька моя гарантия не распространялась. — Терушима, — имя вырывается с рыком, — этого паренька звали Терушима. — Бокуто разминает плечи, Ойкава поджимает губы. — Да мне без разницы как его звали, но если тебя это утешит, я оплачу его место на кладбище. — Дерганая ухмылка сползает с губ Тоору вместе с хрустящим стуком костяшек о его челюсть. Котаро чувствует резкую боль в груди, будто швы раздирают стянутую кожу, и одергивает руку от следующего удара. Ойкава все еще на ногах, вытирает рассеченную губу тыльной стороной ладони и сплевывает кровавую слюну на землю. Он не бежит — стоит чуть согнувшись и смотрит в глаза Бокуто ровным взглядом, будто уверен в том, что свое моральное уродство никак не нужно оправдывать. — У моего поступка были свои цели, которые, между прочим, Ко-чан, ты тоже поддержишь. — Самоуверенность Ойкавы всегда вымораживала, а цели у них не совпадали никогда. Поэтому Котаро делает новый замах правой, от которого тот легко уклоняется, но ставка была ни на это. Щиколотка Бокуто с размаху приходится в солнечное сплетение, и Ойкава закашливается, сгибаясь пополам. Коленом в челюсть ему полностью выбивают землю из-под ног, сбивая на скользкую парковку маркета. На бордовом пальто грязные разводы от дождя и кофе, а на смазливом лице Тоору кровь. В грудной клетке Бокуто плещет адреналин с легкой перчинкой эйфории, а в голове — замыкание от злобы, обиды и горечи, которое стелет перед глазами белым туманом ярости. Он забывает про расползающиеся на груди швы и отводит руку как можно дальше, сжимая кулак правой так, что костяшки вот-вот порвут кожу. Следующий удар, кажется, оставляет вмятины на костях черепной коробки Тоору.***
Тсукишима маятником носится вдоль стен библиотеки. Еще немного и он создаст свой пространственно-временной континуум. Оказывается, стоять на одном месте очень сложно, сидеть — нереально. А как посидишь на стуле, когда внутри все подпрыгивает, тебя самого подергивает, а мозги трясутся сильнее, чем самолет во время турбулентности. Кей сейчас сам сгусток турбулентности, ее эпицентр, самая тяжелая миля полета перед финишной прямой. Его самолет идет на снижение, от этого закладывает уши. Боинг выпустит шасси, как только Ямагучи вернется с информацией, а пока есть еще несколько минут болтающегося полета. И Тсукишима ждет. Это ожидание томительное, оно тянет под ребрами чем-то нехорошим, от него разит в ровной степени эйфорией и страхом. Или эйфорическим страхом. Или страхом от предстоящей эйфории. Или детектив сошел с рельс, съехал с ума и сбился с курса, растеряв свои координаты в облаках. Он на грани давно. У этой грани нет очерченных границ, но Кей чувствует, что топчется на ней он уже давно, настолько, что выходил дорожку, на которой больше не растут даже сорняки. Это грани его возможностей. Грани его терпения. Грани него самого. И сегодня он их перешагнет. Или сам похоронит себя в них. Куро — не тень, не сгусток эфемерного, не воображение воспаленного мозга. Сейчас он смотрит на Тсукишиму из прошлого, как-то не по-хорошему кривит улыбкой, будто намекает, что самолет Кея захвачен террористами, во главе которых он самый страшный. И именно от него зависит, выпустит самолет свои шасси или прочешет носом по ровной посадочной полосе, ошметками раскидав свое железное тело. Дверь скрипит в изнанке сознания Тсукишимы. Его пространственно-временной континуум замыкается на одной точке. Ровно на той, где сейчас стоит Ямагучи. Самолет разбивается о взгляд Тадаши. — Широро Тетсуро не существует, — как и последних нервных клеток Тсукишимы Кея. — Ямагучи, подойди сюда, — детектив не слышит своего голоса, он просто знает, что его губы шевелятся и чувствует, как ворочается его язык. — Посмотри, на столе лежит дело? — Тадаши подходит медленно, будто внутри Тсукишимы мина, и если он сделает резкое движение, то все взлетит на воздух. — Да. — Кей замечает, как Ямагучи облизывает пересохшие губы и как его взгляд, потерянный и грустный, скользит по пожелтевшей папке. — Что написано на корешке? — Тсукишима хочет смеяться. Долго и громко, так, чтобы хватило до самой смерти. — Широро Тетсуро, класс 3-5? — в интонации Тадаши