всех утомил и исключительно себя радую

БоссПимп NC-17, AU, PWP, романтика - ООС, Underage Таймлайн: начало нулевых. Мне захотелось окунуться в атмосферу моего детства, немного воспоминаний и чуточка отсебятины. Драббл написан просто так и без повода. з.ы. Не устаю напоминать, что наркотики – это плохо, детки, не принимайте наркотики. з.з.ы. Коллажики :з https://vk.com/wall-152872708_482 з.з.з.ы. Вдохновлялась «Пошлая Молли» ____________________ – Тёть Лен? – Игорь тянет рюкзак повыше, чтобы лямки не таскались по полу, и перехватывает трубку поудобнее плечом. В телефонной кабинке воняет невероятно – ссут пидорасы. – А Стас дома? В динамике чуть потрескивает, но слышно отлично, как мамка Конченкова толкает дверь в спальню сына, а телефонный провод за её спиной тянется ужом по полу. – Дома, Игорь, но он наказан, – дверь захлопывается, но Лавров успевает услышать протестующие крики Конченкова. – За что? – на самом деле он знает, что причин для этого миллион и ещё вагон с тележкой, но конкретизировать стоит хотя бы ради собственной безопасности – никто не мешает ей позвонить его мамке. Или отцу. – Прогуливает, – голос звучит всё раздражённее, и Игорь ёрзает. Надо придумать, как связаться со Стасом, не вызвав лишних подозрений. Да и минуты на автомате заканчиваются, а у него в кармане остался последний пятачок. – А ты что, не знал? Сам прогуливаешь? – Нет-нет! – для убедительности он мотает головой, забыв, что она не может видеть, и рюкзак таки падает на пол. – Бля… – Что? – в трубке по-прежнему трещит, а в кабинке воняет. – Я говорю, помехи, – Лавров подтаскивает ногой скейт и кладёт рюкзак на него, надеясь, что не вымазал его в блевотине на полу. – Я ему домашку передать хотел. Тётя Лена молчит и, наверное, хмурится, а Игорь сжимает тяжёлую трубку побелевшими пальцами и рассматривает объявления на стене: среди бесконечных продаж-покупок квартир и картошки несколько номеров секса по телефону и приглашений поразвлечься. Лавров думает, что это, скорее всего, одно и то же. А может, сбывают дурь. – Две минуты и только по делу, – выдыхает она наконец и снова толкает дверь. Игорь слышит, как она негромко окликает Стаса, и тот подхватывает трубку. Опять шаги, голос его матери, музыка, а потом: – Да? От его голоса мурашки проходятся по всей спине, а Микки Маус с наклейки от жвачки на поцарапанном стекле телефонной будки начинает ему подмигивать. Ебаный Конченков даже не догадывается, как он действует на Лаврова. – Сейчас отрубит телефон, поэтому говори резче, как мне передать, – произносит Игорь, от нечего делать царапая эту наклейку – ухо Микки остаётся у него в пальцах. – Блять, Лаврушка, – шепчет Стас, и Игорю не надо даже глаза закрывать, чтобы представить, как тот выглядывает в коридор, проверяя, не палит ли мать, а Шанель путается у него в ногах и трётся о стопы. – Меня не выпускают. – Я уже понял, – говорит и почему-то улыбается на это тупое «Лаврушка». – Так как передать? Стас молчит, сопит в трубку, а на фоне слышно, как тётя Лена кричит «заканчивай давай болтать». – Ну, – подгоняет его Игорь, пропихивая пальцем монетку в щель автомата. – Последняя минута пошла. – Давай ко мне, через окно сунешь, – решает Конченков наконец, а потом добавляет уже громче: – А по физике? – Опять лезть на третий по трубе? – он старается звучать недовольным. Честно. – Заебал. – Да, – серьёзно соглашается Стас. – Ты, главное, про химию не забудь. – Да принесу я, принесу, – он подхватывает рюкзак и всё-таки ждёт, что Стас добавит что-то ещё, но тот буркает в сторону «да иду я», а потом вешает трубку. В ухе визгливо