всех утомил и исключительно себя радую

Богодеев AU, PWP - NC-17, кинк, BDSM драббл непосредственно связан с предыдущим, так как происходит в одной вселенной ____________________       Когда это происходит в первый раз, они просто пьют чай на кухне ночью. Уже вовсю вступила в свои права осень, но отопление ещё не дали, и дома очень холодно. Поэтому они сидят на старом диване, пока горят все четыре конфорки, и греются. И язык уже не чувствуется, потому что кружка обжигающего чая далеко не первая. Максим трётся холодным носом о Димин висок, проводит нежно вверх и вниз, и это смахивает на маршрут, потому что есть в этом какая-то закономерность. – Хочешь варенья? – спрашивает Дима, чуть поворачивая к нему голову. И тут же натыкается на губы, слегка потрескавшиеся от ветра. – Нет, – шепчет Максим, внимательно рассматривая сонные глаза Димы. Их цвет меняется в зависимости от освещения, и сейчас Богомолу кажется, что они совершенно чёрные. Чернее осенней ночи за окном. Он бы мог начать читать молитву, просто потому что никогда ничего не видел красивее. – А я хочу, – хрипло произносит Дима и собирается уже встать, как кружка выскальзывает из его рук и падает на пол. Ручка отлетает, осколки рассыпаются во все стороны в ликующих керамических брызгах, и это почти красиво, но Фадеев чертыхается, выползая из-под пледа, и принимается их собирать, не замечая, что его шерстяные носки в полоску промокли насквозь. – Не кипишуй, а? – недовольно бормочет Максим и обречённо-лениво опускается на пол сам, пытаясь убрать руки Димки от осколков. Он же совершенно неловкий, и ему и секунды хватит, чтобы… – Блять! Ну, вот. – Я же просил, Дим, – раздражённо бормочет Макс, протягивая руку, чтобы взять ладонь Фадеева и оценить масштабы трагедии, но тот отстраняется. Он сжимает запястье, смотрит, как по внутренней стороне ладони – прямо из середины – тонкой струйкой стекает кровь, и не может отвести глаз. Это зрелище завораживает, и Дима уже не шипит болезненно, а с интересом давит на кожу, подгоняя кровь течь быстрее. – Что ты делаешь? – Макс подползает ближе, с беспокойством наблюдая за Фадеевым, но не решается дотронуться. Что-то в Димке не так. Что-то в блестящем взгляде чёрных глаз, и… “Отче наш, сущий на небесах…” – Это больно, – в голосе Димы проскальзывает удовлетворение, и он давит на ладонь сильнее. Не успевая застыть на коже, на пол падает капля, смешиваясь с лужицей чая и там же растворяется, красиво танцуя. – Так. Больно, – повторяет Макс негромко, всё ещё глядя на Фадеева. – Да, – Дима поднимает на него глаза и застенчиво улыбается, протягивая ему руку. Несколько мгновений Макс сомневается в том, чего именно Фадеев хочет от него, но потом он понимает, чего хочет он сам. И медленно наклоняется к ладони, мягко скользя кончиком языка по свежей ране. Фадеев шипит, но ладонь не прячет – просто смотрит на него внимательно, жадно запоминая каждое его прикосновение. Улыбаясь каждой капельке крови, исчезающей на его губах. Радуясь каждому движению кадыка. Его глаза ещё темнее, когда поцелуи становятся требовательнее и горячее, ползут вверх по запястью, срывая все маски и заставляя его сладко стонать. “Да святится имя Твоё…” А кровь все капает, и Макс сжимает израненную ладонь в своей руке, подталкивая Фадеева в грудь. Дима послушно ложится, позволяя стянуть с себя свитер, морщится от боли, когда шершавая ладонь Макса трётся о его порез. Приподнимает бёдра, из-под приопущенных ресниц наблюдая, с каким жадным видом снимает с него спортивки Богомол и нежно касается губами его коленей. Контраст боли в сжатой в тисках ладони и лёгких поцелуев на внутренней стороне бедра кружит голову, и он впивается в ребро другой своей руки зубами, чтобы не застонать. Это вырывается за рамки привычного, за границы этой кухни, их квартиры и дома в целом. Он чувствует томительно-нежные прикосновения к коже, провожает взглядом своего адепта, склонившегося над его бёдрами, способного одновременно и заставлять его кривиться от боли, и таять от прикосновений. – Я хочу… – произносит он, теряясь в собственных ощущениях. – Что? – Макс поднимает голову, и Дима замечает, что в уголке его губ красное. Это нисколько не противно, просто странно осознавать, что красное пятнышко – это его кровь. – Я не знаю. Взгляд Фадеева потерянный и просящий, и по подрагивающей нижней губе становится ясно, что он сам не понимает, о чём просит. И его кадык ровно подрагивает, излишне часто проглатывая скопившиеся во рту слюнки, и израненная ладонь в руке Макса трепещет, царапая ногтями его кожу. “Будь воля Твоя…” Максим наклоняется ниже, не отпуская руки и впивается поцелуем в податливую шею, терзая её языком и зубами. Всё это откровенно смахивает на ритуал, и он даже смеётся, понимая, что всё так и есть: Фадеев для него давно стал персональным Богом, территориально существующим в рамках его жизни. И он ревнует его даже к мысли принадлежности другому. Наверное, поэтому он позволяет себе переступить все очерченные границы и неписаные законы – никогда не делать ему больно. Он отрывается от шеи Димы и рвано дышит, любуясь тем, как на коже проступают сиреневые узоры. Это выглядит болезненно красиво – изящный рисунок на тонкой шее. – Я хочу, чтобы