***
Стас лежит на коленях Босса и довольно жмурится, когда тот гладит его по подбородку. У него измазана шея в саже, а коленки в грязи, и Лавров заботливо отряхивает их, бурча себе под нос, что тот, хоть и помер, считай, в начале игры, но всё равно умудрился изгваздаться. – Я просто какой-то рембо, – самодовольно повторяет Фадеев, пока Макс пялится в окно автобуса. Он с ним не разговаривает с тех пор, как Дима удачно приземлился на кровать прямо с крыши. – Долбоёб ты… – шепчет тот себе под нос, но Дима игнорирует такое заявление и продолжает улыбаться. – На самом деле, Макс прав, – приоткрывает глаз Стас. Он выглядит как разморенный на солнце котенок, и Босс умиляется ему. – Ты мог свернуть себе шею, и игра бы закончилась полным пиздецом. – Ну, не свернул же, – растерянно говорит Дима и косится на Богомола. Тот приподнимает брови, словно бы хочет сказать: “Ой, да что ты говоришь!”, но всё равно не поворачивается к нему. – Толку от того, что ты полез на крышу? – отрывается от Пимпа Лавров. – Всё равно ничья. Фадеев складывает на груди руки, хмурится упрямо, но признать свою вину не спешит – тянет за нитку на рукаве шинели и подвигается к Богомолу ближе – на них никто не смотрит: ребята съёмочной команды, которые так славно организовали эти отличные выходные, болтают между собой, делясь впечатлениями, а Игорь со Стасом не могут друг от друга оторваться. И им совершенно наплевать, кто там победил, – уж они точно ничего не проиграли. – Макс? – Чего тебе? – кресла в автобусе узкие, и Фадеев этому несказанно рад – можно незаметно касаться бедер и гладить запястья. – Не обижайся? – просит он, заглядывая в его глаза, и Макс смягчается. – А если бы ты покалечился? – спрашивает он и тянет за воротник шинели Димку, чтобы вдохнуть родной запах. – Дурак… Фадеев радостно улыбается, счастливо подставляя шею для прикосновений шершавых губ, а потом хмыкает в ответ: – Дурак, который тебе кое-что обещал, даже если ты погибнешь. Плечи Богомола трясутся от смеха, и он жадно сминает губы Димки в поцелуе – это он точно подметил, что Фадеев дурак. Самый любимый дурак в его жизни.Засада (PG-13, экшн)
19 июля 2017 г. в 19:56
Богодеев, БоссПимп
Экшн, ER (Established Relationship) – PG-13, ненормативная лексика
Сначала читаем до конца, потом ненавидим меня
__________________________
– Слушай, давай разок, а? – соблазнительно шепчет Богомол ему на ухо, а Димка только отмахивается.
– Ты не охуел ли часом? Мы в засаде! – он чуть-чуть повышает голос, но тут же испуганно замолкает, вслушиваясь в темноту ночи. Нигде ни звука, только сипящее дыхание чумазого (этого, правда, совсем не видно) Макса.
– Ну, так-то да, охуел, но это не меняет сути вопроса, – дёргает его за рукав Богомол и уж совсем по-свински прижимается губами к точке за ухом Фадеева: знает, стервец, все его слабые места.
Димка прогибается под горячими руками, позволяет пальцам провести по его спине под шинелью, а потом, когда чувствует, что, подари ему Макс ещё пару поцелуев, то забудет и о засаде, и о задании, усилием воли отпихивает его в сторону. И сам едва не стонет от собственного занудства.
– Нельзя, – говорит, – скоро время. Да и услышать же могут.
– Но…
– Ну, Макс, потерпи до утра, – жалобно уговаривает его Дима, сплетая их пальцы в замок. – Я тебе тогда такой минет сделаю, что просто с ума сойдёшь.
Макс отодвигается в сторону, прислоняется спиной к стене и откидывает голову, обиженно закрывая глаза. У него кадык соблазнительно изгибается, так что не провести по нему языком – чистое святотатство.