скользит вопрос, будто он и сам не доверяет своим глазам. — Посмотри на фото, — Кей закрывает глаза, чтобы погрузить свой мир в темноту и не видеть этой нахальной ухмылки с фото, но она въедается в мысли, как запах хлорки в нос, — это ведь Куро? — Кажется, с того времени у него даже прическа не изменилась. — Детектив ничего не видит, но ощущает растерянную улыбку на губах помощника. — Значит, я не шизофреник, — Кей даже немного облегченно выдыхает. — А также это значит, что мы так и не сдвинулись с мертвой точки. И все же, какими связями нужно обладать, чтобы полностью стереть свою личность? — детектив заваливается на стул и открывает глаза, натыкаясь прямиком на старое фото. — И зачем? — Кей чувствует на себе взгляд Тадаши, и от него хочется спрятаться, хотя бы с головой нырнуть в пальто. Потому что во взгляде слишком много жалости. Жалеть себя — последнее дело, а позволять кому-то жалеть себя — и того хуже. Беспомощность снова режет вены мыслей и заливает кровью кипящую смолу. — Стоит узнать об этом у его одногодки, — Тсукишима смахивает верхнюю папку, почти отправив ее на пол. Под ней корешок светится инициалами официального представителя правоохранительных органов, — спросим у Сугавары Коуши, — он пару раз стучит пальцем по личному делу. Дождь прекращается, оставляя после себя только размытый серыми оттенками город, в котором только отчетливее ощущается флер разлагающейся листвы, лужи и запах свежести. Дождем еще тянет ленивый ветер, влагой пробираясь за ворот отсыревшего пальто и сковывая липким холодком кости. Детектив выходит во двор школы, придерживая локтем несколько папок с пожелтевшими страницами. Личные дела Сугавары Коуши, Яку Мориске и Широро Тетсуро. Как связана эта троица, кроме обучения в одной старшей школе, Тсукишима не представлял, но именно это он надеялся узнать у местного помощника детектива. А может, и пролить немного света на то, зачем Куро могла потребоваться такая кардинальная смена личности. Здесь разговор шел уже не о простом убийстве. Дело могло быть куда серьезней. И Кей был полностью готов влезть в него по самую голову. Чей-то взгляд, как спичка, чиркает по спине Тсукишимы. Он оборачивается назад и поднимает голову. В одном из школьных окон силуэтом маячит фигура директора Сэми. Детектив догадывается, что он не хочет проблем с полицией. И отнюдь не оттого, что он директор школы. Тсукишима его понимает. На этот раз Кей сам садится за руль. Кажется, он смог контролировать смолу в своей голове, потому что новость про несуществующего Широро Тетсуро не так уж и сильно пошатнула его моральное состояние. Или он не до конца осознал, что мертвая точка — это болото, в которое он уже провалился по пояс. А может, всего лишь затишье перед бурей. Кей не спокоен, но собран, и не развалиться на части ему помогают три старые папки, которые сейчас в руках держит Ямагучи. Насколько они могут быть ценными — неизвестно. Но в руках умелого детектива даже самая бесполезная зацепка может стать ключевой. Тсукишима не считает себя умелым детективом, но деталям он привык уделять много внимания. На парковке участка еще стоит пара машин наркоотдела. Внутри Кея дергает, а его нервозность от возможной встречей с Укаем выдает нервная улыбка. Холодная ладонь проходится по вспотевшему лбу и рваным рывком зачесывает волосы назад. — Посиди в машине, я сам. — Кей забирает папки из рук Ямагучи и открывает дверь. От свежести улицы знобит, и он машинально сильнее прижимает руки к телу, а подбородок прячет в высоком вороте пальто. Замерзающие пальцы сильнее сжимают личные дела, будто боясь выпустить единственную нить, которая наконец сможет заштопать душевные раны детектива. В участке Тсукишима не церемонится. Проходит мимо дежурного, даже не удосужившись показать удостоверение, чего требуют все нормы. Его интересует только дальний стол, который чуть ли не упирается в дверь кабинета капитана. Сугавара за своим столом: мирно потягивает кофе, улыбается и разговаривает о чем-то с Савамурой, который с какой-то особой нежностью смотрит на довольного детектива. Кею на секунду становится даже неловко так бесцеремонно вторгаться в их