Руна общей судьбы

      Обшарпанные стены, подраные обои и криво-косо свисающие с гардин занавески — это было первое, что увидел маленький Ади, стоило ему переступить порог своей новой комнаты. Одинокие одноместные кровати, стоящие по периметру являли собой весьма плачевное зрелище светло-серых простыней и желто-зеленых подушек с изображением, словно в насмешку, счастливых мордочек мультяшных героев. Возле двух кроватей валялась плюшевые игрушки с шитыми-перешитыми пузиками с заплатками, и кое-какие вещи, из-за наличия которых Ади понял, что в комнатке, едва ли достаточной для четверых, уже кто-то проживал.       Соседей мальчик пока что не видел, но его вряд ли бы подселили к старшим или младшим, значит, те, кто еще несколько долгих лет будет проживать с ним бок о бок, были его одногодки. Тонкий ковер, небрежно брошенный на пол, не скрыл громким шагов воспитательницы, которая мягко подтолкнула Ади вперед, предлагая выбрать одну из пустующих кроватей, говоря, что еще один мальчик скоро тоже придет и лучше побыстрей выбрать, где ты будешь спать.       Выбор был невелик, поэтому Ади выбрал ту постель, рядом с которой стояла деревянная тумбочка с одним-единственным выдвижным ящичком. Где-то в углу, краем глаза, Ади заметил сиротливо примостившийся шкаф с приоткрытыми дверцами, которые наверняка жутко скрипели, перестав закрывать нутро платяной утвари.       В общем-то, Ади начало казаться, что он попал в самый настоящий Ад, поскольку такой нищеты ребенок никогда еще не видел. В их маленьком городке вообще существовало мало детских домов, и большинство было переполнено, поэтому Ади определили в тот, куда еще можно вместить хоть сколько-нибудь, оставшихся сиротами, мальчишек и девчонок. Но об этом мальчик узнал гораздо позже, когда уже смог свыкнуться с положением окружающего его мира.       Первый шок от нового жилища заставил Ади вздрогнуть, недоверчиво взглянув на воспитательницу. Кажется, ее звали то ли Нинель, то ли Никола. Ади не смог запомнить, поскольку события прошедших двух дней слились для него в головокружительный хаос. Он лишь помнил, как громко плакал, стискивая пальцами халат хирурга, что вынес его родителям окончательный приговор.       Кажется, Ади кричал что-то на родном языке, умоляя позволить ему увидеть маму и папу. Но никто не допустил ребенка к искалеченным телам взрослых. Его успокоили, дали какие-то лекарства, после которых он крепко уснул, радуясь, что не видит кошмаров, а потом пришел социальный работник, уводя его из больницы.       Родственников у родителей не было, поскольку они покинули Родину много лет назад, поэтому взять их сына к себе не могли. Бумаги заполнялись быстро и четко, а затем были долгие разговоры с психологом, который показывал какие-то картинки и что-то мирным, но ужасно прокуренным голосом шептал ему. Ади ничего не нужно было.       Единственное, что он хотел — это вернуться домой вместе с родителями. Ему казалось, что происходящее вокруг — это глупый сон, и вот вскоре он проснется, лежа на своей любимой подушке с супергероями, укрытый пушистым одеялом по самый подбородок, а затем войдет мама и, бормоча себе под нос услышанную недавно по радио мелодию, сотрет с щек сына слезы. Но сколько бы Ади себя не щипал, как не жмурил глаза — он не просыпался.       Ему давно выдали другую одежду, как следует вымыв, но перед глазами все еще была та самая кровь, уляпавшая, как мерзкая разлитая краска, его разодранную футболку и джинсы. Детство для мальчишки закончилось вместе с вышедшим из операционной хирургом.       Как бы Ади не храбрился, как бы не заставлял себя вести, как взрослый, он все же был ребенком. Напуганным, непонимающим бытие реальности малышом, потерявшим в одну секунду семью. И только подаренный Алеком кулон, висящий на шее, давал надежду, что, возможно, не все так плохо, как ему представляется. Ади цеплялся за что-то ценное, чтобы окончательно не впасть в глубины собственного отчаяния.       Знакомство с директором приюта было скомканным, наполненным бумажной волокитой и неприятными оценивающими взглядами. Его звали Гордон Бельвезер — толстый мужчина в брюках на подтяжках и вечно мокрыми подмышками. Из-за жары и полнейшего отсутствия кондиционера, в кабинете нараспашку были открыты окна, впуская легкий ветерок с улицы. Но Гордон все равно потел, почти через каждую минуту вытирая покрытую испариной лысину цветастым платком, что он доставал из нагрудного кармана грязно-коричневой рубашки.       