всех утомил и исключительно себя радую

БоссПимп Ангст, hurt/comfort - PG-13, OOC Драббл по двум зарисовкам: https://pp.userapi.com/c840132/v840132835/e1f4/1I4NRJvknDQ.jpg и https://pp.userapi.com/c840132/v840132200/10009/B9j5YAB-Q6E.jpg __________________________ День первый       У него рука просвечивается на свету – до того она тонкая и бледная. Игорь бы сравнил Стаса с фарфоровой чашечкой, но это не передаёт всю его хрупкость и болезненность. Его кожа нежнее лепестка, и Игорь правда боится её касаться своими грубыми пальцами. – Как тебя зовут? Они лежат в постели, и шторы развеваются зимним ветром как паруса фрегата. За распахнутой дверью лоджии слышатся крики чаек и шум прибоя, а холод такой, что впору окоченеть. Но Стасу нравится, как тюль парит над их головами, иногда ласково касаясь лиц – кажется, что они в облаке над морем. – Меня зовут Стас, – он улыбается и застенчиво прячется в подушке – одни глаза видны, но Игорю этого достаточно. – Правильно, – шепчет Лавров. – А фамилия? Ветер усиливается, и по полу гуляют забытые на столе бумажки – их вырвал Стас из блокнота – и выписки из клиники. Они шелестят, весело закручиваются в хороводы, цепляются за полы штор, а Игорь смотрит на него – на болезненного мальчика рядом с собой – и улыбается в ответ. – Не помню, – вздыхает наконец Стас, но на лице его нет огорчения. – Конченков, – подсказывает Игорь терпеливо, и тот произносит фамилию по слогам, едва двигая тонкими губами. – Тебе не холодно? Стас приподнимается на подушках и щурится, потому что белого в комнате слишком много: стены, танцующие шторы, снег на пляже за окном, его кожа, одеяло и подушки. Он протягивает ладонь и едва заметно касается щетины Игоря на подбородке – это очень щекотно, но Лавров не смеётся. – А твоя? – спрашивает Стас, чуть нахмурившись. – Что моя? – не понимает Игорь. – Твоя фамилия какая? Несколько мгновений Игорь любуется тонкими чертами лица Конченкова, его профилем и большими глазами – в них, ей-богу, помещается весь их мир – а потом говорит: – Лавров. – У тебя фамилия поприкольнее будет, – смеётся Стас. – Я обзывал тебя Лаврушкой? Лавром? Лаверовым? Слова ранят, и на одну долю секунды Игорь не справляется с болью – дёргает губой, но это быстро проходит: он просто продолжает улыбаться и кивает. – Было дело. Стас снова откидывается на подушки, поворачивается лицом к окну и смотрит на бушующее внизу море. Их номер на пятом этаже, и оттого кажется, что брызги могут долететь даже до них. Но это, конечно, не так. – Меня зовут Стас Конченков, мне… – Двадцать пять. – Двадцать пять лет. Я попал в аварию и сейчас я лечусь от амнезии, – негромко проговаривает он. А Игорь слышит это уже в восемнадцатый раз, и очень надеется, что в последний. Собственно, как и семнадцать раз до этого. – Все верно, Стас, – говорит он одобрительно и целует его большой палец. Это тоже в своём роде ритуал: пять дней жизни, пять поцелуев на каждый палец – простая арифметика. – А вечерами они зажигают маяк? – спрашивает Стас и поворачивает к Лаврову голову. Этот вопрос Игорь тоже слышит не впервые. Поэтому знает ответ на все сто процентов: – Да. Ты хочешь на него посмотреть? И Стас предсказуемо кивает. День второй       Это старая пластинка с пятью уже классическими мелодиями, до того она знакома Игорю. Любимая пластинка. С любимыми мелодиями. И он не знает, что должно произойти, чтобы она перестала его окрылять – уж очень ему нравится чувство надежды, которое теплится где-то глубоко внутри. – И чем мы занимались? – спрашивает Стас, засовывая руки в варежках глубоко в широкие карманы парки. Он до самых глаз прячется в шерстяном шарфе и жмурится от ветра, дующего с залива. И под его ногами галька вперемешку с песком – мокрая и пахнущая солью, и над его головой низкое небо, задевающее кроны деревьев, и за его спиной синее с белыми барашками море, жадное и злое, с шипением облизывающее косу пляжа. – Занимаемся, – поправляет его Игорь и сам ёжится от холода. – Мы музыканты. Рэперы, если точнее. – Ууууу… – неопределённо тянет Конченков, отворачиваясь к тонущему в море горизонту. Это любимая часть Лаврова – считай, лучшая симфония из пяти, потому что он любит повторять её раз за разом. – Тебе это