***
На парковке аэропорта их встречает Богомол – исхудавший и бледный, хоть загар у него не сходит круглый год. – Подурнел, Игорь, располнел, – говорит и хлопает Лаврова по плечам, словно бы проверяя целостность экспоната. – Ещё выше, что ли, стал? – Ты уменьшился, – смеётся Стас, закидывая чемодан в багажник. – Россия на вас плохо влияет, – многозначительно тянет Макс и беззлобно пожимает плечами. – На манеры и на ваши дела. Он бросает опасливый взгляд в сторону, и это выглядит уже как привычка, а не как показатель страха. Наверное, он уже неделю тоже не спит, прикидывая, как всё провести в оффшоры и не сесть при этом надолго, если не насовсем. Макс в этом деле уже наелся на всю жизнь. – Что и говорить, – соглашается Босс, усаживаясь на переднее пассажирское место. – Дикая страна. А уж ебланов там… – К слову, о ебланах, – перебивает его Макс, поглядывая на расслабившегося на заднем сидении Стаса. – Голодные? – Нет, в самолёте поели, – отмахивается тот и закрывает глаза, словно только теперь позволяет себе вздремнуть, хоть у него без малого семнадцать часов на это было. Но нет ведь – Игорь знает, что тот, хоть и не показывал, а всё равно нервничал до чертиков. – Тогда сразу едем в наш офис, а оттуда на вертолёте в Нассау, – говорит Макс, выруливая со стоянки. – Какой, нахуй, Нассау? – удивляется Босс. И даже Стас заинтересованно приоткрывает один глаз. – Такой, – поджимает губы Макс. – Тебя ищут. И уже знают, что ты летишь в Майами. Поэтому лучше на время… – Я не буду прятаться, – говорит Босс упрямо и надевает солнечные очки. – У меня ещё есть яйца. – Правильно, ещё есть, – закипает Богомол. – А выследят – не будет, потому что они настроились оторвать тебе все лишние части тела. В машине повисает тишина, и это давит на перепонки сильнее, чем что-либо. Лицо их обдувает прохладным воздухом из кондера, слышно, как в наушниках Стаса стучат биты, а за окном проносятся пальмы, тенями перепрыгивая жёлтый Maserati Макса. И Босс отстранённо думает, что тот падок на дорогие тачки. – Откуда ты знаешь? – спрашивает Игорь в конце концов. – Фадеев звонил, намекнул, что ищейки уже идут по следу, – обиженно говорит Богомол, и Лавров понимает, что тот куда сильнее обижен на Димку, чем на них: он-то ждал, что Фадеев тоже вернётся. Вернётся и будет жить с ним – Макс никак не может понять, что же может быть такого в Москве, чего нет тут. Фадеев бы сказал, что шавуха. – Он прилетит, – говорит Стас негромко. – Да, – соглашается Макс, ставя точку в этой теме – нечего им совать свой нос не в своё дело. – Но сути это не меняет – домой вам нельзя. – Я не буду прятаться, – повторяет Босс и отворачивается. А потом ловит взгляд больших глаз в зеркале заднего вида. Конченков не обижен и не расстроен. Он не поджимает в недовольстве губы, пытаясь заставить Игоря делать так, как он хочет, но что-то в нем переворачивает внутренности Лаврова: он просто знает, чего хочет Конченков. И не может идти против его желаний. Это ведь так просто – быть тем, кто исполняет желания. “Ты хочешь лететь?” – спрашивает он взглядом, а Стас на это только улыбается уголком губ и отворачивается к окну. – Ну, так что там у тебя в Нассау? – спрашивает он наконец обречённо у Макса. А тот вздыхает и поддает газку, разгоняя тачку до ста семидесяти.***