атмосферу. Если бы не: — Детектив Сугавара, — Тсукишима бросает на стол удивленному Коуши три личных дела, — у меня будет к вам пара вопросов. — Сугавара беглым взглядом окидывает старые папки и отставляет кружку с кофе в сторону. Его лисья улыбка остается на месте, но взгляд становится жестче, выдавая раздражение и легкую досаду. Этот взгляд будто устало говорит: «Докопался». — В каких целях? — голос капитана серьезный и требовательный. Тсукишима проигрывает Савамуре в стойкости характера, или просто в стойкости, а потому неосознанно прогибается под него, собираясь почти оправдать свое хамское поведение. — Вероятно, в целях поимки Куро, — Сугарава отвечает за Кея и поднимает глаза на и без того нервного капитана. Тсукишима не понимает, что именно Савамура прочитал в спокойном взгляде своего детектива, но воинственное настроение у него поубавилось, а напряжение выдавали лишь поджатые плечи. — Я вас слушаю, детектив Тсукишима. — В каких отношениях вы находились с Яку Мориске и Широро Тетсуро? — это совершенно не интересовало Кея, потому что ответ был слишком очевидным. — В приятельских. Мы одногодки, учились в одной старшей школе, вместе играли в волейбол, за это теперь осуждают? — в мягком и тихом голосе Сугавары нет ни толики угрозы или фальши, но интуитивно Кей чувствует, как в его горло вгрызаются клыки. — Я вас еще ни за что не осуждал, к чему так спешить с выводами? — Тсукишима любит цепляться к словам, брошенным вскользь, потому что на допросе от них много пользы. — Вы бы слышали свой тон. Меня, кажется, стоило бы уже посадить за то, что я родился с ними в одном городе. — Коуши откидывается на спинку стула. Он ниже Тсукишимы, но тому отчетливо кажется, что сейчас на него смотрят сверху вниз. — В нашей базе данных нет ни одного человека с именем Широро Тетсуро. Но в школьном архиве он есть. Как вы объясните, что ваш одногодка, а еще и товарищ по клубу, смог так кардинально изменить свою личность? — Кей выговаривает все на одном дыхании, и в горле пересыхает, — и зачем? — Изменить? — Сугавара прячет улыбку за кружкой кофе и делает пару глотков, будто чувствует, как сухо в глотке у Кея. — Вы не правы детектив. Тетсуро не менял свою личность. Широро Тетсуро никогда и вовсе не существовало. — Коуши ставит кружку на стол, вместе с этим ставя точку в своем рассказе. — А личное дело? — Тсукишима начинает осознавать. — Фальсификация. Куро и правда зовут Тетсуро, но фамилия у него другая. — Кей открывает рот, чтобы задать резонный вопрос, но Сугавара затыкает его взглядом. — Не знаю. Его настоящую фамилию знает разве что Ойкава Тоору или Бокуто Котаро. Кстати, если бы вы получше поискали, их личные дела тоже наверняка бы нашли. — С чего такая скрытность для обычного мальчишки-подростка? — Тсукишима замечает, как растет напряжение на взгляде детектива. Кажется, кто-то выходит из себя. Насколько опасно раздражать Сугавару Коуши? — Вы лезете не в свое дело, детектив, — Сугавара еще несколько долгих секунд смотрит в глаза Кея, а затем возвращается к излюбленной кружке кофе, — это все, чем я могу вам помочь. Разве что, дам небольшой совет, — Кей замечает, как дергается уголок губы Савамуры и как сжимаются его ладони в кулаки, — поскорее покиньте город, пока не остались в нем навсегда. Видимо, раздражать Сугавару Коуши все же опасно. Для жизни.***
За первым поворотом идет второй, за ним третий, потом четвертая развилка, а Куро, кажется, не собирается тормозить. Дорога извивается в глухом свете дорожных фонарей, мелькает за окном темными провалами, а Кенма продолжает смотреть в окно, уткнувшись лбом в дребезжащее стекло, и считает промелькнувшие повороты. За одним из которых обещал остановиться Куро. Или не обещал. Просто сказал первое, что пришло в голову, и тут же забыл. Странно было вообще придавать этому хоть немного внимания, потому что в своих действиях Куро так же непостоянен, как мельтешащие за окнами фонари. Куро привычно молчит, расслабленно виляет рулем, смотрит на дорогу, а от его былого азарта не осталось и пыли. Кен думает, что все это время спал и ему снился слишком яркий сон, а теперь реальность топит его мечты, как