Хоуп завидует Флетчеру.
Её старший брат — не только повод для родительской гордости, но и настоящая боль в заднице. Для всех членов её семьи, стоит признать. Ну, может, не для крошки Джой, но Джой два года от роду, и она сама та ещё заноза. Близнецы-Грейсы почему-то не отлипают от него, да и вообще Флетчер такой из себя весь смешливый подлиза, что очаровать всех одним словом ему раз плюнуть. В школе вокруг него всегда крутятся одноклассники и —
фу, боже, — девчонки из соседних классов. А Флетчер даже не замечает девчонок.
Как такой противный склизкий тип, как её брат, может нравиться даже тем, кого в упор игнорирует?
Хоуп совсем другая.
Каждый раз, когда Флетчер трещит о всякой ерунде, она затыкается. Ей вообще не очень нравится много разговаривать, если её не спрашивают. Не то чтобы ей это мешало, но, кажется, таких неразговорчивых, как она, не слишком жалуют в друзья в школе.
Хоуп не слишком охочая до внимания других детей, ей не нужно купаться в лучах славы, как её тупоголовому
невыносимо-умному старшему брату.
Единственный человек, чьего внимания ей бесконечно мало, чьего участия она отчаянно жаждет, — это
её мать.
Мама любит её, — Хоуп уверена. Но кроме любви есть ещё что-то, чего Хоуп очень боится. Сколько она помнит свои недолгие восемь лет жизни, взгляд её матери, обращённый на неё, всегда светился чем-то болезненным, будто бы само то, что они с Хоуп любили друг друга, ранило её.
Возможно это из-за её болезни — иногда мама Хоуп не выходит из своей комнаты несколько дней и даже не ездит на работу. В такие дни её отец ведёт свои занятия из дома, следит за Джой, отвозит их с Флетчером в школу и забирает после нее, и много разговаривает с ними. Кажется, это единственное время, когда она болтает без умолку, а Флетчер затыкается.
— Почему мама постоянно спит? — спрашивает Хоуп, сидя за обеденным столом в их кухне. За окном собирается дождь, но её такая погода успокаивает. Через пару дней после ливня они все вместе смогут сидеть на пледах на кромке побережья и болтать о всякой ерунде и обниматься с мамой и с папой, и даже с глупым Флетчером.
— Ну, потому что она устала, вишенка, — говорит её отец, помешивая суп в кастрюле. Джой, сидящая рядом с ним на кухонном гарнитуре, вертит в руках деревянный половник.
— Почему она устала?
Флетчер делает математику, изредка бросая на Хоуп недовольные взгляды. Она делает вывод, что ему не нравится говорить о маминой болезни.
— Потому что сейчас она чуть-чуть грустит. Это забирает у неё силы, — руки её отца плавно двигаются между посудой на плите, что-то помешивая и сдвигая крышки вправо-влево или куда там он их двигает. Джой неотрывно следит за движениями его пальцев своими огромными светлыми глазами.
— Густно, — шепелявит она, тыча пальчиком в кастрюлю.
— Нет, ягодка, грусть — это чувство, — его палец мягко касается середины короткого туловища младшей сестры Хоуп. — Вот тут ты это чувствуешь. Иногда, когда тебе грустно, ты плачешь. А здесь — суп.
— Суп, — повторяет Джой. Ее крохотный пальчик тычется в живот. — Суп, — повторяет она.
— Все так, сладкая, — улыбается отец, принимаясь усаживать её на своей руке. — Суп отправится именно туда.
— Почему она грустит? — спрашивает Хоуп.
— Хоуп! — вдруг орёт Флетчер.
Внезапно она чувствует злость. Ещё чуть-чуть, и она бы докопалась до правды, а её несносный братец взял и всё испортил. Теперь её отец смотрит на них обоих так, словно они разрисовали его новые учебники, как будто его сердце разбито.
— Мама
болеет, — говорит Флетчер так, будто сам готов расплакаться. Но Хоуп, в отличие от него, ужасно зла. Джой на руках у отца, почувствовав перемену, начинает кряхтеть.
— Папа тоже болеет, — шипит Хоуп в сторону Флетчера, — и что, об этом нельзя говорить?
— Хоуп, — говорит ее отец. Она поворачивается к нему, и через мгновение он сидит перед ней на корточках, и держит её за руку. Джой раскинулась на его плече и протяжно ноет. — Ты права, вишенка. Если кто-то из нас с мамой
заболел, ты не должна делать вид, что всё в порядке. И ты можешь об этом спрашивать. Я обещаю, что постараюсь говорить тебе столько правды, сколько возможно.
— Что это значит? — ей хочется спрятаться от его глаз, точь-в-точь повторяющих цвет её собственных. Она смотрит на уголок стула, на котором сидит.