Из верхнего города Майами, оттуда, где за стеклянными небоскрёбами спрятался их офис, они вылетают на вертолёте на остров, даже не заглядывая в кабинет. Макс нервничает ещё сильнее, курит без конца и дважды повторяет пилоту, чтобы держал язык за зубами. Тот кивает и с испугом в глазах соглашается – знает, что Богомол на расправу скор. Макс не летит с ними – помогает уложить багаж, обнимает на прощанье и говорит, что свяжется с Фадеевым, чтобы передать, что всё улажено. – Кипишуешь, как баба, – бурчит Босс, усаживаясь в кресло второго пилота. – Такое ощущение, что в первый раз. – В первый раз всё так серьёзно, – говорит Макс и сплёвывает. – В пизду всё это. Разгребусь, заберу Фадеева и уеду. Лопасти вертолета раскручиваются над головой, вертится и небо, а под ногами небоскрёб с тысячами людей-букашек, которые станут совсем неразличимы, как только они поднимутся под облака. – Куда уедешь? – вдруг спрашивает Стас, оборачиваясь. Он смотрит на стоящего на крыше Макса, на его спрятанные в карманах ладони, на сосредоточенное лицо и грустные глаза, и ждёт. – На Гоа, – после нескольких минут отвечает Богомол. – Жить на пляже и плести циновки. Босс фыркает, закатывая глаза, а Макс недовольно щурится. – Как ты думаешь, каков верх глупости? – спрашивает он, пристально глядя на Босса, и Стас смеётся, прикрывая ладонью рот. – Подожди-ка, Игорь, какой там у тебя рост? Эта фраза должна быть шуткой, только она не звучит таковой: уж очень серьёзный у Макса вид. Так что Конченков просто улыбается ему ободрительно и садится в вертолёт – всё так же расслабленно и безмятежно. – Любит Богомол всё драматизировать, – говорит Босс негромко. – Он хочет быть счастливым, – пожимает плечами Стас и, Игорь знает, он бы добавил «хочет быть с Фадеевым», но привычно позволяет Лаврову прочитать эту мысль между строк. Игорь согласен. Они все хотят быть счастливыми.***
Порт Нассау встречает их шумом и гамом, но они не задерживаются там – проходят к частным докам, где их уже ждёт яхта. Игорь сам выплывает из залива острова, сразу отпуская парня в джинсовых шортах, который должен был их сопровождать. Лучше самим; оставить всё позади и забыть благополучно о проблемах, покинуть их за полосой синей воды, коптить в блеске солнца. – Макс всегда всё решает с размахом, – смеётся Стас, закидывая ноги на панель управления. Ветер бьёт в лицо, слёзы текут по щекам, но он улыбается, подставляя бледную, как рисовая бумага, кожу под солнечные лучи, и Игорь думает, что тот, из года в год загорая в Майами, всё равно остаётся чужаком – это Лавров быстро из золотого превращается в чернокожего, обрастая бородой и поблёскивая белыми зубами; а Стас – ледяная статуя с хрустальными плечами. На самом деле Лаврову это даже нравится – уж очень тот необыкновенный. – В смысле? – спрашивает Игорь, глядя на него из-под очков. – Он остров купил. Не дебил ли? Не то чтобы Боссу жалко, но Богомол очевидно переборщил с осторожностью. Не стоит ссаная сотня миллионов этих предосторожностей, хотя это только в его отношении. А вот в отношении Стаса – это легко. Быть может, Макс и прав, но, конечно, уж лучше бы он был неправ. – Ну и ладно, – говорит Игорь. – Бог с ним, Максу виднее. – Я даже не знал, что здесь есть острова на продажу, – рассеянно замечает Стас, листая ленту новостей в телефоне. – Не удивлюсь, если его искусственно создали для нас – с Богомола станется, – шутит Босс, а потом задумчиво тянется к бутылке с колой под сиденьем. На горизонте темнеет пункт назначения, а значит, ехать им не больше получаса. Стас откидывает голову, и Игорь скользит взглядом по его тонкой шее, прозрачной коже, по кистям рук, виднеющимся из-под рукавов рубашки, и длинным пальцам с изящными линиями тату. – Не хочешь подремать? Время ещё есть, – предлагает Игорь, и Стас согласно кивает, устраиваясь в кресле поудобнее.***