Кабинет директора приюта не представлял собой что-то из ряда вон выходящее и соответствовал серовато-голубоватым стенам здания. Но все-таки он выглядел богаче, чем остальные помещения: на стенах висели абстрактные картины и сертификаты; возле одной из стен тяжелыми рядами, прижавшись друг к другу, теснились книжные шкафы с кучей папок и полным отсутствием книг; неподалеку стоял пухлый диванчик для гостей, но внимание Ади на тот момент привлекла указка, с которой Гордон не расставался, то зажимая в пухлых пальцах, то откладывая ее на стол, чтобы она была в зоне видимости. В будущем эту вещь Ади возненавидел всей душой, мечтая, что когда-нибудь сломает ее и сожжет, как только вырвет из потных липких пальцев мистера Бельвезера.       Ади предложили выбрать новое имя. Формально, через процедуру смены данных проходили все новоприбывшие воспитанники, если это могло хоть как-нибудь помочь забыть прошлое. Совсем маленьким детям подобное не предлагали, но ребята, начиная с шести лет, считались уже вполне взрослыми личностями, могущими принимать столь ответственные решения.       Ади нравилось его имя. Он помнил, как мама ласково звала его, как отец строго, когда сын шалил, грозился ему. Его имя означало «красивый» с индонезийского. Именно воспоминания о родителях заставили Ади принять решение.       Всхлипывая, он согласился на смену данных о самом себе. Ему протянули на листочке имена, и мальчик тыкнул в первое, что ему более-менее понравилось. Его стали звать Магнусом Бейном — «проклятье», если правильно перевести. «Проклятье» для тех, кто был ему дорог.       Ади начал постепенно стараться привыкнуть к новому имени, катая его на языке, пробуя на вкус и не находя негативных эмоций по этому поводу. Возможно, было к лучшему, что он отказался от своего прошлого ради того, чтобы в будущем окончательно не сойти с ума. Он всегда станет помнить родителей, но страшные моменты аварии ему бы хотелось забыть. Если кто-то сказал бы ему, что со временем боль утихнет, он ответил, что это не так. Боль останется навсегда, просто станет чуточку легче.       — Магнус, теперь это твой дом, — в голосе слышались ноты раздражения, прикрытые напускной нежностью к мальчику. — Робби и Найтен сейчас в школе, поэтому ты увидишь их вечером, а другого приведут чуть позже.       Мальчик кивнул, опустив взгляд, стараясь не смотреть на женщину. Собственные кроссовки с цветастыми шнурками ему казались гораздо интересней по-монашески чопорного платья воспитательницы. Она что-то сказала про скорый обед и удалилась, оставив Магнуса наедине с самим собой.       Сев на скрипящую, чуть прогнувшуюся под его весом кровать, он прикрыл глаза, потерев тяжелые веки пальцами. Магнус плохо спал последние несколько суток, боясь надолго погружаться в сон, чтобы не видеть зовущих его к себе родителей. Он устал плакать, устал срывать до хрипоты голос каждый раз, открывая глаза и видя перед собой не пропадающую злобную гримасу реальности. Если бы у него был выбор, то он бы последовал за мамой с папой.       Магнус упал лицом на кровать, зарывшись носом в подушку, ощущая неприятный запах мыла и порошка. Он почти не различил, как открылась и закрылась дверь в комнате, но зато прекрасно расслышал, как неподалеку что-то противно скрипнуло. Оторвавшись от постели, приподнявшись на локтях, Магнус взглянул в сторону донесшегося звука, видя широкую улыбку на лице золотоволосого кудрявого мальчишки с удивительно пронзительными синими глазами, смотрящего на него. Видимо, это и был новоприбывший сосед, судя по тому, что тот сел на нетронутую постель.       Магнуса смутила его веселая улыбка на лице, но особенно жутким показалось полное отсутствие отвращения к окружающим вещам и комнате в частности. Мальчишка светился, как яркое солнце, что полностью соответствовало золотистому переливу кудряшек, украшавших его голову. Он не смотрелся выше Магнуса, но в комплекции казался чуть более крепким и сбитым, и на вид ему можно было дать лет десять.       — Привет, — лучезарный блондин махнул Магнусу ладонью, вдруг начав подпрыгивать на пружинящей кровати. — Меня зовут Эрик! А тебя как?       