отдаются короткие гудки, а на счету остаются ещё два рубля. На самом деле Игорь не жадный, только вот со Стаса он за марки никогда не берёт, а Максу надо отдать две сотни. И где их брать? Он вешает трубку на рычаг, толкает дверь, и в лицо бьёт холодный октябрьский ветер. На асфальте лужи почти по колено, но ещё не подмораживает, так что можно и на скейте. Темнеет уже рано, а фонари у них на районе — такая же редкость, как и не сломанная дверь в подъезде. Гопников у них тут хватает, вот только к Лаврову едва ли кто-то рискнёт приебаться – только если уж совсем отбитый. Так что он вскакивает на скейт, закидывает на плечо рюкзак и поворачивает в сторону дома Конченкова. Через дорогу от него в окошке ларька улыбается какому-то мужику продавщица и отсчитывает на сдачу мелочь, а из открытой машины у дома доносится совсем уж говёная попса. И Игорь, конечно, был бы рад заткнуть уши наушниками, да только в плеере батарейки сели. Ну, и до Стасова дома тут рукой подать: свернуть через двор, за забор старого садика, а там и окна. Он едет, пропуская через колёса мелкие камушки и балансируя, а над головой темнеет небо. От предвкушения подрагивают пальцы на руках, но он ни за что не признался бы в этом и самому себе. В конце концов, Конченков слишком тупая пизда, чтобы из-за него так переживать, вот только… Вот только он переживает. И Игорь даже закидывает в рот жвачку, чтобы отбить запах дешёвых сигарет, спизженных у бати.       Разбитый фонарь над головой моргает напоследок и гаснет, высветив под собой бледное пятно дворика. В окнах хрущёвок горят огни, смутно вырисовываясь в слово, отдалённо напоминающее «хуй», и Лавров даже засматривается, в прыжке подхватывая скейт. На самом деле всё это можно считать предсказанием, но интерпретировать можно по-разному, как в том мультике, поставив запятую: «хуй тебе, обломится» или «хуй, тебе обломится». Игорь двумя руками за второй вариант. Небольшую дыру в заборе садика почти не видно, но он находит её по памяти, почти на ощупь, а потом забрасывает туда рюкзак и следом уже ныряет сам. Кусты пребольно хлещут по ебальнику, и Лавров в который раз думает, что слишком уж старается ради этой тощей задницы. Но думай-не думай, а Стас всё равно для него на первом месте. Так что через несколько минут он, стоя под его окнами и закрепляя скейт на рюкзаке, уже готов карабкаться по стене как ебаный человек-паук к принцессе Рапунцель. Вот только та манда хотя бы волосы своему ёбырю скидывала, а эта хуй даже окно заранее откроет. Но Лавров решительно подтягивается за подоконник первого этажа, цепляется за трубу, которая последние три года дышит на ладан, а потом аккуратно перепрыгивает с выступа на выступ – пора бы ему поучаствовать в каких-нибудь соревнованиях, потому что едва ли найдётся хоть кто-то ещё, кто сможет повторить такие говнофокусы. Труба холодная, как лёд, и руки едва не сводит, но он сжимает губы плотнее и подтягивается выше. И по лбу стекают капли пота, а ноги ватные, стоит ему подумать о том, что под ним почти два этажа и усыпанная камнями, старыми гондонами и использованными шприцами лужайка. Но над головой распахивается окно, и в руках новые силы, а сердце бухает в груди уже не от страха, а от предвкушения. – Чего так долго? – шепчет Конченков, и Игорь реально едва сдерживается, чтобы не убить его. – Заткнись, – пыхтит он, подтягиваясь на руках. – Давай помогу, – Стас протягивает свою тонкую ладонь, и та светится в жёлтом свете настольной лампы и кажется ломкой, как ветка бузины. Игорь ни за что не рискнул бы испортить её или как-то навредить Стасу. – Я