Куро топит педаль газа в пол. Бессовестно проскользнувшее в мыслях «мечты» заставляет Кенму зажмуриться и сильнее впечататься лбом в стекло. Кен ни о чем не мечтал, он просто отблагодарил Куро так, как умеет. Он давно разучился говорить слова благодарности. В борделе его приучили «показывать» благодарность и принимать по самые гланды небрежное «не за что» в денежном эквиваленте. Куро спас его от Тендо, буквально вытащил за шкирку, как котенка из пасти пса, так что минет — это меньшее, чем Кенма мог отблагодарить Куро. Если Куро захочет большего — Кен не будет против. Если Куро вышвырнет на ближайшей заправке — Кен не будет против. Теперь его жизнь полностью в руках этого неизвестного парня с явно протекающей крышей. Так, наверно, даже проще, когда за тебя решают твою судьбу. — Ты притих. Мне стоит добавить скорости, чтобы тебя завести, Кен? — Кенма вздрагивает от голоса и от небрежного скольжения чужой ладони по оголенному бедру. За ворохом своих мыслей, Кенма не замечал, что додж снизил скорость и теперь фонари за окном мелькают все медленнее. — Ты пропустил первый поворот, — а Кен, кажется, пропустил тот момент, когда начал испытывать к Куро чуть больше, чем благодарность. — Тут недалеко есть мотель. Там будет… — Не нужно, — Кен чувствует, как по спине скользит тяжелый взгляд Куро и от этого кожа покрывается мурашками. Они разбегаются по телу вместе с тянущим ощущением внизу, которое опрокидывает весь мир с ног на голову. Кенме впервые мало одного прикосновения. Кенма переплетает свои пальцы с пальцами Куро и ведет ладонь выше, почти касаясь тонких кружев. Чужие пальцы сильнее сжимают светлую кожу, и он невольно сжимает бедра, закусывая нижнюю губу. Куро сворачивает вправо, где дорога сразу обдает дно щебенкой, и проезжает еще несколько метров, пока машина полностью не скрывается в густом сумраке ночи. — Давай на заднее, — ладонь оставляет звонкий шлепок на бедре, и Куро рывком выходит из доджа, громко хлопая дверью. Кен сглатывает и пару раз громко вздыхает. Хлесткий шлепок ощутимо горит на коже. Куро разваливается на заднем, широко разведя колени в стороны. Кен видит это в зеркале заднего вида. Он гладит пальцами место оставленной метки и знает, что Куро это видит. Знает, что заводит таких парней, как Куро. Медленно перебирается к нему на колени, невзначай скользит пальцами по жесткому джинсу и опирается ладонями о плечи, слегка надавливая на суставы. Куро не дает Кенме играть одному, обхватив ладонями задницу и рывком притягивая его ближе. Кружевная ткань трусов цепляется за бляшку ремня. Кенма сжимает ноги вокруг бедер Куро и сильнее упирается коленями в кожаную обивку салона. — Покажи мне, за что Тендо просил пять штук, — Куро шарит рукой по сиденью, второй продолжая цепко держать задницу Кена. Тот хочет вцепиться в его губы и почувствовать на своем языке привкус горького табака, который въелся в кожу Куро. Но он не знает, дозволено ли ему это. Шлюх не любят целовать. Пока он только трется кружевами и джинсой и массирует плечи Куро, наблюдая из-под припущенных ресниц, как дергается чужой кадык каждый раз, как он прижимается особо плотно. Куро находит пачку и зубами вырывает из плотного ряда сигарет одну. — У меня в кармане зажигалка, не поищешь? — Кенма опускает ладони с плеч, скользит пальцами по голой груди, оглаживая подушечками черного кота на ребрах и дуло кольта на животе. Пальцы упираются в ремень и ловко проскальзывают ниже, едва цепляя ощутимо выпирающий стояк. Кен достает зажигалку почти из-под своих бедер и клацает кнопкой, поднося газовый огонек к кончику сигареты. Куро глубоко затягивается — это видно по его поднимающейся груди — и выдыхает дым прямо в лицо Кенме, стряхивая пепел на обивку. Кенма хочет курить, облизывает губы, въедаясь взглядом в тлеющую сигарету. Куро затягивается снова и притягивает его за подбородок к себе, языком размыкая губы и впуская в них дым. Кен втягивает в себя весь дым. Кончик языка скользит по губам. Куро зубами ловит нижнюю губу Кенмы и тянет на себя, требуя от него поцелуя. Кенма привык подчиняться. Он вплетает пальцы в густые волосы и отдается поцелую полностью, плотнее