очень нравится, – он улыбается и взгляд оторвать не может от родного Конченкова, напоминающего снеговика в этой тёплой куртке и шапке с помпоном. – Ты очень талантлив. – Судя по тому, что я слышал на своём айподе, нет, – смеётся Стас. – Это очень пафосная музыка. – Наш стиль, – пожимает плечами Игорь и очень хочет его обнять. Но пока ещё рано, не время. Лучше потерпеть. – Я видел твои фото, – Стас поворачивает к нему своё лицо, и в глазах загораются огоньки. – Мне нравится. Знаешь, корона и шуба. Очень эпатажно. – А ты? Ты себе нравишься? – у Лаврова щёки трескаются от холода, а зуб на зуб не попадает. Зато Конченкову вполне уютно – он любит, когда подмораживает. – Мне кажется, – тянет Стас, хитро прищурившись, – что в данном вопросе важно лишь, нравлюсь ли я тебе. И он смеётся, глядя, как Игорь смущённо улыбается. А Лавров счастлив, пусть в лицо ему летят ледяные солёные брызги, а над заливом кричат надоедливые чайки. Он тянется к ладони Конченкова, медленно снимает варежку и целует указательный палец. А Стас молчит. День третий – Мы ведь с тобой пара? – спрашивает Стас за завтраком, пока медсестра поправляет ему катетер на руке. Сколько бы раз Конченков ни спрашивал у него, Лавров никогда к этому не готов. Он смущается этого, но ждёт всегда с нетерпением и страхом – а вдруг Стас его разлюбил? Пока что такого не бывало, и Игорь каждый раз с первых секунд его пробуждения читает в глазах искорки узнавания: ещё не память, но точно чувство, которое ни с чем нельзя спутать. И это выбивает из-под ног почву, потому что любящий Конченков – это весь его мир. – Да, – сделав глоток кофе, говорит Игорь. – Да, пара. – Вот как, – Стас не смущён, но очень задумчив, и Лаврову всегда очень любопытно наблюдать за ним украдкой в этот момент. Словно Конченков дает себе внутри оценку и одобряет (или не одобряет) свой выбор. Как будто Лавров ему, честное слово, хоть когда-то этот выбор оставлял. И в этот момент происходит то, что предугадать нельзя: Стас ставит свою чашку на стол и тяжело вздыхает. И сердце Лаврова падает в пропасть. – Честно говоря, – медленно произносит Конченков, глядя куда угодно, только не на лицо Игоря, – я тебе немного завидую. – Что? Почему? Стас смотрит в окно на сложенные шезлонги и притихшее море, на гуляющих по променаду пациентов клиники, а потом хитро улыбается, пряча губы за полупрозрачной ладонью. – Потому что твой парень определённо горячее, чем мой. Они молчат совсем недолго, но всё это время Конченков косится на непонимающе хмурящегося Лаврова, рассматривает его как обычно помятое спросонья лицо и кусает бледные губы. – Подожди-ка, – произносит Игорь, и морщинка на его лбу разглаживается, словно и не было её. – Но ведь ты мой… Стас смеётся, стараясь не двигать рукой с торчащей из неё иголкой, сгибается пополам, роняя на пол чайную ложечку, а Игорь краснеет. – Ах ты ж, кусок… – но не договаривает, потому что и сам начинает громко смеяться, обхватывая ладонь Конченкова своей рукой. – Я ведь тебя за это полюбил, да? – сквозь смех спрашивает Стас. – За это? И Игорь кивает, губами касаясь среднего пальца на его руке. День четвертый       Монитор ноутбука сияет в вечернем сумраке, мягко освещая лицо Стаса. И Игорь оторваться не может от контрастных теней на его скулах, от мягко двигающихся губ, от бликов на ресницах. – Это мои друзья? – спрашивает Стас, аккуратно проводя пальцем по фотографии на экране. – Наши, – мягко поправляет его Игорь. – Они звонят мне сюда? – Конченков откладывает ноутбук в сторону, укладываясь на бок лицом к Игорю. Он как будто теряется в пышных подушках, и Лаврову кажется, что Стас с каждым днем становится всё худее, но врачи не соглашаются. И стоит ему начать свою излюбленную тему по поводу веса Конченкова, тот принимается убеждать его, что он не тощий, а стройный. Разные вещи, как-никак. И Игорь сдаётся, потому что бороться и спорить со Стасом он совсем не умеет. Никогда не умел. – Иногда, – мягко отвечает Лавров. – Но обычно ты хочешь им позвонить. Стас сам тянется к нему и водит пальцем по руке, ногтем оставляя на коже белую полосу. Она сотрется через некоторое время, и ничего не останется – от этой мысли Игоря даже подташнивает. – Мы можем позвонить