сам, – шепчет, подтягиваясь рывком и переваливаясь через подоконник. Стас стоит перед ним в разношенных трениках и майке такой длинной, что та едва не достаёт ему до колен. У него волосы взъерошены, а глаза блестят, и улыбка эта блядская… Чёрт. – Принёс? – спрашивает и усаживается на кровать. На полу валяются учебники и тетради, а кошка пригрелась на столе под лампой и даже не поворачивает в сторону Лаврова голову. – Да, – Игорь украдкой смотрит на ключицы Конченкова, а сам достаёт из кармана рюкзака тетрадку по русскому: между страницей с контрольной, за которую он отхватил пару, и недоделанным домашним заданием несколько помятых марок, и он отрывает одну и протягивает её Стасу. Но тот делает шаг вперёд и вытягивает язык. Его глаза по-прежнему блядски блестят и в ещё суженных зрачках танцуют чертята. И губы у него влажные и тонкие – Игорь уже забыл, какие они на вкус. Конченков не говорит ни слова, а Лавров знает и без того, что он хочет: он кладёт марку тому на язык и чувствует на кончиках пальцев слюну. – Придётся подождать, – говорит, едва сдерживаясь, чтобы не протолкнуть пальцы дальше в рот, чтобы Конченков обсосал и их. – Забористая? – улыбается Стас и снова садится на кровать. Он смотрит, как раздевается Лавров, и Игорю кажется, что тот уже вмазанный, до того у него рассеянный взгляд и тяжёлое дыхание. – А ты уже под чём-то? – Я объебашился клеем, – смеётся Конченков, и Игорь садится рядом, скидывает стопку журналов «Игромир» на старый ковёр в ромбы, а потом заставляет перекинуть через него ногу и проводит языком по его шее влажную полоску. – Пиздишь, – шепчет ему в ключицу и вдыхает запах его майки: дешёвый стиральный порошок, домашняя еда и что-то неуловимо Конченковское – его собственный запах, который сносит голову похлеще витаминок. – Ты бы не двигался, если бы уже вмазал. Стас негромко смеётся, и его зрачки дёргаются – марочка начинает действовать. – Родители не зайдут? – Нет, – он продолжает смеяться, а сам ёрзает на коленях Игоря, потираясь промежностью о его бедра. – Они телик смотрят и со мной не разговаривают. – Плохой мальчик наказан? – хрипло смеётся Лавров, прикусывая губу Стаса. – Долбоёб, – почти стонет тот, расслабляясь в его руках. Он выгибается, приподнимает майку вверх, и Игорь видит на его коже уже почти прозрачные засосы, оставшиеся после последнего раза. Настоящее святотатство – эта кожа должна цвести поцелуями нон-стоп, и Игорь кусает его, целует, почти теряясь в дыхании и в ощущениях. А Конченков цепляется за его плечи, безуспешно пытаясь залезть под кофту и тихо, по-сучьи стонет. – Свет выключу, – говорит Лавров, нехотя отрываясь от его губ. Он подхватывает его на руки и почти без труда подносит к столу – Стас такой худой, что сойдёт за вешалку. – Меня кроет, – шепчет Конченков. – Хуёво? – беспокоится Лавров и отстраняется, усадив его на столешницу. Кошка недовольно поглядывает на них, чуть приоткрывая глаза, но не сваливает. – Нет… нет, – Стас тянет его на себя и отчаянно целует, почти до крови прикусывая его губу. У него стоит, и член оттягивает спортивки так, что это даже выглядит болезненно. Игорь нащупывает выключатель, и свет гаснет, а Конченков в его руках плавится и выгибается, подставляя шею и грудь. И Игорь снова стаскивает его на пол и толкает в постель. – Ноги раздвигай, – шепчет он, нащупывая в темноте колени Стаса. Через щёлку между дверью и половицей просачивается луч света, и где-то дальше по прихожей слышится звук работающего телевизора. Родители Конченкова пьют чай или кофе, а их сын обдолбанно хихикает, подтягивая на костлявых бёдрах спортивки, и