прижимаясь грудью к горячей коже Куро, чувствуя, как под ребрами в бешеном такте скачет чужое сердце. Позвоночник почти крошится от сильных прикосновений и Кен уверен, что на утро на месте цепких пальцев Куро появятся синяки. Они будут дополнять картину тех, что оставил на память Тендо. Кенма чувствует, как фитиль сигареты ощутимо опаляет кожу на лопатках и невольно дергается. Куро отстраняется от губ, и Кен чувствует себя виноватым. Он мог стерпеть. Будто на его кожу никогда не лили воск. — Я забыл, — голос Куро хриплый и тихий, а его горячее дыхание Кенма чувствует на своей щеке. От этого в голове лопаются пару тромбов, а сердце замыкает, будто через него пропустили все двести двадцать. Кенма забывает, что ему было больно. Куро тянется к дверце и опускает стекло, легким движением пальцев отправляя сигарету в полет. В приоткрытое окно тянет осенним сквозняком и запахом сырой земли. А еще холодом, от которого разгоряченная кожа покрывается мурашками. Он возвращает свои ладони на спину. Без них она, кажется, совсем замерзла. Палец упирается в ровную линию позвонков и проходится ниже, ощутимо надавливая, заставляя Кенму прогнуться от удовольствия. Палец доходит до последней выпирающей косточки и проскальзывает вниз, под тонкое кружево. У Кенмы вместо вен электрические провода, которые вот-вот взорвутся от перенапряжения. Это ложь, что шлюхи ничего не чувствуют. Им тоже приятно получать ласку. Вдвойне приятно. Кен описывает языком ровную линию от кадыка до подбородка, привычно пальцами расстегивая чужой ремень и ширинку. Куро довольно мурчит, и Кенма чувствует, как вибрирует его грудь. Это лучшая похвала. Он пропускает член между пальцев и медленно ведет вниз, почти вынуждая Куро толкнуться навстречу движению. Его язык опускается до ключиц, вылизывая выпирающие кости и оставляя смазанные поцелуи на плечах. Резинка трусов слегка шлепает по коже, когда Куро убирает пальцы и подносит их к губам Кена, плавно обводя припухшие от поцелуев губы. Тот обводит пальцы языком и втягивает их в рот, смачно смазывая слюной. Хотя знает, что это не обязательно. Тендо правда хорошо его подготовил. Но Куро, кажется, даже засмотрелся, пошловато растягивая губы в улыбке. Пальцы входят легко, но Кен все равно нервно сглатывает, сразу насаживаясь глубже. Он сжимает бедра, ускоряет темп, чуть сильнее сжимая пульсирующий член в своей руке, и чувствует на шее сбивчивое дыхание Куро. От этого внутри растекается мнимая эйфория: может, если Куро понравится, Кенма сможет остаться с ним? От этих мыслей он почти скулит, или же дело в пальцах Куро, которые все еще скользят внутри него, вызывая дерганые порывы громче стонать и цепляться ногтями за широкие плечи. Кенма вылизывает свою ладонь, скользя языком между пальцев и смотря сквозь них на довольную ухмылку Куро, которую так хочется стереть своим поцелуем. Скользкая ладонь проходится по всей длине, обильно размазывая слюну. Кен приподнимается, и Куро понимает его намек, убирая пальцы, отчего Кен чувствует себя почти опустошенным. Кенма закусывает губу и опускается ниже, расслабляя мышцы и впуская в себя Куро. На этом терпение Куро, кажется, заканчивается. Он одним рывком входит полностью, сильнее прижимая бедра Кена на себя. Тот захлебывается воздухом и царапает чужие плечи, запрокидывая голову назад. Из его горла вырывается резкий стон, который смешивается с шумным выдохом Куро. Он дает пару секунду форы, чтобы восстановить дыхание или привыкнуть к ощущениям самому, и медленно выходит, заставляя Кенму сильнее кусать губы и упираться скользящими коленками в кожаную скрипящую обивку. Кен сглатывает слюну и опускает голову, изучая из-под припущенных ресниц расслабленное лицо Куро. Затем опускается вниз, создавая бесстыжий шлепающий звук, который разносится по всей машине, если не по всей округе. Куро сильнее охватывает руками бедра Кена, двигаясь в такт нарастающему темпу. Он входит жестче, выбивая из Кенмы стон за стоном и заполняя его полностью. И тот окончательно теряет свой рассудок, запрокидывая голову назад и беспорядочно цепляясь пальцами за голую грудь Куро. Его стояк уже давно болезненно трется