тебе было хорошо, - говорит он торопливо, бережно прижимая к груди окровавленную руку Фадеева. Тот смотрит на него, блаженно выгнувшись, и осознание того, что вот он, Димка, перед ним – совершенно обнажённый и на всё готовый, сносит выдержку, ведь Максим всё ещё в одежде и должен полностью контролировать ситуацию. Это негласные правила новой, но такой захватывающей игры, и им, очевидно, это нравится. Но раз нравится, то… – Если ты захочешь прекратить, ты должен сказать “стоп”, хорошо? – озабоченно произносит Макс, склоняясь над лицом Димы. – Да, хорошо. Его брови сведены в одну линию, Фадеев возбуждённо дышит, рассматривая Макса стеклянным взглядом ониксовых глаз, и он торопливо кивает и кривит губы, нерешительно хныкая. – Тише… Макс выпрямляется, разрывая контакт рук, и едва застывшая кровь неприятно отлипает от кожи, так что Дима негромко стонет. Богомол вглядывается в его лицо, но тот только краснеет, а потом чуть наклоняется вперёд, беспомощно глядя на свой зажатый между их телами член. Несколько капель мерцают на головке, и возбуждение настолько сильное, что Фадеев не может это выразить словами. – Тебе нравится чувствовать эту боль? – спрашивает Максим, и сам удивляется тому, насколько его голос звучит отстранённо. Это его роль, и он играет до конца, хотя сдерживать сбившееся дыхание и тянущую похоть в штанах очень сложно. Но Фадеев ведь так хочет этого, а значит, игра продолжается. – Да, – шепчет Дима и неуверенно скользит раненой рукой по своей груди. На коже остаются слабые разводы, но суть в том, чтобы разворошить рану, заставить её снова раскрыться, и у него это получается. Он стонет сладко и протяжно – Максим едва сдерживается. А потом он с размаха шлёпает его по бедру. – Ты не должен делать так, малыш, – его голос разительно отличается от действий: на словах он так нежен, зато на коже оставляет следы. И в глазах Димы слёзы, хотя, чёрт подери, ему это так нужно. “Хлеб наш насущный дай нам на сей день…” – Я не могу оставить это так, – мягко произносит Макс и поднимается на ноги. – Ты же понимаешь, у всего есть последствия. Он переступает через лежащего на полу Диму и роется в шкафчиках, пока не натыкается на несколько свечей. – Ты не должен двигаться всё время, пока я буду рисовать на тебе, – тихо говорит Максим, подмечая на лице Димы перемены. Сам он собран и спокоен, хоть руки слегка дрожат, но остановиться уже невозможно: колесо раскручено, и они оба вовлечены в это с головой. И это одна из самых необыкновенных ночей в их жизни. И одна из самых лучших. – Я… сделаю всё, что ты мне прикажешь, – тихо произносит Дима и чуть поворачивает голову в его сторону, глядя мутным взглядом, как подрагивает пламя зажжённой свечи в руках Макса. Он облизывает губу, когда Богомол склоняется над ним. Первая капля воска падает на кожу живота, и Фадеев хнычет, сам не понимая, чего в ощущениях больше – боли или наслаждения. Макс замечает, как тот чуть дёргается, пытаясь отстраниться, но потом наоборот ищет обжигающих прикосновений. Ищет боли – желанной и такой пленительной. Прикусывая губы, он тихо стонет, пытаясь поймать взгляд Максима, но тот не поддается, лишь склоняя над грудью Димы свечу раз за разом. И бледные капли воска на теле кажутся изящными украшениями, а не доказательством изощрённых мучений Фадеева. – Ты можешь кричать, – говорит Максим, прерываясь на мгновение, и тут же слышит надорванный стон. И стон этот настолько сладкий и тягучий, что сам плавится в воске, приобретая не только цвет, но и вкус. Он цвета застывшей крови на ладони возбуждённого Фадеева. Он вкуса застывшей крови на ладони возбуждённого Фадеева. “И отпусти нам грехи наши…” Богомол наклоняется и проводит языком по коже, минуя застывающие островки на вздымающейся груди Димы. Он кусает и целует, пока не слышит совсем уж измождённый стон: подняв голову, он видит, что Фадеев тихо плачет, закрыв глаза и кусая губы. Свеча почти догорела, а Максим на последнем издыхании. Он протягивает руку к губам Фадеева и даёт облизать сразу два пальца. Красные губы благодарно смыкаются вокруг, плавно скользят, вплоть до самой фаланги, и глушат ещё один стон – Макс назвал бы его нетерпеливым. Поэтому он бьёт Фадеева ещё раз, но не слишком сильно, потому что интуиция ему подсказывает, что тому осталось совсем немного до финиша. – Достаточно. Он отставляет в сторону свечу, а сам проводит влажной рукой по телу извивающегося перед ним Димы. Намеренно не дотрагиваясь до его члена, Макс скользит ниже, другой рукой разводя ноги в стороны и целуя острые коленки. И сразу толкается двумя пальцами, потому что терпеть больше не может. – Пожалуйста… – выдыхает Дима надсадно, и это катарсис. “И не введи нас во искушение…” Макс царапает кожу, отрывая прилипшие комки воска, а другой рукой толкается глубоко в Фадеева, зная, что тот почти улетает от ощущений. – Ты можешь кончить, – мягко позволяет он, когда стоны достигают точки своего кипения. И Дима кончает, размазывая по лицу слёзы, и приподнимается навстречу Максу, чтобы сорвать с губ поцелуй. Это его избавление, его собственное очищение и погружение в грех. – Я тебя… тебя… – шепчет он, цепляясь за шею Макса. – Я знаю. “Но избави нас от лукавого...” – Я рядом. “Аминь”