– Откуда они могут знать, что мы вылетели в Майами? – спрашивает Стас через пару дней, задумчиво жуя кусочек маракуйи. Шезлонг укрыт листьями пальмы от ветра с моря, и до них доносится только шум прибоя, разбавленный криками чаек и шелестом деревьев. Вопрос на самом деле неожиданный, и Игорь сразу напрягается, не зная, как на него ответить. В первую очередь себе: Конченков не стал бы задавать этот вопрос, сам не зная на него ответ. Это его собственная политика. Любит он заводить сложные разговоры в совершенно неподходящее для этого время. – О чём ты? – Лавров подтягивается на шезлонге, усаживаясь поудобнее, скидывает неприятно упирающуюся уголком в задницу книгу на песок и тянется к стакану с соком – просто чтобы занять руки. – О том, что мы уезжали, знали только пара человек, – маракуйя в руках Конченкова переспелая – течёт по пальцам прямо к запястью и теряется в рукавах. Игорь взгляда от этого не может оторвать. – Верно. Он облизывает губы, снимает очки и трёт глаза, отворачиваясь к мирному океану, тихо плещущемуся в паре метров от них. – Думаешь, это кто-то из своих? – он озвучивает эту мысль очень спокойно, не считаясь с собственными переживаниями где-то глубоко внутри. Стас молчит, но Лавров хочет услышать его мнение. – Не уверен, – качает головой Конченков, и Игорю тут же становится легче. Ну, не хочет он думать, что среди них завелась крыса. Хотя об этом точно стоит сказать парням – Димке или Максу, они сразу разберутся. Конченков медленно дожёвывает фрукт, словно это очень важное мероприятие, аккуратно вытирает пальцы, а потом смотрит на Игоря и удивительно серьёзно говорит ему: – В любом случае, я уже отправил сообщение Фадееву. Макс не сообщал ему, где мы, так что он узнает, кто виноват. – Это хорошо, – тихо отвечает Лавров, несколько секунд медлит, а потом подносит его ладонь к своим глазам, чтобы смотреть на заходящее солнце сквозь неё. Кожа тонкая, изящная ладонь светится розовым, словно божественное благословение на сон грядущий. – Иди в дом, – говорит ему Конченков, убирая руку. – А ты? – Хочу показать тебе кое-что. Он кусает губы, снимая тонкую кожицу до тех пор, пока не появляется капелька крови, и Игорь согласно кивает, поднимаясь с шезлонга. С каждым его шагом к распахнутой двери пляж утопает в сумраке всё сильнее, пока не укрывается закатом полностью, поблескивая в прощальных лучах перламутровыми ракушками у кромки воды. Игорь позволяет себе оглянуться на любующегося океаном Стаса только один раз, перед тем как зайти в дом – и задумчивое умиротворённое лицо, подсвеченное умирающим солнцем, врезается в память кровавыми надрезами. Стас никогда ещё не был так непозволительно красив.***
Конченкова нет очень долго: Игорь успевает сходить в душ и фактически умереть от любопытства. И в тот момент, когда он укладывается на циновке у открытых настежь французских окон, дверь западной гостиной распахивается, и наконец появляется Стас. В это же мгновение Лавров готов взять все свои слова обратно – красивый Стас на закате не был настолько же прекрасен, как этот парень в длинной цветочной рубашке-кимоно с подносом в руках. – На прошлой неделе я гулял по Арбату, – говорит Конченков ни с того ни с сего, и Лавров сразу выходит из оцепенения. – Ты точно хочешь прямо сейчас об этом поговорить? – неуверенно перебивает его Игорь, приподнимаясь на локтях. – И я увидел эти ленты, – невозмутимо продолжает Стас, усаживаясь рядом. – Так что не будь идиотом и дослушай до конца. Он легко пинает Игоря в плечо и мягко улыбается, ставя на пол поднос. Там лежат несколько мотков вышитых золотым лотосом синих лент, пиала с бирюзовой краской и пара