Её папа слабо смеётся и тянется усадить её к себе на свободное бедро. Хоуп прячет лицо у него на шее и цепляется, словно мартышка за дерево. Отец подходит к Флетчеру, держа её и Джой на руках, и обнимает его свободной рукой. Флетчер прижимается к протянутой ладони, будто он кот.
— Это значит, что я не могу рассказать тебе всё сейчас, но я постараюсь никогда тебе не врать.
Почему-то Хоуп пугается его слов.
Этот страх нарастает в ней день ото дня, даже когда мама поправилась, и снова играет с ней и Флетчером за завтраком, и говорит вместе с отцом ужин, и держит Хоуп на руках, когда она засыпает, глядя телевизор вместе с родителями.
На выходных они действительно обнимаются на пляже, развалившись на теплых пледах.
Когда Флетчер с папой начинают гонять мяч по мокрому песку, и они с мамой остаются одни, и Хоуп решается:
— Почему ты боишься меня, мам?
Она стесняется, но заставляет себя смотреть на маму. Именно поэтому она видит, как её глаза становятся больше, и рот складывается в букву «о». Мама молчит какое-то время и пожёвывает нижнюю губу, как делает всегда, когда она расстроена, а потом хлопает по местечку на пледе рядом с собой.
— Иди сюда, вишенка, - мягко улыбается она, чуть склонив голову.
Хоуп неловко и страшно, но она думает, что должна быть бесстрашной, и держит спину ровно.
«
Бесстрашия нет, дорогая, — звучит в ее голове теплый голос бабушки Салли, рассказывающей об удивительных волшебных мирах и тайнах, требующих высокой платы. Хоуп настолько же горда своими волосами, доставшимися ей от бабули, насколько огорчена тем, что не похожа с матерью. —
Храбрость — это действие сквозь страх. Ты самая храбрая девочка из всех, кого я знаю, Хоуп. Ты невероятная.»
— Помнишь, ты испугалась папиной истории о странниках, попавших в темное царство? Или о Гулливере в стране Великанов, например?
Хоуп кивает, елозя на месте и опуская глаза. Мама вздыхает и поворачивается к ней всем корпусом. Она сгибает колени и тянется, чтобы сжать ладонями руки Хоуп. Джой, танцующая на мокром песке рядом с отцом и Флетчером, громко хихикает. Хоуп улыбается, обернувшись на неё.
— Папа тогда был очень убедительным, — задумчиво отвечает она, и спустя мгновение теплые пальцы касаются ее лба, разглаживая складочку. — Я подумала, это страшно, когда ты далеко от дома.
— Да, я про это.
Аннабет впервые не знает, как начать. Ей совершенно ничего не лезет в голову, кроме того, что еще слишком рано. Кошмары и ужасы прошлого, которым они гонимы - не то, о чем следует рассказывай восьмилетнему ребенку. Хопи слишком мала, как бы ни компенсировали ее юный возраст психологическая зрелость и природная наблюдательность. Потому, что это есть именно то, о чем, она бы предпочитала, эти дети никогда не знали.
Аннабет клялась себе, что сбережет их от всего этого и любого, даже косвенного, воздействия, ни в коем случае, не допустит. Но вот, она сидит перед чрезвычайно любопытным и эмпатичным малышом, слишком похожим на ее мужа, и пытается не заикаться. Потому, что Хоуп и впрямь ее дочь, и она по-настоящему удивительна. А сама Аннабет испугана до чертиков. Она не готова. Не готова не готова не готова. Неготова. И Хоуп не готова тоже.
Тяжело вздохнув, блондинка заправляет вьющуюся темную прядку за ухо девочке и, бросив взгляд на кулон-якорь на своем браслете, произносит:
- Понимаешь, Хоуп...- конечно, ни черта она не понимает, ей так же странно и не понятно все это, как и им. Аннабет собирает остатки своей разбитой гордости и сглатывает подступающую панику.
- Ох. Вишенка. Плохие вещи случаются. Это не зависит от тебя или кого-то еще, они просто происходят. Иногда, это очень страшно. И пока тебе нужно знать только то, что я видела такие вещи. И папа видел.
Касаясь губами теплой детской ладошки, дочь Афины искренне надеется не прослыть чудовищем перед собственным ребенком, но в зеленых глазах Хопи осознанное понимание и даже... Смирение.
- Я не боюсь тебя, Хоуп. Я боюсь многих вещей, которые способны причинить тебе боль.
Хопи задумывается на минуту, будучи не в состоянии отнять ладони от рук матери. Дом у пристани, - их собственный дом, - в котором она чувствовала себя в последнее время отстраненно и неловко вдруг снова становится уютным. Флетчер кажется не таким уж неподражаемым и идеальным, а невысказанные опасения оседают легкой печалью меж ее пальцев, зудящих в предвкушении написания нового рассказа. Хоуп в конце концов кивает, заглядывая матери в глаза.
