Формула Распутина

1 января 2017 года. Утро. Крестовский остров. Санкт-Петербург.       Игра началась. Судя по тому, что визготня и причитания старой графини были слышны уже с крыльца, Лизонька постаралась на славу!       «Что, господин барон, ваш выход?! — Крюденер снова вдавил кнопку звонка. — Ведь так и окоченеть можно!»       Отворять ему не торопились.       Нагие деревья поскрипывали под тяжестью обледеневших веток, мутная гриппозная изморось липла к их коре и мгновенно застывала. Нева искрилась холодной электрической рябью, с чудовищным лязгом ветер трепал дорожные знаки, а вместе с ними — пальто и измотанные нервы.       «Оглохли они там, что ли?!»       Барон позвонил ещё раз. Потом ещё. Прислушался.       Скандал, разгоревшийся в гостиной у Плевицкой, принимал уже формы вселенской катастрофы. Теперь кричала Лизонька. Всех слов было не разобрать, но что-то про кровавых опричников, тюрьму народов и засилье клерикализма.       «Ах, Лиза! Только не переиграй, малышка! Только не переиграй!»       Мысли о возлюбленной дурманом растекались по всему телу. Кто бы мог подумать, что какая-то белобрысая чертовка способна довести его до безумия!       «Ну и влип же ты, господин барон! — Крюденер обречённо вздохнул. — Как гимназист прыщавый!»       Вглядываясь в бледную полоску рассвета, он задумчиво раскурил сигару. Чёрная гуашь речных вод ненасытно впитывала, казалось, весь свет, скупо изливаемый с небес.       «Одиннадцатый час, а хоть глаз коли! Бывают ли здесь настоящие рассветы? Порою начинаешь в этом сомневаться… Не город, а наваждение дьявольское… Сам Кафка бы с ума сошёл!»       Вслед за сигарой из кармана был извлечён телефон, но звонить никому не понадобилось. Замок наконец щёлкнул, и в проёме двери показалось взволнованное лицо полковника Сухотина.       — Доброе утро, Витольд Юлианович. И с Новым годом вас! Заставили ждать? — полковник протёр вспотевшую лысину напудренным платочком. — У нас тут такое… Лишь на вас и уповаем!       — Что-то случилось?! — изображая озабоченность, Крюденер поднял правую бровь. — У Надежды Леонидовны опять истерика? Её можно понять… Столько всего разом… И это убийство, и покушение на Воронцова…       — Нет! Слава богу, нет! С Наденькой всё в порядке! Тут другое… Антонина Петровна нашла у дочери какую-то запрещённую книжку и теперь лютует!       — А как же Инга Витальевна? Её чары на сей раз не сработали?       — На беду, она уехала.       — В Москву? Право, нам будет её не хватать.       — Нет, Наденька сказала, куда-то в пригород. По делам.       — И, оставшись без присмотра, графиня взялась за воспитание дочери?       — Боже праведный! Вы не представляете! Дым коромыслом! — полковник картинно воздел руки. — Но входите же, не то мы дам простудим!       — Михаил Евгеньевич, — барон перешёл на шёпот, — мне, право, неловко… Вы не напомните, как зовут дочь Антонины Петровны? Признаться, запамятовал…       — Лизонька. Елизавета Гавриловна.       Мягкий полумрак гостиной только подчёркивал всё то прекрасное, что было в этом бесенёнке. Сейчас Лиза напоминала хрупкую, беззащитную фею. Неровный свет камина дрожал в огромных заплаканных глазах, обнажая их трепетную бездонность.       «Интересно, феи плачут? И как нужно постараться, чтобы их до этого довести?»       Барон не выдержал и украдкой подмигнул ей. Дескать, всё в порядке, милая, я уже здесь. Заметила. Но виду не подала. Умница!       Затравленно вжавшись в кресло, Лиза умудрялась огрызаться.       — Вам бы, маменька, на митингах выступать! С вашей идиотской логикой, вы попам всю паству распугаете! Даже тех, кто на митинги за деньги ходят! Хоть какая-то польза отечеству будет!       — Лизавета! Ты разговариваешь с матерью!       