Формула Распутина

1 января 2017 года. Утро. Сухаревская площадь. Москва.       Плывёт над Москвою бой часов. Вязнет в простуженном воздухе, но прорывается, разгоняя по переулкам липкую дрёму да запоздалые сны.       — Бом! — начинает Спасская башня.       — Бом-м-м! — вторит ей Сухаревка.       Стелется перезвон бархатным покрывалом, греются озябшие бульвары в медовом вареве созвучий. Словно горстью пятаков, рассыпаются гаммы по всей столице: от фешенебельных кварталов Бирюлёво до рублёвских трущоб. Дескать, просыпайся, город! Кто рано встаёт, тому Бог подаёт!       Так и длится эта вековая перекличка. Что обсуждают? О чём спорят?       — Бом! — доносится из Кремля.       — Бом-м-м! — возражает Сухаревка.       Но это хорошо, ежели ты снаружи, — стой, башку задрав, наслаждайся! А ежели внутри?!       Восемь медных литых ударов, и всё — по мозгам! Точно заперли тебя в пустой цистерне да молотят по ней пудовой кувалдой. Каждый божий час! К концу рабочего дня зенки сами из орбит выползут, без всякого окулиста! Умишком же тронуться можно!       Здесь, на третьем этаже Сухаревой башни, громыхание особенно мерзкое. Вроде и смолкло всё, но долго ещё гуляет по залам дребезжащее эхо, давя на уши всей тяжестью многотонных колоколов.       Гоша продрал глаза, потянулся. Вчерашняя выпивка всё ещё шумела в голове, ладно хоть не просилась наружу — и то славно!       — Спи, балбес! Не будет сегодня барышей! — стоя за прилавком, Костян мусолил во рту сигарету. — Могли совсем не приходить. Кому сегодня наши книжки нужны?! Первого января спозаранку-то?!       Кряхтя и постанывая, Гоша встал с табурета и принялся рыться в карманах.       — Кость, у тебя курева богато? А то у меня ещё с вечера кончилось…       — Ну и рожа у тебя! — протягивая пачку, сосед жалостливо оскалился. — Где отмечал-то?       — У брательника двоюродного, в Медведках.       — У тебя брательник есть? Ты ж не рассказывал про него.       — Двоюродный, — чиркнув спичкой, Гоша глубоко и смачно затянулся, — а что про него рассказывать?.. Отрезанный ломоть.       — В фараоны подался? Или в уркаганы?       — Хуже… На дохтура выучился.       — Чего ж в этом плохого?! В люди человек выбился!       — Да ну! Может, оно и выбился, только кисло с ним как-то… Не то… В хату заходишь, как в лавку антикварную… Это не разбей, то не залапай! Баба евонная тлёй вокруг порхает, в этом… как его… в пеньюаре банном, да щебечет без умолку. Что ж вы, говорит, Гошенька, за поповский фарфор грязными руками хватаетесь?!       — Бабла немерено?       — А то! Проктолог! Говорят, самому районному голове в жопу заглядывал! По всем стенам дипломчики почётные развешаны да мазня в рамах золочёных, как из Третьяковки!       — Ну ты даёшь! С таким брательником живи да радуйся! А рыло воротишь!       — Да ну! Не моё это! Дружки эти его с рожами постными… А как вы, говорит, Георгий Васильевич, относитесь к эскалации напряжённости в Центральной Азии! Тьфу на них! — Гоша и вправду сплюнул. — Да пошли вы в жопу со своим Тибетом!       — А чего ты хотел? Интеллигенция!       — Интеллигенция, как же! Я от этих мудозвонов уж не знал, где спрятаться, — к брательнику в кабинет забрёл. А там книг по шкафам мерено-немерено! Как у покойного князя Трубецкого, не меньше! Дай, думаю, полистаю чего-нибудь, пока к столу не позвали. Тяну книжку с полки, а она не тянется, тяну другую — та же петрушка. А тут и брательник подоспел. Ты, говорит, не парься, я их, говорит, стальным штырём прошил, как раз чтоб не таскали.       От неожиданности и обалдения Костян даже поперхнулся. Сигарета вылетела изо рта, и он зашёлся истерическим хохотом.       — А ты говоришь, первого спозаранку! — продолжил Гоша. — Наши книжки вообще никому не нужны!       — Ну ты, брат, и заливать!       — Хочешь — верь, хочешь — нет! — Гоша махнул рукой. — А я туда больше ни ногой! Да и не позовут… Я им весь толчок заблевал, а он у них, между прочим, под гжель расписан.       Рухнув на свой прилавок, Костян по-лошадиному заржал и добрых пять минут не мог успокоиться.       — Я как представлю себе тот толчок… — мало-помалу Костя пришёл в себя. — Ты, кстати, по каким делам Трубецкого знал?       — Откуда мне его знать?! Князя-то?!       — Не скажи! Он частенько на Сухаревке бывал…       — Так это ж когда было-то?! Он помер, мы с тобой небось ещё гимназию не закончили. Лет семь поди?       — Типа того…       Костя зевнул, и разговор сам собою увял. В огромные окна-бойницы постукивал ленивый зимний дождик. Косые струйки плыли по стёклам, тоскливо поблёскивая в свете фар. Унылыми звуками вечной пробки поплёвывалось Садовое кольцо.       Превозмогая дрёму, Гоша прохаживался взад-перёд по пустому залу, пока не прильнул к окну.       Светало нехотя. Рваные сполохи недалёкого пожара красили небо лиловым, отчего утренний сумрак казался только гуще и мрачнее.       — Слышь, Костян, не знаешь, что это горит в центре? Нехило-то полыхает! Я из метро выползал — уже горело, и до сих пор потушить не могут!       — Угу, — промычал сосед сквозь храп, — отчего ж не знать, знаю. Англичане Кремль подожгли.       — Да ты что?! — от таких известий у Гоши пересохло во рту. — Ладно брехать-то!       — Собаки брешут! Заложили фугас с напалмом прямо под Арсенальную башню — так долбануло, что у нас на Мясницкой чуть окна не вынесло!       — А нахрена?!       — Да кто ж этих супостатов знает-то?! Нам с тобой не понять, это ж политика!       — А почему в новостях молчат?       — Ну да! Скажут тебе про это в новостях! Как же!       Мысли забегали очумелой белкой в колесе.       «Так… Мыло, соль и спички в доме есть, а вот крупа заканчивается…»       — И что теперь будет?! — Гоша совсем поник. — Война?!       — Мобилизацию пока не объявляли… — сосед удручённо вздохнул. — Ты, кстати, военнообязанный?       — И ты молчал?! Надо ж по магазинам бежать!       — Сиди, дурак! — Костян прыснул со смеху. — Закрыты они ещё! Ой, не могу! Видел бы ты сейчас свою рожу похмельную! Ой, держите меня!       На еле гнущихся ногах Гоша доплёлся до своего прилавка.       — Ну ты и дебил! — он осел на табурет. — Идиота кусок!       — А чё?! Не хуже твоего проктолога получилось!       — Да иди ты!       — Не кипишись! Успеем ещё в лабас! — сосед хлопнул Гошу по плечу. — Вот смену закончим и обязательно подлечимся! Я угощаю!       — Шуточки у тебя… А что на самом деле?       — Да так… Барыньке одной особняк подпалили. Бутылку с керосином в окно, и тю-тю!       — Богатая барынька? Много добра сгорело?       — Ну как… — Костян развёл руками. — Баронесса! Фамилию только забыл… Немецкая какая-то… Длинная… Типа, как Штангенциркуль. Звать Татьяна Романовна… А фамилию забыл… Только не ахти она богатая. Там и не особняк, а так — хатка на пять комнатёнок. А из прислуги только горничная, да и та скорей приживалка, а не горничная. Даже непонятно, зачем и кому её поджигать вздумалось.       — Ну, Кость, мало ли… Может, ухажёра отшила, вот он и мстит теперь.       — Да какие там ухажёры?! Ей за полтинник!       — Вдова?       — Типа того… Дева старая… Был у неё полковник один… Из родовитых! Типа князь! Сватался, свадебку собирались сыграть, а потом и сгинул… на афганской.       — Так это ж когда было-то?!       — Во-во! Уж четверть века, почитай… Вот так с тех пор траур по нему и носит. Мы её в детстве, — Костя улыбнулся, — чёрной каланчой меж собой называли. Худая, как щепка. Высоченная! Ну, нам тогда казалось, что высоченная. И в чёрном вся. К бате моему в лавку частенько заходила… Пока жив был родитель мой…       — Снова ты, Костян, заливаешь! Где ж это видано, что бы князь на войне погиб! Они по штабам сидят, бумажки перекладывают!       — Тут уж не знаю, врать не стану. Так люди говорят… Только то знаю, что…       — Простите, пожалуйста! — звонкий девчачий голос прервал беседу.       Деваху, подозрительно трущуюся у прилавков, Гоша приметил давно, что и немудрено, в пустом-то зале. Но вот как она подкралась к ним с Костяном, это бдительный торговец прозевал.       Лет двадцати, явно из губернской бедноты, видок девица имела более чем задрипанный. Две белесые гимназические косички торчат в стороны из-под нелепого беретика, поношенное пальтишко едва по швам не расходится. И очки! Что может изуродовать бабу больше, чем толстые очки?!       Видать, мечтала поступить в театральное, а приехала в столицу и внезапно выяснила, что ни кожи ни рожи бог не дал. Не то что в артистки, на панель не пробиться. Вот и работает посудомойкой да учится на какого-нибудь агронома, прости господи.       — Простите, пожалуйста, — повторило чудо-юдо, кивая на Гошин прилавок, — это ваше?       По-пацански засунув руки в карманы, она нагловато пялилась на барышника парой мутно-фисташковых глаз.       — Чего надо?! — Гоша демонстративно осмотрел замарашку с ног до головы. — Любовные романы на первом этаже.       — Можно посмотреть?       