с пошлым причмокиванием вылизывает пальцы своего лучшего друга. Химию учит, ага. – Кофту оставь, – шепчет он, когда Лавров тянет майку вверх, оголяя впалый живот. – Если зайдут... – Увидят твои сиськи и в обморок упадут, – заканчивает за него Игорь, вылизывая выступающие рёбра – ну, до чего же худой, чёрт подери. – А если я не увижу, то упадёт у меня. Он ласкает Конченкова, гладит по бёдрам и ласково, почти невесомо целует в противовес собственным словам. Если бы он решился сказать ему, признаться – что за недоотношения? – Смазать есть чем? – он стягивает его спортивки вместе с трусами и облизывает член по всей длине. – Так давай, – смеётся Стас, оттягивая волосы на затылке Лаврова. – Я тебя ждал. Лицо у Игоря горит, а сердце вырывается из груди: Конченков дрочит то ли на него, то ли ради него и растягивает себя для его члена. Это охуенно. И Лавров спускается поцелуями ниже по бёдрам, вылизывает ягодицы и чувствует, как тот пульсирует на его языке. Он плюёт себе на пальцы и проталкивает сразу два – Стас выгибается, хватаясь за простыни и шипит. – Тише, блять, услышат, – шикает Игорь и успокаивающе целует острое колено. Но Конченкова кроет, и он тонко стонет, толкаясь навстречу пальцам, шепчет что-то бессвязное и требует ещё. Засосы на его шее горят синим пламенем в темноте, а искусанные губы искривляются в беззвучном крике – у Лаврова слюнки текут от желания снова облизать их. Он поднимается выше и ловит поцелуи, а потом прижимает Стаса к себе. – Попробуй марочку, – предлагает Стас, чуть слышно хихикая. – Охуенная. Хорошо будет. – Мне и так хорошо, – шепчет Игорь, снимая собственные штаны. – Мне с тобой всегда хорошо. Но Конченкову плевать: его размазывает, и он похотливо раздвигает ноги и приподнимает бедра, когда Лавров вставляет свой член. И за их спинами все ещё бормочет телик, всё так же ползает луч света по полу, родители допивают чай с овсяным печеньем. Самое время сказать Конченкову, что он его любит, но на языке вертится совершенно другое: – Блять... – Глубже, – шипит Стас и бесстыдно кончает, царапая спину Игоря под так и не снятой олимпийкой. Он обмякает в руках Лаврова, расслабляется, но всё равно обнимает его и лениво водит языком по щеке, а потом шепчет: – Кончи в меня, – и Игорь больше не может сдерживаться. В комнате жарко, и они потные и усталые лежат, и Лавров думает, что так и не признался ему в любви, что мастерка у него теперь в сперме Стаса, что родители его могут зайти в любую минуту, и что надо, наверное, достать из него свой член. – Охуенно потрахались, – шепчет Стас и кусает его губу – очень нежно на этот раз, и Лавров не отказывает себе в удовольствии поцеловать его. Пусть хотя бы так, раз всё равно не смог сказать самое важное. – Мне идти надо, – говорит он и снова беспорядочно целует то шею, то подбородок, то ключицы, то плечи. – Не надо, – медленно качает головой Стас. – Родители зайдут, – он напоследок проводит языком линию по подбородку Конченкова, а потом поднимается. Он старается не смотреть, но всё равно замечает краем глаза самую красивую картину на свете: Конченков лежит на спине, запрокинув голову, и дышит по-детски тяжело животом. Лавров никогда никому не признается, что хочет слизать с него сперму. – Тогда я с тобой пойду, – шепчет он и поднимается следом. – Куда? – спрашивает Игорь, любуясь его худым телом в свете проникающего сквозь шторы в цветочек фонаря, любуясь его руками и худой спиной с необыкновенным хребтом дракона на ней. – Поиграем, – Конченков подмигивает ему из-за плеча и натягивает свою майку, совсем не заботясь, что у него сперма