Но Фадеев же профессионал.
Точно. Через “а” на предпоследнем слоге.
– А если меня убьют? – хмурится Богомол.
– Если тебя убьют, то я все равно сделаю, – улыбается Дима, проглатывая слюнку и облизывая пересохшие губы.
– Извращенец, – одобрительно шепчет Макс. – Всегда это знал.
И они затихают, потому что над головой раздаются звуки разговоров и, судя по басу, это предатель Лавров. Изредка он умолкает, позволяя сказать своему собеседнику пару фраз, но молчать Босс не любит – терпит всего-ничего, а потом опять убедительно басит.
– Часовые у них стоят? – напряжённо уточняет Богомол.
– Не знаю, – отвечает Дима и вдруг понимает, что идея пробраться на закате во вражеский лагерь и перерезать всех одним махом – чистое самоубийство. Ну, да они всегда были на всю голову отбитые.
– Если повезёт, скоро утихнут, – бормочет Макс, выдёргивая кортик из чехла – любит он руками убивать.
И им везёт. Но, правда, не совсем так, как они рассчитывали: некоторое время еще слышится бас, а потом смолкает, но теперь тишину разрезают тонкие стоны – очень сладкие и нежные.
Богомол смотрит на Диму большими глазами, буквально пронзает его молниями, явно намекая на то, что “даже эти пидоры нацистские не отказывают любимым на войне, а ты?” Он поджимает губы, качает головой и чуть-чуть пододвигается, пытаясь занять позу поудобнее, а Фадеев только улыбается в ответ, мол, “на то они и пидоры нацистские”. Это ситуацию не спасает, потому что сейчас Богомол готов наплевать на все клятвы и патриотизм и стать на минут двадцать (или часик) фашистом, лишь бы Фадеев не мялся как маленький.
Хотя он для него и есть маленький любимый мальчик с родинкой на щеке – на кой чёрт он попёрся на войну?
– Они сейчас уснут, – предполагает Дима неуверенно.
И правильно, что неуверенно – потому что стоны не умолкают еще примерно час, и Максу сидеть неудобно от слова совсем. Он тянется ладонью к шее краснеющего Димки, а потом сам себя одёргивает – нет, если они решили потом, значит, потом, и не надо даже портить настрой.
– Я пойду первым, – одними губами произносит Макс и проверяет, всё ли на месте: у него полный магазин патронов, но это на крайний случай, уж лучше все сделать чисто и тихо. Голыми руками.
– Береги себя, – произносит ему Дима на ухо, порывисто обнимая. Он почему-то волнуется, но говорить на прощание “я люблю тебя” – плохая примета, поэтому он просто целует Богомола, жадно впитывая в себя все запахи и вкусы, а потом отпускает.
Макс улыбается хитро и дразняще, а потом скрывается в тенях, как настоящий призрак. Гулко стучит сердце в груди Фадеева, он до боли в висках вслушивается в тишину полуразрушенного дома, но слышит только своё сбитое дыхание. По предварительной договоренности он должен выползать из укрытия через десять минут после Макса, но ожидание растягивает время неимоверно – он успевает перезарядить свою снайперку несколько раз.
“Триста восемьдесят один… Триста восемьдесят два… Триста восемьдесят три...”
Он медленно утирает каплю пота на виске, когда над головой слышится стук, а потом вполне себе членораздельные крики Босса:
– Ты не охуел ли часом?
Этот вопрос уже принимает сакральное значение для этой ночи. Дима зажмуривается, от страха сжимая на стволе снайперки пальцы, а потом аккуратно поднимается на ноги – настолько бесшумно, насколько может. Он всё ещё слышит крики сверху, слышит звуки борьбы и торопится.
А потом одёргивает себя – это война, и он солдат.
Не просто так был написан устав, и одно из правил – запрещено брататься с товарищем, запрещено становиться другом, а тем паче – кем-то более серьёзным, чем друг. Как раз из-за таких вот случаев, когда выбор стоит между спасением жизни товарища и исполнением долга.