Диме, – предлагает он, проглатывая ком в горле. – Давай, – с готовностью соглашается Стас, и Игорь набирает номер, сразу включая громкую связь. Идут долгие гудки, и Лаврову видится, как Дима смотрит на дисплей там, в дождливом Питере, решаясь поднять трубку. Боясь услышать худшее или снова потерять надежду. Для Фадеева всё сложнее – он не может взять себя в руки, а Игорь никогда не сомневался. – Да? – слышат они голос Димы. – Привет, мы решили набрать тебе, – говорит Лавров, а сам смотрит на сосредоточенного Стаса и держит его за руку. – Как дела? Еще не развалил студию за время нашего отсутствия? – Нет, – облегчённо смеется Дима, и Конченков хмурится: он тоже чувствует эту неловкость. – Я не хочу потерять своё кресло, – говорит он, пододвигаясь к Лаврову ближе. – Мне нравится, что вы заперли меня в угол. – Если ты приедешь, то я обещаю тебе место на диване, – шутит Фадеев, и обстановка разряжается. – Так у вас всё в порядке? Стас снова молчит, и Игорь прикрывает глаза на секунду, перед тем, как ответить без всякой запинки: – Да, Дим, всё просто великолепно, – он протягивает телефон Конченкову. – Вот, Стас, скажи Диме, что у нас всё отлично. На лице Конченкова блуждает хитрая улыбка – до боли знакомая Игорю ещё с университета. – Йоу, братишка, мы не жрали несколько дней, – его плечи трясутся от смеха, но телефон он не отдаёт. – Клиника разгромлена, и Игорь пытается сбежать. До встречи, пока! И сбрасывает звонок, хохоча, как сумасшедший. Он откидывается на подушки, счастливо пряча в ладонях лицо, а Игорь пытается их сдвинуть, чтобы увидеть его улыбку. И Лавров совершенно не злится, нет – да как можно, ведь перед ним тот самый дурак-Конченков, которого он так хорошо знает и любит. Поэтому он откидывает в сторону телефон, а сам тянется губами к безымянному пальцу и нежно его целует. День пятый       За окном бушует шторм: волны сошли с ума и захватывают землю шаг за шагом, вырывая кусты осоки с корнем и облизывая берег как изголодавшаяся потаскушка. А небо, кажется, вот-вот упадёт, нырнёт в это водяное безумие, поддавшись уговорам ветра. – Жесть, – выносит вердикт Стас и отворачивается от окна. Его и без того тонкая фигура кажется ещё изящнее на фоне полыхающих в небе молний. Он до того беззащитный, что Игорь не выдерживает и тянет его к себе в объятия, как будто так ему будет безопаснее. – Хочешь, зашторю, и видно не будет? – предлагает Игорь, губами водя по его нежной шее. – Нет, не нужно, – качает головой Стас и отстраняется. Он подбирает упавшие на пол листки с его стихами, складывает их стопочкой на стол, а потом ложится в постель. – Мы ведь с тобой занимались любовью? – спрашивает он невинно. Это заключительная симфония на пластинке – пятая, и Игорь всегда с трепетом ждет её, такую желанную и неповторимую. И это музыка в физическом её проявлении, потому что иначе назвать приоткрывшего в вопросе сухие губы Стаса никак нельзя. – Да. Он стягивает с себя майку, без особого промедления или смущения, но Игорь замечает, как розовеют его щеки в темноте. Под всполохами молнии Стас выглядит мистическим существом с бледной кожей и чарующими глазами, и Лавров опускается перед ним на колени, разрешая себе прикоснуться острых коленей и тонких бедер. Руки у него немного подрагивают в предвкушении, но он не торопится, потому что не хочет ничего испортить. Это последний, пятый день. И они вместе делят память и жизнь на двоих, словно ничего не происходило. – Завтра я не забуду тебя, – обещает Стас, тихо постанывая в ладонь. И Игорь верит ему. И целует его мизинец. День первый – Давай повторим, Стас? – предлагает Лавров, улыбаясь. Он держит в ладони несколько разноцветных таблеток и задумчиво перекатывает их в мозолистых пальцах. – Ладно, – Конченков соглашается и хмурится, пытаясь вспомнить. – Меня зовут Стас Конченков, мне… – Двадцать пять. – Да, точно, – кивает он. – Двадцать пять лет. Я попал в аварию и сейчас я лечусь от амнезии. И Лавров тянется к его пальцам за поцелуем. Они попробуют ещё раз. А потом ещё, если понадобится, ведь впереди у них вся жизнь, чтобы вспомнить. __________________________ “Спасая других, ты не спас себя” Светлой памяти Честера Беннингтона. Покойся с миром, мой друг...