на животе. – Стой, – Игорь мягко тянет его на себя и приподнимает подол. Он не отрываясь смотрит в глаза Конченкова, а потом медленно слизывает и ловит одобрительную улыбку – Стас даже глаза закрывает в удовольствии, словно шлюха. Вкус Конченкова на языке горчит, но Игорь счастлив, и у него, блять, как у влюблённой бабы в животе бабочки едва не разносят всё в хлам. Он даже удивляется, что Стас по его лицу не видит, что он на самом деле чувствует к нему. Конченков снова отстраняется, удивительно быстро натягивает свои драные треники и находит носки. В шкафу, в сваленном в кучу барахле валяются куртка, его кеды на физру и даже баскетбольный мяч – его Стас выбрасывает через окно не глядя. Тихонько посмеиваясь, Конченков залезает на подоконник и усаживается, затягивая шнурки. В красновато-жёлтом уличном свете он кажется то ли фантомом, то ли куклой с ободранными коленками, но больше всего он напоминает Лаврову сумасшедшего. На впалых щеках красуется румянец – почти нездоровый, вызванный скорым перепихом на пуховом одеяле – и Игорь всё никак не может отделаться от мысли, что уж очень ему хочется искусать губы Стаса до крови. И эта мысль пульсирует толчками в мозгу наравне с волнами прихода Конченкова. Дёргаются зрачки, плывёт комната, далёкий шум квартиры обволакивает. – Идём, – шипит Стас, застёгивая под горлом куртку. – Ты знаешь, что ты одеваешься как хуй пойми кто? – не к месту уточняет Лавров, глядя сверху вниз на сиганувшего через окно Стаса. Тот ловко цепляется за жестянку карниза, натягивая на голову капюшон парки, и улыбается – улыбку эту Игорь может разглядеть только в глазах, потому что губы этого мудака скрыты под воротником. – А не пошёл бы ты нахуй? – Конченков ползёт по стене, опираясь на трубу, скрывается снизу и ровно через минуту он уже на земле. Вот тебе и Рапунцель. Лавров ползёт за ним, и его всё равно дёргает, а руки холодеют – это обдолбанному Стасу плевать, упадёт он или нет. – Резче давай, – говорит Конченков, вытащив из кустов мяч. Он стучит несколько раз по асфальту, сплёвывает и прыгает – его кроет, и поэтому ему так хочется двигаться. Через огромные дыры в его трениках видны тощие ноги. – Ты в порядке? – спрашивает Лавров, пытаясь словить его руку, но Стас отворачивается и идёт вперёд по улице. – Идём поиграем, – он не оборачивается, зная, что Лавров в любом случае будет тянуться за ним собачкой, совершенно наплевав на собственные желания. Ёбаная любовь. Ёбаный Конченков. Ёбаные марки.       И они, конечно, идут играть, хотя уже перевалило за полночь. – Пасуй, – предлагает Игорь, когда они выходят на детскую площадку. Кольцо тут покосилось, а линии на асфальте давно истёрлись. – Игорь, – Стас перекидывает мяч, оборачивается и смотрит вверх. Мяч стучит по земле, катится, и Лавров совершенно обо всём забывает: Конченков стоит растерянный и улыбающийся. Зрачки у него заполнили всю радужку, и губы красные и истерзанные – хорошо Игорь потрудился, слов нет. – Что? – он подходит ближе, медленно тянет Стаса на себя и смотрит на отражение своего лица в глазах Конченкова. – Мне так охуенно. Мяч закатывается в кусты, где-то за высотками шумят сирены, а свет в окнах всё так же вырисовывается в слово «хуй». Так «хуй тебе, обломится» или «хуй, тебе обломится»? – Мне тоже, – шепчет он. Стас стягивает капюшон, пинает камушек, а потом целует его. Не камушек, конечно, а Лаврова. – Ну и пидор же ты, – смеётся Конченков. А Игорь понимает, что всё-таки обломилось. И улыбается так, что скулы сводит – ему просто охуенно. – Так и ты тоже, – говорит он. – Ты тоже. И в окнах гаснет свет.