Ей думается, что, возможно, она не так далека от семьи, как ей кажется.
- Ты помнишь это, так ведь? - получив утвердительный кивок в ответ, Хопи чувствует внезапный прилив сил. Мама больше не кажется ей далекой и потерянной - она, вероятно, просто устала боротья со своей летней грустью. Но, наверное, вылечиться от нее раз и навсегда ей никогда не удастся.
Хоуп вздыхает, накрывая смуглую руку своими ладошками.
- Ты тоже храбрая, мам.
Аннабет улыбается, не размыкая губ, а затем целует дочь в лоб. Быть может, это не так уж и страшно.
***
В десять Хоуп вновь обращает внимание на фееричную уникальность своего брата - когда родители внезапно начинают, как заведенные, следить за ним двадцать четыре часа в сутки.
- И чего они такие взвинченные? Ты же не на войну идешь каждое утро, а в школу, - жмет она плечами, наблюдая за тем, как Флетчер копошится в своих листочках с математическими графиками и историческими таблицами, готовясь к очередным олимпиадам. Сама Хоуп только в школьной прессе хороша - ей еженедельно приходят на электронную почту письма признания и восхищения от литературного кружка и нового преподавателя языкознания. Но теперь Хоуп совсем не хочет соревноваться с братом - с первыми успехами Нуры в рисовании Джексон-старшая вдруг осознает и собственную индивидуальность, концентрирующуюся в литературе и писательстве. Ее рассказы приводят в восторг бабушку и дедушку, - обоих, на самом деле, - даже мамин папа, неравнодушный лишь до физики и конструирования, с нетерпением ждет ее новых зарисовок с каждыми каникулами. Хоуп считает это успехом в своей возрастной категории. Ну и то, что ее перестали таскать из-за вечно разбитых носов мальчишек-придурков в кабинет социального педагога, разумеется. Хопи говорит, что: "Насилие не есть выход", - вычитав это в какой-то книге, и эта фраза странным образом внушает ей чувство собственного превосходства и значимости.
- Ты же знаешь, мне двенадцать на следующей неделе, - не отвлекаясь о вычерчивания неопределенной фигуры на альбомом листе, отвечает Флетчер. Хоуп перестает болтать ногами в воздухе, сидя на комоде, и хмурится.
- И что?
Он с не присущей ему серьезностью смотрит на нее, откладывая линейку, и произносит :
- В этом возрасте начались их Поиски.
Хоуп моментально краснеет, тут же смутившись, и неловко ерзает на месте, ощущая подступающую панику.
- Вот это лажа, - брякает она, потупив взгляд. Флетчер кивает и бросает короткий взгляд в сторону окна. Отцу вчера нездоровилось, даже взял отгул - так внезапно его одолела печаль. Его не обрадовал даже корявый рисунок Нуры. Флетчер не может не чувствовать беспокойства по этому поводу.
- Не то слово, - вздыхает мальчик, возвращаясь к расчетам, что, по плану, должно отвлечь его от тяжелых мыслей. Он все чаще замечает эти минутные слабости родителей, когда улыбки гаснут, а руки ни с того ни с сего начинают дрожать. - Ненавижу то, что не могу ничего сделать.
Хоуп сглатывает, продолжая ковырять светло-розовый лак на своих ногтях. Она-то как ненавидит.
Хоуп думает и думает, и думает, и думает. Думает весь день. Сочиняя сказки с Питером Грейсом, сидя на террасе позади его дома. Нахваливая непонятные каракули младшей сестры, где волосатые овалы больше похожи на светящиеся сосиски, чем на их семью. Помогая маме печь пирог с ежевикой. Ду-ма-ет.
И в конце дня, почти заснув, она вдруг распахивает глаза и моргает несколько раз, не решаясь вслух повторить свою мысль, как она имеет обыкновение делать. Потому, что Хопи наконец придумала.
***
Аннабет перечитывает в третий раз сочинение Хоуп, сидя в кресле социального педагога, и с трудом сглатывает ком в горле, изредка поглядывая на классного руководителя своей дочери. Когда она наконец находит в себе силы отложить листок, психолог понимающе качает головой и вздыхает.
- Мы посчитали, что вы должны быть в курсе.
Дочь Афины кивает и не спеша собирает вещи, по-прежнему тяжело дыша и сдерживая слезы.
- Могу я забрать его? - указав головой на сочинение, спрашивает блондинка.
- Разумеется. И, спасибо, мэм.
Ей хватило строк: "Моя мама герой, потому что, переступив через свои страхи, родила меня, мою сестру и брата", - чтобы раз и навсегда понять, что такое Хоуп и с чем ее едят.
Кажется, она не так уж далеко.
