Формула Распутина

31 декабря 2016 года. Ранний вечер. Гороховая 2. Ресторан «Лаврентий Палыч». Санкт-Петербург.       Кофе успел безнадёжно остыть, а Жанна так и не притронулась к нему. Тонкая фарфоровая чашечка обиженной сироткой жалась к краю стола, давно смирившись со своей участью. Будучи четвёртой по счёту, она не имела никаких шансов быть выпитой — Жанну мутило уже и от запаха. «Матка боска! — Жанна раздражённо покосилась на часы. — Без десяти пять! Веник в своем репертуаре!»       Время двигалось к вечеру, телефон Веника не отвечал, а его самого хотелось растерзать.       Табачное марево красило сводчатые потолки неестественно бурым, отчего ресторан делался похожим на пещеру какого-то кровожадного чудища. Негромкие, но навязчивые рулады Плевицкой, льющиеся из репродукторов, хорошего настроения не добавляли. Спускается солнце за степи, Вдали золотится ковыль, Колодников звонкие цепи Взметают дорожную пыль.       Злобно названивая Венику каждые пять минут, Жанна конечно же понимала, что это бесполезно. Мерзавец просто с вечера забыл поставить аппарат на зарядку. И действительно, барское ли это дело — брать в голову подобную чепуху?       Вновь схватившись за телефон, Жанна повертела его в руках и, удручённо вздохнув, положила на место.       «В первый раз, что ли?! Даже обижаться смешно!»       Веник всю жизнь опаздывал. Сначала — на уроки, затем — на собственные лекции. Как обстояли дела с любовными свиданиями — этого Жанна не знала, но едва ли на этот случай у него была припасена какая-то особая пунктуальность. Динь-бом, динь-бом, — Слышен звон кандальный. Динь-бом, динь-бом, — Путь сибирский дальний…       — Знатный супец! Как вы находите, Аркадий Никитич? А расстегаи?! Какие расстегаи! Таких расстегайчиков, доложу я вам, и в Москве у Гурьевых не подают!       — Да уж, Фома Фомич! А раки какие! Какие раки! Это ж просто лобстеры, а не раки!       «Лаврентий Палыч» не пустовал и в ординарные дни, а в новогодний вечер и подавно. Культовое заведение славилось превосходной кухней, умеренными ценами, но пуще всего — достоинствами публики. Динь-бом, динь-бом, — Слышно там и тут: Нашего товарища На каторгу ведут.       Названный в честь мегрельского революционера, сгинувшего в застенках ещё царской охранки, ресторан являлся клубом недовольных режимом граждан, а отнюдь не заурядной точкой общепита. По крайней мере, так считали многие.       «Лаврентий Палыч — территория свободы!» Этот лозунг красовался над входом, а траурный портретик умученного социалиста висел в каждом зале и непременно с живыми цветами. Можно ли думать иначе?       Добропорядочные представители всех сословий коротали здесь тоталитарные будни в ожидании неминуемых массовых арестов. Иные оптимисты и вовсе считали «Лаврентий Палыч» ячейкой зарождающегося гражданского общества, что вызывало у Жанны лишь иронию.       Годы шли, репрессии систематически откладывались, а деятельность вольнолюбивой коммуны сводилась к простой формуле: «Мы схомячили ведро икры и придем ещё!» Идут они с бритыми лбами, Шагая вперёд тяжело; Угрюмые сдвинуты брови, На сердце раздумье легло.       — Но возвращаясь к предыдущему разговору… — исподволь покосившись на Жанну, Фома Фомич перешёл на театральный шёпот. — Знаете, что самое прискорбное, Аркадий Никитич? Наше богоспасаемое отечество из мирового жандарма давно превратилось в заправского уголовника. Эдакий жиган из лиговской подворотни, который, чувствуя свою безнаказанность, грабит, насилует и убивает, ни от кого уже не прячась!       — Совершенно с вами согласен, Фома Фомич! Оккупация Тибета — это форменное бесстыдство!       — Не то слово, Аркадий Никитич! Не то слово! Но англичане этого терпеть не станут. Ричард Брюс, доложу я вам, выдающий стратег! Светлая голова! Оксфорд как-никак! Помяните моё слово, рано или поздно он нашей Мамочке хвост-то поприжмёт!       «Мамочка?! Хвост?! Какая дерзость! — не в силах сдержать улыбку, Жанна отвернулась к окну и закурила. — Интересно, Волконская сама эти текста сочиняет или только утверждает?»       Столик этих господ находился чуть поодаль, однако хорошо поставленный шепоток Фомы Фомича слышала не только Жанна, он гремел по всему залу не хуже прославленного меццо-сопрано. Идут с ними длинные тени, Две клячи телегу везут, Лениво сгибая колени, Конвойные рядом идут.       Не так уж просты были завсегдатаи «Лаврентия Палыча», как могло показаться. Ох, не просты!       Конечно, Аркадий Никитич особой замысловатостью не отличался. Густая окладистая бородка с бритыми висками, пенсне точь-в-точь как у мегрельского героя на портрете, безвольный взгляд и голос — типичнейший либеральный разночинец с высокими нравственными принципами да твердою верой как в неизбежность повальных расстрелов, так и в победу добра над злом.       Иное дело, Фома Фомич, служивший штатным осведомителем КГБ. Осведомителем и шептуном. Щеголяя в нарядах из прошлогодних коллекций, эти господа и выглядели иначе. Что поделаешь, если ведомственные циркуляры хронически не поспевают за изменчивой модой?! Что ж, братцы, затянемте песню? Забудем лихую беду! Уж, видно, такая невзгода Написана нам на роду!       Этим во многом и определялся выбор места для деловых встреч — сексоты охранки слетались в «Лаврентий Палыч», как мухи на сироп. Здесь они едва успевали шпионить друг за другом, времени на всех прочих уже не хватало.       Не обходилось и без конфузов. Когда на чемпионате мира по хоккею, проходившем в Петербурге, сборная России в очередной раз проиграла англичанам, все тот же Фома Фомич втолковывал своему визави, что продажный губернатор закупил в британской Канаде слишком скользкий лёд. А так-то, куда ж этим худосочным Томми да супротив нашей ледовой дружины!       На беду, собеседник оказался из конкурирующего управления. Неистово матерясь, он доказывал, что всё это — гнусный поклёп и происки сионистов. А лёд, дескать, наш, ладожский!       Дело кончилось потасовкой, и под крики о кровавых опричниках полиция вывела бузотёров из заведения. Поют про широкие степи, Про дикую волю поют… День меркнет всё боле, а цепи Дорогу метут да метут.       — Привет, Пчёлка! Скучаешь?       Внезапно появившись из-за спины, Веник заставил Жанну вздрогнуть.       — Господин Веневитинов, вы всегда опаздываете?       — Я?! Опаздываю?! — небрежно бросив кашемировое пальто на свободное кресло, он уселся напротив. — Твоё «к четырём» я принял к сведению, но, заметь, ничего не обещал.       И этот негодяй ещё имел наглость улыбаться! В своей невинно-глумливой манере — одними глазами.       — Дим, ну совесть-то иметь надо! Я тебя больше часа жду!       — Совесть… — рассеянно роняя слова, Веник уткнулся в меню. — Хорошенькое дельце… Она вытаскивает меня из кровати… Ты о совести хотела со мной поговорить?!       — А телефон тебе зачем?! В карманах места много?!       Веник уже не слушал. Отшвырнув меню, он скривился, словно только что съел лимон вместе с кожурой.       — Что это, Жанна?! Ты затащила меня в эту забегаловку, чтобы научить разбираться в сортах пареной репы?! Боже праведный! — вытянув шею, он склонился над столом. — Раз, два… девятнадцать наименований! Даже предполагать не рискну, насколько репа сочетается с кедровым орехом и шафраном!       — А ты сюда есть пришёл?!       — Ну не репу же! Я, к твоему сведению, позавтракать не успел!       — А к твоему сведению, у православных пост в разгаре! — Жанна жестом подозвала пробегавшую мимо официантку. — Простите, барышня, у вас есть католическое меню?       — Разумеется! Наше заведение толерантно в отношении всех конфессий!       Через минуту Веневитинов изучал совсем другой ассортимент, изредка отпуская ничего не значащие реплики.       — Тоже мне! Территория свободы! — бубнил он, перелистывая страницы. — Толерантны они!       — Да ладно! В другом месте у тебя бы ещё и паспорт спросили!       — Не у меня, а у тебя. Может, потому и не спросили… Все ж знают, что он у тебя католический.       — Дима, ты вокруг посмотри! У меня стойкое ощущение, что мы не в Питере, а в Варшаве. Скоромное на всех столах!       — Знаешь, Жанна…       Договорить Веневитинову не позволила давешняя официантка, вновь возникшая у столика с блокнотом и карандашом на изготовку.       — Заказ делать будем?       — Барышня, — он виновато развёл руками, — я ведь даже дочитать не успел…       — У нас не библиотека. А вы мне работу тормозите! Вас много, а я одна!       — Хорошо, — захлопнув меню, Веник ехидно покосился на Жанну, — нам, пожалуйста, штоф водочки…       — Водки не держим! Водка — напиток ретроградов, черносотенцев и…       — Я правильно понимаю, что вы меня назвали черносотенцем?       — Нет, но…       — Или вы считаете, что если на мне нет пенсне, — он кивнул на траурный портретик, — то я человек второго сорта?       Официантка стала краснее варёного рака, прервал свою проповедь Фома Фомич, а Веник вдохновенно валял дурака на глазах у почтеннейшей публики.       — Вы посмотрите на них, Жанна Станиславовна, — теперь Веневитинов обращался к ней, — за этим ли были нужны баррикады девяносто третьего?! Чтобы молодежь втаптывала в грязь наши святыни?! Глумилась над идеалами?! За этим ли мы проливали кровь в борьбе с режимом?!       — Водки нет, но вы можете заказать… например… ситро…       — Милочка, — Веник выдержал трагическую паузу, — я хотел бы видеть администратора.       Во след уязвленной барышне устремились десятки взглядов, лишь Веник демонстрировал полное равнодушие, меланхолично продолжив чтение.       Официантка сгинула в табачном дыму, продолжения концерта не предвиделось, и публика быстро потеряла к ним интерес.       — Знаю я, что именно ты проливал, — передразнивая одноклассника, Жанна глубокомысленно покачала головой, — в борьбе с режимом.       — Паскевич, помолчи, а!       — Веник, и охота тебе паясничать?! Тебе сорок пять лет…       — Тебе, прости, не меньше, и я не понимаю, как в нашем почтенном возрасте можно терпеть подобное хамство! — не сводя глаз с меню, Веник нервно рылся в карманах. — Много нас у неё, понимаешь!       — Сигареты ищешь?       — Угу. Всегда кладу в боковой, а ищу в нагрудном, — он наконец извлёк пачку «Феникса» и закурил, — ты ведь о чём-то хотела поговорить?       — О статье Сендерихиной. По телефону мне показалось, что у тебя свой взгляд на ядерную энергетику.       — А тебе зачем?       — Редакционное задание. У авторов пресс-конференция третьего…       — Не любит тебя начальство, Жанна! В самом дерьме заставляют копаться.       — Прям-таки и в дерьме?! По-моему, всё просто. Тема маргинальная. У девочки звёздная болезнь, вот её и занесло…       — Звёздной болезнью она переболела ещё курсе на втором. Ходила вся такая… — карикатурным жестом Веник поправил несуществующие очки. — А Шурик… Ну, Суханов, декан…       — Да знаю, кто такой Суханов!       — Бегал вокруг и крыльями хлопал.       — Ты её ещё по университету помнишь?       — Я её только по университету и помню. Даже что-то ей преподавал… Потом моя научная карьера закончилась, и как-то не было поводов пересечься. Нет у неё никакой звёздной болезни. Вылечили.       — Дим, ты ж сам говоришь, что с университета её не видел. Сколько это? Лет восемь? Десять? Откуда ты знаешь, что с ней могло произойти?! А на статью уже есть негативные отзывы, и весьма авторитетные.       — Жидовская выскочка покушается на авторитет Бора и Резерфорда? — распираемый сарказмом Веник даже оторвался от меню. — На священных коров современной физики?       — Ну, знаешь! Все говорят, что вздор, но тут наш многомудрый Обломов отрывает задницу от дивана и вставляет свои пять копеек!       — Мой тебе совет, Жанна: держись от этого подальше! Целей будешь!       — Даже так?!       — Бор с Резерфордом — те еще моралисты! Бор — так уж точно! Лучше других понимали, чем всё может обернуться…       — Чем обернуться?!       — А ты не понимаешь?!       — Так объясни!       Прикусив губу, Веневитинов надолго замолчал, его искромётное красноречие куда-то разом сгинуло. Сейчас он, казалось, с трудом подбирал нужные слова, а когда опять заговорил, вяз в них, как в трясине.       — Понимаешь, Жанна… Вокруг маргинальных тем, как ты это называла, городские сумасшедшие роятся, как комары на болоте. А тут… Смотри, сто лет назад открыли ядерный распад, поковырялись слегка в этой теме, выдали парочку премий… Потом досточтимые мэтры вылезают со своей проповедью, и тишина… За истекший век это, пожалуй, первая значимая публикация. Чем ты это объяснишь?       — Ну, не знаю… — Жанна пожала плечами. — Откуда взяться публикациям, если писать не о чем?! Бред, он и есть бред…       — Жанна, пойми! Если тема появляется, а потом внезапно исчезает, это значит, что её засекретили!       — И кому понадобилось это засекре…       Заметив краем глаза, что к ним кто-то подошёл, Жанна осеклась. Совсем ещё желторотый администратор, видно, из подрабатывающих студентов, робко переминался с ноги на ногу, а рядом с ним, насупившись, стояла официантка, но уже другая.       — Простите, — юноша пытался придать своему голосу максимум солидности, — с кем имею честь?       — Дмитрий Александрович Веневитинов, помещик, — Веник изобразил удивление. — Что-то не так?! Вы по поводу католического меню?! Мы можем паспорт показать! Жанна, покажи человеку паспорт!       — Нет-нет-нет! — молодой человек нервно замахал руками. — Что вы! У нас территория свободы! Но вот водки, простите, нет.       — Какой водки?!       — Никакой. Это ведь вы заказывали водку?       — Водку?! Мы?! Жанна, мы заказывали водку?! Водка — это напиток ренегатов, дегенератов и… этих… — он щёлкнул пальцами. — Жанна, помоги. Ну этих…       — Черносотенцев, — встряла официантка, — черносотенцев и опричников!       — Точно, барышня!       — И у вас нет претензий к заведению? — уже предвидя ответ, юноша облегчённо выдохнул. — Вы готовы сделать заказ?       — Ни малейших! Ждем не дождёмся!       — Я вас слушаю, — официантка распахнула свой блокнот, — могу порекомендовать «Хулио Писарро». Отличнейший аперитив с тонким цитрусовым ароматом!       — Нет, спасибо, — Веник едва заметно улыбнулся, — нам бутылочку «Чиваса»… двенадцатилетнего, пожалуй… Порцию свинины по-барски и… Жанна, ты что-нибудь будешь?       — Зелёный салат и карпаччо.       — Две порции карпаччо, — уточнил Веневитинов, — и салат.       — Спасибо за заказ!       — Скажи мне, Жанна, — Веник тяжело вздохнул, — как можно травиться пойлом с таким названием?! Да ещё из кактуса?! Ты только вслушайся: Хулио Писарро!       «Тут лишнюю крошку съесть боишься, чтобы фигуру не потерять, салатом давишься! А эти три метра сухостоя волнует, чем бы поблагозвучнее да свинку-то запить!»       — Веник, когда ты уже потолстеешь? Жрёшь за троих, а как был оглоблей, так и остался.       — Откармливать, знаешь ли, некому. Так на чём мы остановились?       — Ты говорил про секретность.       — Про секретность… Да бог с ней, с секретностью… Меньше знаешь — слаще спишь… А вот девочку жалко. Теперь её затравят… Чего доброго, из страны выживут… И сделают это, заметь, твоими руками.       — Хорошо… Допустим, она права, если ты так думаешь…       — Тут и допускать нечего. Я не думаю, я это знаю.       — Хорошо-хорошо! Но чего плохого может быть в ядерной энергетике? За что её травить?       — Угу! Ты это Виктору Дмитриевичу Морозову объясни! Он будет счастлив узнать, что его нефть теперь нахрен никому не нужна! Мы с англичанами поделили источники углеводородов, и это всех устраивает. Помнишь, с каким трудом в семидесятые пробивало себе дорогу биодизельное топливо?       — Но ведь пробило же! Те же немцы в этом весьма преуспели!       — Преуспели… Но есть ещё один нюанс.       — Какой?       — Все ещё не понимаешь?! Топить говном научились, а вот бомбы из говна умеют делать только твои коллеги-журналисты, ты уж прости.       — Оружие?!       — Чудовищной силы! Ты же читала. Или нет? Двести миллионов электронвольт! И у кого-то ещё остаются вопросы?! Работы давно ведутся. У нас, в Англии, в Японии… Думаю, даже у немцев есть такая программа. А у нас это, подозреваю, происходит ещё и в обход Патриаршего Совета. Там полно фанатиков, способных всё испортить. Поэтому шумиха вокруг ядерной темы особенно нежелательна. Ребят выставят на посмешище и затравят. Найдут у девочки полузаконный аборт и двоюродного дядюшку-гомика… Начнёт какая-нибудь флотская многотиражка, подхватят блоггеры, а дальше центральная пресса, телевидение…       — Ваш заказ. Свинину придётся подождать.       — Подождём… — Веник открыл бутылку и разлил виски по стаканам. — Повторю, держись от этого подальше, Жанна. И сама целей будешь, и совесть — чище.       — Высока ли вероятность, что такое оружие уже есть?       — На колу мочало! Ты меня услышала?! — Веневитинов чуть помолчал, но затем обречённо махнул рукой. — Вероятность есть, но не думаю, что большая. У политиков ведь тоже амбиции… Если бы оно было, его бы применили.       — И ты можешь сказать, кто у нас этим занимается?       — Едва ли… Я давно не у дел. Знаю, что секретный центр в Сарове существует с двухтысячного. Чуть позже открыты институты в Дубне и у нас, в Гатчине, — он поднял свой стакан. — Выпьем?       — Давай…       Жанна сделала пару глотков, закурила и с ехидным прищуром посмотрела на Веневитинова.       — Скажи, Дима… Откуда такая осведомлённость? Всё, что ты говорил… Это ведь не физика… Не формулы, по крайней мере… И я не помню, что бы ты когда-нибудь служил в пресс-центре КГБ, — щурясь и картинно сдувая чёлку с бровей, Жанна явно кого-то передразнивала, а Веник потихоньку начинал закипать, — я правильно понимаю, что в двухтысячном у вас ещё с…       — Паскевич! Ещё одно слово, и я ухожу!       — Значит, правильно понимаю… — Жанна продолжала щуриться. — Что ж, источник, достойный внимания…       — Жанна!       — Всё-всё-всё! Молчу-молчу!       — И рожи прекрати корчить! Совсем не похоже!       — Может, кому и не похоже, а ты узнал! — пауза ещё в пару глотков позволила страстям угомониться. — Кстати, ты знаешь, что Ирка в Питере?       — Какая Ирка?       — Слушай, не изображай невинность! Какая-какая?! Аксакова!       — Откуда мне знать?! — Веник продолжал обижаться. — Я твой твиттер, прости, не читаю.       — Как?! Это же главная новость последних дней! Уже и на телевидении было…       — Про Аксакову?! Ты шутишь! Она, конечно, пользуется популярностью у мнительных старушенций, но не до такой же степени! — Веник хоть и пытался демонстрировать равнодушие, но слишком заметно погружался в меланхолию. — Инга Дэвис… А ты знаешь, что я выдумал ей этот дурацкий псевдоним?       — Догадываюсь…       — И что Ирка? — он в один глоток осушил свой стакан. — Предрекла скорый конец света?       — Нет. Всего лишь женитьбу Воронцову. А потом его пытались взорвать.       — Я должен знать, кто это? — Веник прыснул. — Очередной светский бездельник и повеса?       — Как?! Ну, Веник, ты даёшь! Зарылся в своей Стрельне, как в берлоге, света белого не видишь! Ирка остановилась у Плевицкой, а у той был приём… — изумлённо глядя на Жанну, Веневитинов продолжал дурачиться, а может, и правда, ничего этого не знал. — Или ты и про Плевицкую не слышал?!       — Хороший вопрос, Жанна!       — Ваша свинина, — официантка поставила на стол тарелку с ещё скворчащим мясом.       — Барышня, вы знаете, кто такая Плевицкая?       — Надежда Леонидовна! — глаза девушки зажглись восторгом. — Будет петь у нас в сочельник! Живой звук! Приходите, не пожалеете!       — Надо же! Живой звук! Всенепременнейше приду!       — Приходите! Приятного вам аппетита!       — Веник, ты опять придуриваешься?! Плевицкая ж у нас из всех утюгов! За минуту до твоего прихода здесь её записи крутили!       — Я много потерял? — Веневитинов пожал плечами и снова потянулся к бутылке. — Дальше-то что?       — Так вот, на приёме была Ирка, Крюденер…       — Крюденер?! — Веник подавился тонким надрывным смешком. — Тот самый?! Который археолог?!       — Ну да.       — Спустя столько лет… Вполне себе сюжетец для дешёвой мелодрамы…       — Какой сюжетец?! Ты о чём?!       — А будто ты не знаешь?!       — Что я должна знать?!       — Жанна Паскевич и чего-то не знает?!       — Веник! Тебе книксены нужны?!       — Ладно, извини. У Ирки с Крюденером роман был. Давно. Ещё до меня. Аксаковы дачу снимали под Ригой, Ирку с Наташкой на лето к морю вывозили. Тогда наши голубки и познакомились. Да какой там роман?! — он небрежно махнул рукой. — Гимназисты! Так… Обнимашки-целовашки…       — Не скажи! У иных гимназистов…       — Жанна! Ну причем тут какие-то иные гимназисты?! — Веник не сдержал блудливой ухмылки. — Ты меня слушай! Не было у них ничего!       — Опять выпендриваешься? Ну-ну… — Жанна тяжело вздохнула. — А я с Крюденером встречаюсь послезавтра…       — Зачем?       — Интервью записывать. О его похождениях в Бразилии. Как будто мне делать нечего…       — Вот привет и передавай. И Ирке, и ему самому заодно.       — Ты и с ним знаком?       — Нет, откуда?! Я о нём только от Ирки слышал. Ну и… Ты же знаешь… «Вестник древней истории» иногда почитываю. Выпьешь ещё?       — Наливай…       Струился к потолку табачный дым, ресторан гремел посудой, а Веник, медленно вращая стакан в руке, вслушивался, казалось, в совсем другие звуки, и витал где-то далеко-далеко.       — Не жалеешь, что вы с Иркой расстались?       — Может, и жалею… — словно очнувшись, он вновь выпил. — А не расстанься, жалел бы ещё больше. Прости за громкие слова, но есть вещи, которые нельзя прощать. Если так можно поступать с собственной сестрой…       — Не знаю, Дим… Ради любви можно простить многое… А тебя она любила…       — Будто Наташку она не любила?! Любила и предала… — он снова нервно поигрывал пустым стаканом. — Ты, кстати, о Наташке что-нибудь слышала?       — Нет, — Жанна вздохнула и тоже залпом выпила, — могла бы узнать, но не хочу.       — Почему?       — Потому, что боюсь. Потому, что пьём, как за покойницу… Не чокаясь…