кисточек – сказать, что Лавров заинтригован – не сказать ничего. – Молчу, – шепчет Игорь, заинтересованно рассматривая, как Конченков, подворачивая широкие рукава кимоно, расправляет одну из ленточных змеек. – Я слышал, что японцы любят всякие традиции, – чуть заметно улыбаясь, говорит Стас, оборачивая ленту вокруг указательного пальца. – Узелки на счастье. – Где ты эту поебень вычитываешь только? – смеётся Игорь, но натыкается на недовольный взгляд и тут же прикрывает рот ладонью. – Мидзухики. Лавров смеётся вновь, откидываясь на подушки, а сам тянет за руки Конченкова к своей груди. – Вечно всякую херню придумываешь... – говорит и тут же замолкает, потому что ловит взгляд этих бездонных глаз. Улыбка гаснет, и он может только смотреть и наслаждаться до невероятного изящным Стасом в своих руках. И эта тёмно-синяя рубашка в розовые цветы сакуры, и эта лента в его пальцах, и застывшая капля крови на губе – всё это внезапно гипнотизирует. Он опускает руки. – Люди верили, что могут привязать к себе счастье, – шепчет Стас, медленно пробираясь ладонью к его пальцам. – Что узлы действительно способны совершить чудеса. – Хочешь привязать счастье? – только и может спросить Игорь. – Хочу привязать тебя. Конченков оборачивает ленту вокруг запястья, вьёт её по всей длине руки и подтягивает другую ладонь Лаврова ближе, а потом кладёт себе на бедро. Шёлк струится по худому телу грозовой волной, слетает с плеча, и Игорь жадно любуется этой картиной: тем, как сосредоточенно связывает их руки Стас, как подбирается ближе, перекидывает через его бёдра ноги и садится верхом, опираясь свободной ладонью о его грудь. – Вот так, – говорит он, когда лента змеёй обволакивает их запястья, соединяя в одно целое. – Но ведь это не всё? – тяжело дыша, уточняет Игорь. Такой Стас – для него что-то совершенно новое, неизведанное, как восхождение на Гималаи. У него перехватывает дыхание, а от возбуждения дрожат пальцы, и он просто хватается взглядом за увитые тату руки Стаса, как за спасательную соломинку. – Я хотел оставить напоминание, – шепчет Конченков и тянется к пиале с краской. – Ты же всегда хотел себе татуировку. – Я всегда хотел целовать твои, – улыбается Игорь, поднося пальцы Стаса к своим губам. Тонкие линии на фалангах в сумраке напоминают руны жрецов или японские иероглифы, ну никак не виселицу, косу, кости и костёр – Лавров повторяет каждый изгиб языком, не отрываясь глядя в глаза Стаса. Тот смотрит так сосредоточенно, но Игорь знает, насколько он возбуждён – захлёбывается в собственном дыхании, ёрзает на нем, но всё равно собран, как и всегда. – Я хочу нарисовать… – выдыхает он глухо, проводя первую линию кисточкой по груди Лаврова. Но тот и не думает выпускать пальцы из плена своих губ: кусает подушечки, зубами проводит по косточкам и в сотый, в тысячный раз повторяет линии на коже. Это его собственный ритуал для привлечения счастья. Игорь не видит, каким получается рисунок на его груди, но кисточка нежная и такая ласковая в руках Стаса – щекочет и заводит всё сильнее, цепляясь за соски и выступающие ребра, пока не доходит до пупка. Руки Стаса дрожат, дрожит и кисть в его пальцах, спускаясь всё ниже и ниже, пока не натыкается на бельё, и вот тут сдержанность Конченкова испаряется – он стягивает его одним движением, опускается следом, легко распутывая замысловатый узел на их запястьях и поцелуями спускается вниз к ягодицам, раздвигая бёдра Лаврова. Поцелуи влажные, глубокие, и Игорь выгибается, когда язык проходит по коже широкими, жадными мазками, с каждой секундой углубляясь. И он чувствует, как пальцы