Так Магнус познакомился с Эриком Грэем, который стал ему близким другом и верным соратником.       Эрик никогда не говорил о своем прошлом, не рассказывал, как звали его когда-то, и что случилось с его родителями. Мальчик отмахивался и уверял, что это все дело прошлого, а он мечтает лишь о будущем.       На момент его знакомства с Магнусом Эрику уже месяц, как исполнилось девять лет. Он оказался старше Магнуса, по габаритам превосходил его, но при этом Эрик был весьма ловким и гибким пареньком, находящим выход из любой ситуации. Его вздернутый курносый нос, на овальном лице с ямочками на щеках, всегда с любопытством смотрел только вперед, в прямом и переносном, чем Магнус искренне восторгался и старался брать пример. Они подружились, став важными частями жизни друг друга, в убогом приюте для таких же сирот.       Отдаленная от города территория приюта строго охранялась. Охранники на главных воротах к своей поставленной задаче относились ответственно, не пропуская никого, кроме тех, кто работал в детском доме. Их знали в лицо, а всех остальных требовали предъявить нужные пропуска и документы, удостоверяющие личность.       Зачем такие сложности для какого-то убогонького приюта никто не понимал. Поговаривали, что толстяк Говард промышляет чем-то, за что его вполне могли бы повязать и надолго упечь в тюрьму. Однако никто из его подчиненных «стучать» на власть имущего не старался. Казалось, всех все устраивало, а недовольные рты быстро затыкали купюры.       Получая деньги от государства, Бельвезер ни гроша не тратил на обустройство порученного ему детского дома, а проверки социальных служб удачно обманывал или льстиво склонял на свою сторону шуршащими бумажками. Не было ничего странного в том, что этот приют оказался последним в списке, куда могли отправить детей, и почему не так часто кто-нибудь их отсюда забирал в приемные семьи. В общем, Магнус попал не в самое лучшее место, можно сказать — в рассадник коррупции и несправедливости.       Дети приюта обучались в школе неподалеку. За ними приезжал специальный автобус в семь утра. Сироты выглядели одинаково, в серых бесформенных одеждах с вышитыми на груди именами и фамилиями. Тем, кто был постарше и должен был вот-вот выпуститься из детского дома, позволялись вольности в выборе гардероба, и то эта вольность заключалась лишь в разномастных футболках и джинсах с чужого плеча.       Дети не мерзли в сезон снегов и ветров — у них всегда была зимняя одежда. И они никогда не голодали — питание, хоть и трехразовое, но было. И, тем не менее, условия содержания соблюдались из рук вон плохо.       К ним относились с легким недовольством, порой могли стукнуть или дать подзатыльник в случае хулиганства. В лучшем случае самым удачным было пренебрежение и полнейшее равнодушие.       Как Магнус позже смог понять, в приюте обитали дети от трех до восемнадцати лет. Как только ты становился почти что совершеннолетним, заканчивая школу, тебя выпинывали из приюта, и ты должен был сам искать свое место под солнцем.       Магнус много раз задавался вопросом, почему никто не сбежал из столь спартанских условий, но ответ оказался настолько очевидным, что становилось смешно от собственной недальновидности. Детям некуда было идти. Кто-то из неблагополучных семей, у кого-то, как и у Магнуса, погибли родители, а родственников либо не существовало, либо они не хотели брать в свою семью еще один голодный рот. И ребятам, брошенным на произвол судьбы, приходилось выживать так, как они могли, цепляясь за приют Бельвезера всеми конечностями.       В конечном счете, у них была крыша над головой, питание, их учили в школе и давали одежду. Что еще нужно несчастным?       Магнус их не понимал. Он вырос в достаточно обеспеченной семье, в которой никогда не происходило громких ссор и выяснений отношений. Родители иногда на какой-нибудь почве ворчали друг на друга, но дело не доходило до чего-то большего. В семье Магнуса царил покой, умиротворение и улыбки. Поэтому, оказавшись в детском доме, ему стало казаться, что он попал в самый настоящий кошмар наяву.       Но и сбежать из строго охраняемого приюта он не мог, понимая, что в свои восемь лет вряд ли сможет как-то обмануть охрану или прокормить самого себя. Лучше сидеть в обшарпанных, но теплых четырех стенах, чем болтаться по улицам пригорода, надеясь, что кто-нибудь тебя подберет или даст горбушку хлеба.       