Дима несколько мгновений просто дышит, стараясь не вслушиваться в крики, а потом скользит вверх по лестнице, минуя вход в комнату, где борются Босс и Макс, и быстро проникает в кабинет. За старым шкафом приютился металлический сейф с хиленьким замком, который разваливается от одного только удара древком винтовки.
Слепо шарясь рукой внутри, он натыкается на сложенные аккуратной стопочкой листки с шифрами и тут же прячет их за пазухой. Ещё есть шанс спасти Богомола, есть шанс выбраться отсюда вместе.
Дима не хочет выбирать между долгом и дружбой.
Окно в кабинете давно выбито снарядом, и Фадеев выглядывает на улицу, пытаясь разглядеть в темноте что-нибудь, за что можно зацепиться и вылезти на крышу. Совсем рядом с окном полуразвалившаяся стенка и, если постараться, можно выбраться по ней, стоит только ухватиться половчее за края.
Пот застилает глаза, лёгкие спирает, и берцы трут нещадно, но Фадееву плевать – он лезет вверх по крыше, животом собирая черепицу и камни, царапается подбородком о выступающие края неровной кладки и тихо шипит. В голове смешались мысли, и, откровенно говоря, он не знает, что делает – просто ползет по интуиции в никуда, надеясь, что все обернётся именно так, как хочет он.
Когда перед глазами прямо из крыши начинает слепить свет, Фадеев думает, что просто упал и свернул шею. Но секунды тянутся, а свет не гаснет, и Дима понимает, что это дыра в прохудившейся крыше, и он прямо сейчас над головами фашистов и Макса.
– Сука! – слышит он восклицание Босса.
Дима подползает ближе и, рискуя свалиться, выглядывает.
– Пидор, – не остается в долгу Максим, за что и получает по лицу – не сильно, но достаточно, чтобы понять, что он в полной власти Лаврова.
Привыкнув к свету после стольких часов тьмы, Фадеев рассматривает комнату с лежащим на полу Конченковым – тот в балаклаве, бездыханный, но без шинели, в одних только штанах. По его впалому животу блуждают блики одиноко горящей под потолком лампочки на сорок ватт. Над ним на покосившемся стуле сидит связанный Макс и морщится от боли – у него щека красная и горит. А вот Босс в нательной рубашке стоит над ним и иногда поглядывает на Пимпа, словно надеется, что тот внезапно возьмёт и оживёт.
Контрастные тени ложатся на его щёки и обрисовывают синяки под глазами и заросший щетиной подбородок. И совсем уж не вяжется с общей атмосферой расправленная кровать с измятым постельным бельем – оно ещё, очевидно, помнит тепло тел любовников.
– Один или с группой разведки? – спрашивает Босс, сжимая кулаки.
– Нахуй пошёл, – сплёвывает Богомол.
– Значит, один, – удовлетворенно кивает Лавров и пропихивает в штаны рубашку. Он стоит босой на стылом полу и поджимает пальцы на ногах – очень человеческий жест, так что забываешь, что он предатель и фашист.
Но Дима помнит.
Он поднимает снайперку и прицеливается в голову, чтобы завершить уже эту затянувшуюся ночь, но потолок трескается, и выстрел уходит в молоко, а Фадеев летит вниз, прямо на кровать.
– Ебануться… – шелестит охуевший Лавров, забывая закрыть рот. Вокруг летает пыль, заполняет все помещение, и Фадеев почему-то только и может, что удивиться, почему это лампочка уцелела.
– Хэндэ хох! – опомнившись, орёт он как ненормальный.
И чувствует себя грёбаным спасителем всего мира, потому что сидящий на стуле за его спиной Макс в откровенном шоке.
Но Босс быстро приходит в себя и достаёт из кармана гранату.
– В пизду вас всех, ебанутые, – как-то даже обиженно произносит он и бросает её под ноги.
Комнату заполняет дым, и Фадеев думает, что это самый идиотский провал в его жизни. Последнее, что он видит – улыбку на губах Богомола…