скользят, пока не проникают сразу на всю длину. Все движения Стаса собственнические и нежные, и он до того торопится, что локтем опрокидывает пиалу – краска растекается по циновке сюрреалистическим пятном. – Я нарисую на твоей коже самые прекрасные картины, – поднимаясь, шепчет Стас. – И под моими губами расцветут невиданные цветы. Он входит одним толчком, размазывая краску на груди Игоря – теперь они оба шедевры искусства: увитые лентами, объятые шёлком, испачканные в краске, исполняют ритуал мидзухики, навсегда связывая себя со счастьем.***
Ночь уже на исходе, когда Стас молчаливо распутывает узелки на запястье. Он весь вымазан в лазури, но Игорю кажется, что так даже лучше. – У тебя все пальцы в краске, – шепчет он негромко. Стас улыбается и поднимается, неуловимым движением сбрасывая с плеч рубашку. Через окна льётся лунный свет, и вся его и без того бледная фигура напоминает призрака, до того он белый. – Знаешь, кажется, сработало, – говорит он, опираясь рукой о косяк и любуясь океаном под ногами. – Чувствуешь? – Ты о счастье? Игорь опирается головой о свою ладонь, глядя, как Стас, медленно оттолкнувшись от двери, идёт к воде. – Вроде того, – кивает он. – В целом мире есть только мы… ты и этот остров. Прибой. Горячий песок. Разве может быть что-то лучше? Его ступни утопают в океане, и Игорь поднимается и идёт следом, чтобы лучше видеть. Чтобы быть свидетелем. – Каждое мгновение. Каждый вздох, пока мы живы – не это ли счастье, – Стас опускается в воду, и краска расплывается вокруг него воздушными облачками. Он сам напоминает распускающийся в ночи цветок – скрытый от глаз любопытных, тонкий и ломкий. Конченков смотрит на качающуюся над головой луну, на россыпь звёзд, но только не на Игоря, и ему хочется закричать, чтобы Стас обернулся. – Мы создаём собственную вселенную, и так не хочется ни о чём жалеть… Лавров делает шаг навстречу. – Ни о чём не думать… Где-то на периферии зрения медленно движется тень, утопая в листьях экзотических растений. Но это всего лишь тени, призраки ночи. – Жить. И ровно в ту же секунду, когда Стас оборачивается к нему, застенчиво улыбаясь, тень встаёт в полный рост, вскидывает пистолет и стреляет. Всё происходит ровно в одно мгновение – Стас охает и падает в воду. У него из виска струится кровь, и подбежавший к нему Игорь видит, что Конченков смотрит на звёзды над головой – обиженно и удивлённо. Поверить в происходящие сложно – нереально, и Игорю кажется, что это всё шутка, розыгрыш. Но кровь на руках такая настоящая, ещё совсем теплая. Лавров подносит свою ладонь к лицу, рассматривая перемазанную красным руку как чудо света. В голове пульсирует мысль о том, что ещё секунду назад говоривший о счастье Конченков теперь мёртв. И он продолжает не верить – нет чувства необратимости происходящего, зато есть животный страх. На его руках мёртвый парень. Знакомый и совершенно чужой, а за спиной тень с пистолетом, но вот о ней думать невозможно. Поэтому он тянет Конченкова на себя, тянет ближе и пальцами пытается остановить сочащуюся из виска кровь. – Стас… Лазурная краска расплывается истерзанными кляксами, стекает, поблескивает в лунном свете, а Игорь не верит своим глазам. И как некстати в голову приходит воспоминание о сообщении Фадееву, о том, что предать могут и самые близкие, о том, что Стас точно знал обо всём. Насколько же глупо… Он оборачивается, медленно прижимая к себе безжизненное тело, рассеянно замечает, как смешивается небесная лазурь и рубиновый алый, как плывут по воде ленты, как блестят вышитые на них лилии... ...а потом слышит ещё один выстрел.