В школе Магнус учился прилежно, с любопытством и дотошностью относясь к домашнему заданию, порой вызывая у учителей крайнюю степень изумления своей любознательностью. Мальчик выделялся среди остальных детдомовцев.       Еще при живых родителях Магнус обучался в частной школе, поэтому не было ничего удивительного, что по умственным способностям он обгонял многих ребят. Мальчик любил естественные науки, но и не обходил стороной художественную литературу, выпрашивая у учителей почитать какие-нибудь книги.       Эти книги заменили Магнусу игрушки. Он всегда любил читать о путешествиях и географических открытиях, сам мечтая однажды покинуть приют и отправиться исследовать весь мир. Но он все еще оставался ребенком, а до восемнадцати лет приходилось ждать так долго. В такие моменты его спасал Эрик, который тоже мечтал вырваться из надоевшей клетки.       Золотоволосый мальчик частенько расписывал Магнусу свое видение будущего, как он, добившись высокого звания, будет раскатывать на дорогой машине, посещать элитные рестораны и пить самые лучшие напитки, прям как взрослый.       Мальчики быстро нашли общий язык, а с другими двумя соседями отношения не наладились с самого начала. Те были одногодками Магнуса. Смотрели на болтающих Магнуса и Эрика с особой неприязнью, как дикие волчата, оказавшиеся в одном загоне с щенками. Но долгих раздумий для понимания ситуации не нужно было.       Выяснилось, что до попадания в приют Робби и Найтен жили в ужасающих условиях, проведя восемь лет своей жизни практически на улице, а от Магнуса и Эрика так и несло совершенно другим уровнем сословия. Тем не менее, они оказались в одной лодке, но мальчишки на то и мальчишки — они частенько дрались. Эрик обычно всегда защищал хрупкого и нескладного Магнуса.       В одной из таких драк Робби выхватил подаренный Магнусу кулон.       — Это мое, отдай! — кричал ни на шутку разозленный мальчик, сверкая пунцовыми щеками, не замечая, как на лбу начинает расцветать фиолетовым росчерком синяк.       — И что это такое? Подарок твоей драгоценной мамочки? — хихикал Робби, раздувая и так пухлые щеки, передразнивая акцент Магнуса, ни капли не боясь, что ему что-нибудь будет за проделку.       Найтен гоготал в сторонке, а Эрик, потирая ушибленный бок, уже вставал на ноги. И в следующую секунду бросился в сторону Робби, ловко выхватывая из его пальцев кулон Магнуса. Завязалась серьезная драка: в ход шли кулаки, зубы и все те знания, что мальчишки могли приобрести за прошлые стычки.       Их разняли довольно-таки быстро, но в тот день Магнус, Эрик, Робби и Найтен впервые узнали, для чего Гордону Бельвезеру нужна его любимая указка.       Слухи о бунтующем молодняке доходили до него, но директор всегда отмахивался, считая, что все происходящее в комнате ребят — это часть их взросления.       И все бы ничего, пока Эрик, в порыве ярости, не разбил окно, швырнув в сторону Робби какую-то особенно тяжелую игрушку. Стекло, разумеется, разбилось вдребезги, а сами мальчики, к счастью, не пострадали, покуда не очутились на ковре мистера Гордона на коленях, получая указкой то по лопаткам, то по задницам, то по рукам.       Горемычная четверка вернулась в свою комнату, хлюпая соплями и слезами. После того дня они больше никогда не затевали рукопашных разборок, предпочитая словесные перепалки.       А ещё, после того дня Магнус больше не носил кулон, предпочтя припрятать его под кроватью, зацепив за одну из торчащих от каркаса постели пружину.       Им, в наказание, запретили выходить из комнаты несколько дней, а окно заделали какими-то найденными в подвалах досками.       Жизнь всех обитателей приюта не была счастливой, наполненной радостными событиями. Временами кто-нибудь из приюта из малышни исчезал, а позже выяснялось, что их усыновляли. Но некоторые вскоре возвращались, так и не став кому-то сыном или дочерью.       На Магнуса же никогда не смотрели, предпочитая отводить взгляд от его необычных желто-зеленых глаз, называя мальчика за спиной мутантом и монстром. Один лишь Эрик любил нарекать Магнуса кошаком, с уверенностью говоря, что его глаза необыкновенно цвета, что они напоминают изумруды, которые окунули в расплавленное золото. Эрик стал для Магнуса всем: другом, братом и семьей.