о кружева, но Кенма привык заботиться о своем удовлетворении самостоятельно. Клиентов не волнует удовольствие шлюхи. Но Куро не просто клиент. Кенма чувствует под своими пальцами, как напрягаются мышцы Куро на руках, когда он рвет на его бедрах тонкую ткань кружев, и слышит, с каким треском они расходятся. Куро обхватывает член Кена горячей ладонью, сразу же насаживая на всю длину, отчего у Кенмы сводит ноги судорогой. Он почти кончает только от одного движения, сильнее сжимаясь внутри. Куро впивается острыми клыками в плечо, и его стон теряется на груди Кенмы. Он прижимает свободной рукой Кенму к себе, продолжая надрачивать. Кен в упоении сильнее толкается бедрами, впуская Куро как можно глубже, и собирает его стоны на своих ключицах. Кенме хватает нескольких движений, и он стонет в голос, вплетая пальцы в густые волосы Куро и утыкаясь носом в его макушку. Белые капли вязкими дорожками оседают на животе Куро и размазываются под натиском двух тел. — Как ты соскучился по ласке, — шутливо тянет Куро, облизывая тонкую кожу шеи и оставляя пару укусов, — моя очередь, — Куро откидывает от себя Кенму, заставляя опереться локтями о спинки передних кресел, и сжимает ладони на заднице, рывком насаживая Кена на себя. Кенма зажмуривает глаза и цепляется пальцами за кожу салона. Она скрипит под его ногтями. Куро ускоряет темп, и Кенме начинает не хватать воздуха. Его стоны срываются на хрипы, а под закрытыми веками салютами разлетается эйфория от недавнего оргазма и быстрого темпа Куро. По венам вместо электричества течет лава, и каждое прикосновение вызывает извержение вулкана в сердце. Взмокшее тело пошло липнет к коже салона. Куро делает очередной рывок, входя в Кенму с громким шлепком, и отрывисто стонет, запрокидывая голову на спинку кресла. Кен чувствует, как внутри растекается сперма, и из последних сил валится на грудь Куро, слушая, как его ребра ломает скачущее сердце. В ответ Куро устало приобнимает Кенму, запуская пальцы в его спутанные влажные волосы. — Я бы отдал за тебя пять кэсов, — сбивчиво шепчет куда-то в макушку Куро. — Я бы обслужил тебя бесплатно, — сонно бубнит Кенма, утыкаясь носом в плечо. Ему не хочется двигаться. В мыслях лихорадочно бьется мысль, что если Куро сейчас уберет свою руку, Кен просто умрет, расщепится на атомы и перестанет существовать. Это был просто секс, которым Кенма был закормлен по самую глотку. Но он был лучшим, потому что трахая Кенму, Куро думал о нем. — Нам бы найти мотель, да и машину сменить нужно, — Куро лениво гладит волосы, свободной рукой ища пачку сигарет. — Еще немного, — Кенма оставляет смазанный поцелуй-просьбу на ключице и чувствует усмешку на губах Куро. — Целуй в щеку тогда, — шутливо тянет Куро, возвращая вторую ладонь на бедра с легким шлепком. Кенма оставляет легкий поцелуй на губах и утыкается носом в шею, чувствуя учащенный пульс у артерии. Даже если это крапива, замаскированная под мяту, Кен готов расчесать ей всю кожу, только бы оставаться в этих руках.***
Тоору смешно. Это же надо — вчера успешно выбраться из гнезда Дайшо, даже без пары ножевых в спине; успеть добраться до родного городка без происшествий, даже не уснув по дороге; в кои-то веки выспаться и застать Ивайзуми в хорошем настроении, а теперь вот так вляпаться. А все из-за проклятого молока, которое внезапно решило пропасть, и Ойкаве нечего было добавить в утренний кофе. Даже он не мог предположить, что Бокуто решит убить его именно сегодня, к тому же, на парковке у супермаркета. Видимо, школьная присказка, придуманная Куро, о том, что Сугуру приносит неприятности, все-таки работает. Дайшо, по своей змеиной природе, — человек специфичный. Он в равной степени может быть уникально полезным, как и абсолютным треплом. Вчера, на удивление, проявилась его первая способность. Выбить встречу с Сугуру Ойкаве получилось только после обеда, перебравшись через стену его левых номеров. Дайшо — тот редкий случай, на котором даже возможности Тоору не всегда срабатывают. Он может быть одновременно везде и нигде. У Дайшо Сугуру тот тип личности, про которого с уверенностью можно сказать только одно: он аферист от