Подарочное издание «Британской мифологии» обошлось Гоше по тридцать рублей за штуку. На пробу он взял парочку экземпляров, но за две недели так ни одного и не продал. Тут и солидный покупатель языком зацокает, а уж этой-то нищебродке оно точно не по карману!       — Ты руки с мылом мыла?! Тебе тут что, изба читальная?! Залапаешь, кто у меня потом это купит?!       Деваха равнодушно пожала щуплыми плечами, развернулась и молча побрела прочь.       — Ходят тут… — бросил Гоша ей вслед.       Костян, казалось, проглотил язык. Он минуту, будто филин, вертел башкой, переводя обалделый взгляд то на товарища, то на удаляющуюся барышню, пока наконец не пришёл в себя.       — Ну ты и лох, доложу я тебе! Послал боженька идиоту буженинки в постный день!       — Кость, сорок пять с полтиной! Куда я потом…       — Ты что, не знаешь, кто это такая?!       — Щас! Должен я всякую белорыбицу пучеглазую в лицо знать!       — То, брат, не белорыбица! — Костян со значением усмехнулся. — То, брат, манность небесная! Чё, правда, не знаешь?! Или гонор решил показать?!       — Откуда мне знать?!       — Ну да… Ты ж у нас с полгода, а она больше у антикваров трётся, к нам сюда почти не заходит…       — У антикваров?! Эта кикимора болотная?! Да ты шутишь!       — А ты думал?! В иной месяц всю кассу им и делает! Она на тятенькины денежки весь рынок купить может! Вместе с башней!       — Ладно брехать-то!       — Собаки брешут! Бенкендорфа это дочка!       — Да иди ты! Графа Бенкендорфа?! Министра финансов?!       — И внучка покойного князя Трубецкого!       — Ой-ой-ой! А ещё принцесса уэльская и англичане Кремль подожгли! Ты, Кость, сперва придумай, что врать, а уж потом ври! То она у тебя дочка Бенкендорфа, то внучка Трубецкого!       — А одно другому мешает?! Они ж там давно все переженились!       — А чё ж одевается как побирашка?!       — Мне почём знать?! С жиру бесится!       — Да ну тебя! — Гоша вытянул ноги под прилавком. — Не досуг мне твои россказни слушать. Я лучше ещё посплю.       — Как знаешь. Только покупательницу ты потерял некислую! Штучная покупательница!       — В следующий раз…       — А не будет, Гоша, следующего раза. Злопамятная она. Графиня!       Громыхали тележки чернорабочих, таскавших на свалку пустые коробки и прочий хлам. Дождь за окнами усиливался. Проржавевшие водосточные трубы утробно журчали, нагоняя дрёму. И снилась Гоше Чёрная Каланча с бутылкой керосина. Что ж ты, говорит, Гошенька, сиротинушку-то обидел? Снилась буженина с морошкой да белорыбица под чесночным соусом, снилось, что и не Гоша он вовсе, а граф Бенкендорф, что живёт в Кремле, ездит на белом лимузине и на большом станке печатает деньги. И все было бы хорошо! Просто здорово! Кабы не англичане!       — Андрей, подождите меня, пожалуйста.       Голос давешней «штучной» покупательницы возвратил Гошу из грёз на замусоренный книжный рынок. Рядом с девахой тёрся какой-то очкарик не менее затрапезного вида. Однако ж к груди парень прижимал стопку антикварных книг тыщи на три как минимум.       «Похоже, не врал Костян! Может, и не графиня, но при бабле мамзелька!»       Барышня между тем уже шла в его сторону.       — Маргарита Христофоровна, — прошептал товарищ, наступив Гоше на ногу.       — Сколько? — она кивнула на всю ту же «Британскую мифологию».       — Сорок пять пятьдесят… Маргарита… Христофоровна…       Небрежно швырнув на прилавок мятый полтинник и забрав книгу, барышня вернулась к своему кавалеру.       — Пойдёмте, Андрей. Теперь всё.       — Ну, брат, выходит, тебе нынче проставляться! И рупь за подсказку! — Костян в очередной раз едва ли не катался по полу. — Повезло тебе, уж больно ей твоя книжонка приглянулась!       — Так ты не шутил?!       — Охота мне тебя байками кормить?! Говорю же, графиня!       — А что крендель с ней? Хахаль ейный? У графьёв теперь мода такая — в обносках ходить?       — Навряд ли хахаль… Андрюха это Фролов, студентик. Давно у нас тут мелькает. Правда, покупает редко. Больше разглядывает. Хотя… В последнее время и покупать стал…       — Ну… Коли у неё деньжищ и так куры не клюют, ей и мужик-то без надобности, только в койку! А такие, как этот, бабам нравятся.       — Яшку-одессита знаешь?       — Конечно! Кто ж Яшку-то не знает?! А что?       — Его кореш.       — Яшкин?!       — Ну да.       — Он же типа приблатнённый… На вид — так точно! А этот… Хлюпик какой-то…       — У Яшки много корешей, Гош. Разных. С месяц, как объявился, а уже такой кодлой оброс! Но знаешь, — Костян нахмурился, — мутный он тип, этот Яшка! И лезть в его дела, корешей его обсуждать я бы не стал.