бога. Или от дьявола. Тут смотря с какой точки оценивать. И свои врожденные таланты он привык использовать в полной мере. Наверно, Сугуру и Куро могли бы стать отличными напарниками, если бы ненавидели друг друга чуть меньше и при каждом удобном случае не пытались всадить нож в глотку другого. Над побитой годами и стеклянными бутылками гостиницей, больше похожей на нарко-притон, тухло моргала вывеска, не особо притягательно зовущая гостей города переночевать в столь роскошных апартаментах. Ойкава и не думал нарваться на такую щедрость со стороны Дайшо. Пригласить переговорить Тоору в главный гадючник города было рискованным мероприятием. Причем — для обеих сторон. Внутри все выглядело не лучше, и традиционный японский стиль явно не придавал никакого шарма, отдавая дешевизной и ветхостью. Краска со стен облупилась, в некоторых местах виднелись на скорую руку заделанные дыры, и не нужно быть гением, чтобы догадаться от чего остаются круглые небольшие отверстия. Ойкава в своем брендовом пальто чувствовал себя здесь, как дама в лисьей шубе. В час пик. В метро. Гостиница не встречала ресепшном или вообще хоть чем-то. Только голые лабиринты стен и дверей. Более удачного укрытия не придумаешь. Если под рукой нет карты, эти длинные коридоры станут для тебя лабиринтом Фавна, из которого живым тебе не выйти. Благо, делить Ойкаве и Дайшо было нечего, а потому на айфоне светилась фотография наброска карты, нарисованной явно без особых стараний черным маркером. Еще несколько поворотов и Тоору наконец вышел к лестнице, ведущей в подвал. Змеи ведь любят быть поближе к земле, не так ли? У дверей его уже ждала молоденькая девушка в расшитом шелковом кимоно, на черной материи которого расползались клубы змей. В этих задохлых протекающих стенах она больше напоминала призрака былых времен. — Ойкава-сан, Сугуру вас уже ждет, — девушка приоткрыла створку двери, — пожалуйста, оставьте любое оружие, которое имеете при себе, здесь, — аккуратная босая ножка девушки скрылась в темноте за дверью, через секунду выдвинув прозрачный пластиковый контейнер, — снимите обувь и можете проходить. — Мика-чан, да? Мы с тобой не знакомы, — Тоору садится на одно колено, расшнуровывая туфли, и скользит взглядом по красивой вышивке на кимоно, прикидывая, что под собой она может скрывать. И дело не в красоте ног, а, скорее, в паре ножей на подвязке бедра или ствола с глушителем. — Поэтому ты не знаешь, что я не ношу с собой оружия. У меня для этого есть Ива-чан. — Я его здесь не вижу, — спокойно отвечает девушка, но в голосе сквозит неприкрытая смешливость. — Потому что твой папик — параноик, — Ойкава ставит туфли в контейнер и делает шаг в темноту, — а мне нужно построить с ним конструктивный диалог, — дверь за его спиной тихо закрывается, лишая лестничный проем единственного источника света. Ступени приходится искать чуть ли не наощупь, сильнее цепляясь за холодные перила. Девушке отсутствие света не причиняет никакого дискомфорта, она медленно ступает следом, тихо шурша шелками, будто настоящая змея. Умеет Дайшо подбирать людей подстать себе. Свет начинает пробиваться только спустя несколько десятков ступеней. В воздухе витает едва уловимый флер душистых трав, который обычно дают благовония. Кажется, горит жасмин и шафран. Ойкаве непривычно находиться в этой атмосфере. Глухой неон и запах табака давно въелся ему под кожу, вместе с громким битом истеричной электроники. Здесь все слишком расслабляет, подкупает мнимым спокойствием и атрофирует необходимое для выживания в этом городе чувство самосохранения. Вся эта атмосфера будто пропитана Дайшо. При первой встрече он никогда не вызовет у вас подозрений, наоборот покажется невероятно вежливым и приятным парнем, а может, таким и останется, если не решит увести у вас бизнес, ну или жену, на крайний случай. Если бы Тоору не знал Сугуру пятнадцатилетним неказистым подростком, он бы не стал смеяться, увидев Дайшо в красивом ночном кимоно, восседающем среди подушек. Но Сугуру в этом обличье выглядел настолько нелепо, что: — Что за хрень, Сугу-чан? Ты кого тут из себя изображаешь? — Ойкава заваливается на одну из расшитых подушек, пряча поглубже в пальто айфон. — Ты вытащил меня прямо из постели, — в доказательство своих слов Дайшо зевает, — что, я должен был прихорашиваться перед твоим приходом? Скажи спасибо, что вообще согласился. — Мика-чан возвращается в комнату с подносом и выставляет красивый фарфоровый сервиз на котацу. — Что тебе нужно, Ойкава? — Твое содействие в одном очень важном деле. — Мика разливает чай по стаканчикам, и воздух наполняется мягким вкусом женьшеня. Тоору ощущает легкое головокружение от обилия ароматов, а из-за полумрака комната начинает плыть перед глазами. Ойкава хочет спать. — Мне нужна информация о перекупщиках, которым сбагривает наркоту наркоотдел, — Тоору морщится от своего голоса. В этих стенах он кажется слишком громким. А вот шипение Сугуру вливается в них. — С каких пор Ойкаву Тоору занимают такие неинтересные дела? — Сугуру щурит глаза и кривит улыбкой, и Ойкава улыбается подстать ему. Все-таки эта атмосфера сильно подкупает. — С тех пор, как меня попросили в нем разобраться. Мои дела тебя не касаются. — Чашка в пальцах Тоору кажется совсем маленькой, но чай ароматно зовет попробовать себя. — Тогда какой мне от тебя прок? — Ойкава хочет отшутиться и сказать, что он может раскрыть как минимум три махинации Дайшо, но вместо этого тянется за вибрирующим айфоном. Иногда Тоору думает, что эти придурки буквально чувствуют друг друга на ментальном уровне. — Ты не вовремя, — отвечает Ойкава собеседнику на том конце провода и ловит заинтересованный взгляд Сугуру на себе. Судя по изменившемуся выражению лица, Дайшо догадывается. — Передай Куро, что он мудак, — шипит Сугуру, нервно хватая чашку с котацу. Еще немного и хрупкий фарфор в его руке лопнет. — Я тебе что, гугл, что ли? У Тендо пять борделей, о каком именно идет речь? — усталое «видимо, обо всех» выводит Тоору из себя и он громко цокает, не скрывая своего раздражения. — Согласен, он ужасно бесит только одним своим существованием, — настойчиво твердит Дайшо в другое ухо, — почему он до сих пор не сдох? — Куро, ты что, совсем охуел?! — Ойкава закатывает глаза, замечая, как активно кивает Сугуру. — Хотя, это риторический вопрос, можешь не отвечать, — улыбка сама просится на губы, когда Тоору получает подтверждение своей теории, — Сугуру просил передать тебе то же самое. И все же, — голос становится серьезнее, а голова немного проясняется. Можно даже поблагодарить Куро, он помог избавиться от сонной пелены, — адреса скину не раньше, чем через пять минут. И, Куро, даже если тебя будут убивать и я останусь последним человеком, который может тебя спасти, — не звони мне. — Тоору хочет повесить трубку, но слышит насмешливое «у тебя три минуты», и уже готов разбить свой айфон о голову Куро, при этом вспоминая самое часто употребляемое приветствие для Куро. — Пошел нахуй, Тетсу! — Но Куро сбрасывает вызов первым. — Всегда задавался философским вопросом, как можно быть настолько законченным отморозком, что тебя ненавидят все? — размышляюще тянет Дайшо, улыбаясь почти победоносно. — Спроси у себя, Сугу-чан, — иронично подмечает Ойкава, перебирая сотню адресов на картах. — А лучше ответь на мой вопрос. Кто перекупщик? — Да нет у них перекупщиков, — Дайшо обиженно плюхается на подушки и греет в руках фарфоровую чашку, — они сами распространяют изымаемую наркоту. — Тоору зависает. В голове из мелких деталей начинается собираться картинка, где каждый пазл находит свое место. — Сугу-чан, как думаешь, что способно убить Бокуто? — нервная улыбка сама просится на лицо. — Если он поймал раж, — Дайшо делает пару глотков чая и улыбается, — разве что танк. Когда Тоору слышит хруст своего носа под кулаком Котаро, ему очень хочется, чтобы рядом оказался Ива-чан на танке. — Тогда мне нужен свой танк, — иронично хмыкает Ойкава, глотая ароматный чай. И этим танком станет: — Куро, — Тоору сплевывает на асфальт кровь и пытается опереться на дрожащие руки. Бокуто останавливается, все еще сжимая в одной руке ворот бордового пальто, а второй готовясь нанести удар. — Убьешь меня, Тетсу-чан тоже сдохнет, — выплевывает в лицо взбешенного Котаро Ойкава и растягивает губы в кровавой улыбке.