Появления новых зрителей графиня не заметила. Изображая добродетель и скромность, она тем не менее умудрялась занимать весь диван напротив дочери. Временами её голос срывался на визг, а назидательные слюни летели во все стороны. Колорита добавлял видавший виды цветастый сарафан, в котором достопочтенная Антонина Петровна больше напоминала деревенскую Матрону, чем даму из общества.       — Уважение к старшим, — продолжала графиня, — это первое, что отличает истинного православного от какой-нибудь неруси басурманской! Матерь-Церковь учит нас смирению…       Найдя глазами Плевицкую, барон виновато поклонился. Прима сидела за роялем немного поодаль и тихонько терзала инструмент. В ответ она лишь пожала плечами, мол, какие уж тут формальности.       «Чересчур спокойна. Даже странно… Не очень-то на неё похоже. Но как же изящно бегают пальчики по клавишам! Не будь Лизы, за нею бы приударил!»       — Ваша Церковь, маменька, — конструктивная полемика между тем не угасала, — вместе с вашим КГБ приведут бедную Россию к катастрофе!       — Боже! Лиза! — графиня побледнела. — Разве в Церкви учат плохому?! Это всё твоя змеюка-Бенкендорф! Это она тебя подучила! Ох, горе моё, горе… Видел бы тебя твой отец-покойник! С чужих слов поёшь, а своё разумение где? КГБ ей не угодило, Церковь у нас плохая…       — Антонина Петровна, душечка, — вмешался барон, — я не думаю, что Елизавета Гавриловна хотела оскорбить ваши религиозные чувства. Просто…       — Витольд Юлианович! — его наконец заметили. — Доброе утро!       — Как ваше самочувствие? — целуя графине руку, Крюденер застыл в поклоне. — Выглядите превосходно! Вам так к лицу этот чудный наряд «а-ля рюс»!       — Какое уж тут самочувствие, — жалобно пропыхтела Антонина Петровна, — с такими-то детьми… Раньше срока в могилу сведут!       «Зря я спросил. Еще не накудахталась, курица старая…»       — Вот, полюбуйтесь! — Антонина Петровна кивнула на стол, за которым давеча вызывали дух Распутина. — Какими книжками зачитывается современная молодёжь! Это же форменное святотатство! Гнусный, лукавый поклёп на веру Христову!       Предложение полюбоваться было, разумеется, чисто фигуральным, но барон не преминул им воспользоваться. Он подобрал со стола тонкую потрёпанную брошюру и устроился в свободном кресле.       Задумчиво шурша страницами, Крюденер ждал, пока графиня перестанет исходить на соловьиный помёт, а полковник хотя бы чуточку успокоится. Невзрачной тенью тот стоял, прислонившись к комоду, и нервно мусолил потухшую сигару во рту.       «Этот боров точно должен что-то знать… Но как же он баб боится! Только прикидывается дамским угодником!»       Наконец Сухотин чиркнул спичкой и замаячил по гостиной из угла в угол.       — Кошмар! — барон с сочувствием покосился на Антонину Петровну. — Это безнадёжно!       — Вот именно! — обретя союзника, графиня вновь оживилась. — Вот именно, Витольд Юлианович!       — Одного не пойму, что нашла здесь наша бдительная цензура? По-моему, очень слабый школярский текст, я бы даже сказал — жалкий. Вы только послушайте: «Вне зависимости от событийного наполнения социальной истории, имманентная сущность человека предвечна и абсолютна. Не нуждаясь ни в каких обоснованиях своих прав на вечность…» — Крюденер швырнул книжку обратно на стол. — Помилосердствуйте! Какой пафосный бред!       — У вас, верно, нет детей, барон?! — графиня снисходительно покачала головой.       — Не знаю. Надеюсь, что нет, — он улыбнулся, — но какие в мои годы?! Мне всего тридцать семь!       — Когда обзаведётесь, тогда поймёте! Как-то в частной беседе, — графиня приосанилась, — Зинаида Николаевна Волконская назвала эту, с позволения сказать, работу самой удачной идеологической диверсией британских спецслужб за последние лет пятьдесят. Молодёжь глупа и неопытна! Спасительная простота Христовой веры для них оказывается недоступной! Им лукавое хитроумие подавай! А после неудачного опыта немецких коммунистов обезьяной Дарвина уже никого не удивишь! Вот и изворачивается британский змий…       — Простите, Антонина Петровна, но как раз хитроумия я здесь и не усмотрел. Старо, как мир. Альбигойцы исповедовали нечто подобное ещё в двенадцатом веке… Боюсь соврать… Средневековье не вполне моя тема…       — Вы, Витольд Юлианович, взрослый образованный человек! Не то что эти неучи! Им в уши льют яд, отравляющий душу, а они… Ох, что и говорить…       Графиня махнула рукой, и на этом фонтан её красноречия иссяк. Успокоился и полковник. Теперь он вальяжно дымил сигарой, пристроившись в кресле у самого камина.       — И что стало с автором, позвольте спросить? — выдержав недолгую паузу, Крюденер вернулся к разговору. — Я надеюсь, награда нашла героя?       — Её подвергли остракизму, — наконец-то заговорил Сухотин, — и она эмигрировала. Лет десять назад был очень громкий процесс… Здесь, в Петербурге.       — Её?! — барон снова взял со стола брошюру. — Наталья Аксакова. «Эгалитаризм или человеческое достоинство»… И за подобную ересь лишают гражданских прав?!       — Вот именно, что ересь! Я бы её за это в Сибирь отправила! — графиню перекосило злобой. — Пешком! Миндальничает наша власть с врагами, ох миндальничает!       — Вы же не будете спорить, барон, — полковник уже утопал в табачном облаке, — что гражданское преследование намного гуманнее уголовного? Россия в этом отношении уникальна. Повсюду в мире инакомыслящих преследуют наряду с убийцами и грабителями.       — С формальной точки зрения вы правы, Михаил Евгеньевич… — на мгновение Крюденер задумался. — Но мне любопытно было бы узнать, какая доля этих несчастных предпочла бы десять лет Сибири вашему хвалёному гуманизму? Сама ведь процедура остракизма крайне унизительна. Все ваши друзья и родственники публично от вас отрекаются, и вы становитесь абсолютным изгоем! Да и сопутствующее лишение гражданских прав, доложу я вам… Медицина, образование, социальные гарантии… Неудивительно, что все они эмигрируют.       Полковник неопределённо кивнул и промолчал.       — Наталья Аксакова… — погрузившись в раздумья, барон мечтательно смотрел в пламя камина. — А не было ли у неё сестры?       — Кажется, была… — подтвердил Сухотин. — Да, определённо. Ирина, ведь так её звали?       — Да, Ирина…       — Вам доводилось пересекаться? Простите, если был бестактен…       — Пустое, Михаил Евгеньевич, — Крюденер изобразил смущение, — это было давно… Очень давно… Первая любовь — самое яркое чувство. Длится всего пару месяцев, а вспоминается потом всю жизнь…       — Я бы на вашем месте поостереглась в этом признаваться, — Антонина Петровна кивнула на всю ту же книжицу, — одно ведь семя!       — Вы несправедливы, Антонина Петровна, — Плевицкая хлопнула крышкой рояля, — Ирина Аксакова была первой, кто подписал остракон сестры, и ей хватило мужества выступить на процессе. Это ли не пример гражданской сознательности?! Как минимум этот поступок достоин уважения.       — Тяжкий, должно быть, крест! Для одних, — барон со вздохом посмотрел на Лизоньку, — ты Иуда, для других — сестра Иуды! Вы о ней что-нибудь знаете, Надежда Леонидовна?       — Нет… — на краткий миг Плевицкая отвела взгляд. — После той истории о них обеих ничего не слышно. Давно уже…       «А ведь что-то знает… Знает, но боится сказать. Или не хочет…»       — Жаль… Было бы интересно повидаться… Столько лет прошло…       — Мы, верно, утомили Наденьку нашими разговорами о политике, — Сухотин недвусмысленно подмигнул барону, — расскажите лучше про Бразилию. Вы ведь собираетесь продолжить поиски?       — Разумеется! Но, признаться, я несколько поиздержался. Археологическая экспедиция — предприятие не дешёвое.       — Ищете спонсоров? — графиня встряла с советом. — Обратитесь к княгине Волконской. Это очень мудрая женщина, уверяю вас! Ваши исследования, безусловно, приносят пользу отечеству, и я уверена, вы с Зинаидой Николаевной найдёте общий язык!       — Я не хочу быть неправильно понятым, Антонина Петровна, но для меня моя независимость важнее всяких денег, а связь с государственными структурами — это ведь ещё и дополнительная ответственность!       — Обратитесь к Христофору Александровичу Бенкендорфу, — полковник пожал плечами, — он хоть и министр, но благотворительностью занимается исключительно как частное лицо. Я думаю, ваши изыскания…       К концу фразы Сухотин уже понимал, что допустил промашку, однако было поздно.       — Бедный, бедный граф! — с новыми силами запричитала Антонина Петровна. — Получить такое счастьице на старости лет! Юная графия Бенкендорф — это же сущая дьяволица! От неё — только смута и разлад. И другие, на неё глядя, в свиней превращаются! Лизавета, ты меня слышишь?! Это и к тебе относится!       — Маменька, вы не смеете так! — Лизонька вскочила. — Вы!.. Вы!..       Она всхлипнула и бросилась к выходу.       — Не слишком ли вы строги с дочерью? — Крюденер поднялся с кресла. — Она ведь простудится!       — Ничего страшного, ей полезно! Заодно дурь из головы выветрится!       Барон лишь вздохнул и поспешил за Лизой.       Во дворе она стояла, прислонившись к дереву, и курила. Свет низкого солнца, бьющего из-за туч, зыбкою тропою стелился по реке, делая точёный силуэт девушки ещё прекраснее.       Ледяной туман и тучи развеялись, но резко похолодало.       Барон нежно набросил своё пальто Лизе на плечи и коснулся губами её затылка.       — Ты — умница! Это был потрясающий спектакль! Плевицкая явно что-то знает. А твоя драгоценная маменька…       — Теперь ты видишь, каково мне?! Ты видишь, как она отравляет мне жизнь?! — Лиза с рыданиями бросилась к нему на шею. — Как же я её ненавижу!       — Не плачь, милая… — он крепко прижал её к груди. — Не плачь…       — Ненавижу! Ненавижу! — Лиза билась в истерике. — Когда она наконец сдохнет?! Когда ты сделаешь меня сиротой?!       — Все готово, нужно лишь подгадать момент. Но…       — Что?       — Ты не передумаешь? Не пожалеешь? Потом…       Рыдания прекратились, но, прежде чем ответить, Лиза долго молчала.       — Нет. Я не передумаю, — голос дрожал, но дрожал металлом. — Только мне страшно, Паша! За тебя страшно! А вдруг тебя кто-нибудь разоблачит?!       — Кто меня может разоблачить, глупенькая?! — он засмеялся. — Только Аксакова! Мы очень похожи с беднягой Витольдом. В Питере он не жил, фотокамеры боялся, как огня… Фотокамеры и пауков. Представляешь?! На тигров в одиночку ходил, а пауков боялся! Смешной был тип!       — А Воронцов?! Про него говорят…       — Ему ещё из больницы надо выбраться, твоему Воронцову!       — А ведьма?! Она что-то подозревает… Так странно смотрела на тебя позавчера…       — Ты просто ревнуешь, — он опять засмеялся, — она на всех так смотрит. Это их шарлатанские штучки.       — Нельзя её недооценивать!       — Кстати, где она? Какие у неё могут быть дела в пригороде?       — В Петергофе. Видно, в музей захотелось.       — Странно… Какая срочность ехать туда спозаранку? Не такой уж это популярный музей… Выведай, что сможешь.       — Хорошо.       — Ты была на Николаевской?       — Да… Но узнать удалось немного, — Лиза уже пришла в себя, — квартира на Николаевской, действительно, принадлежит Наталье Аксаковой, но в ней никто не живёт. Правда, за коммунальные услуги кто-то исправно платит. Ещё дворник сказал, что изредка вечерами приезжает какая-то барыня на дорогой машине. Уезжает за полночь и почти никогда не ночует.       — Кумушка свила гнёздышко для любовника?       — Может быть…       — Что за барыня?       — Сказал, похожа на какую-то артистку, но вспомнить не смог. Говорит, невысокая, тёмненькая, от сорока до пятидесяти.       — Брюнетка? Шатенка?       — Не знает он таких слов. Тёмненькая. Я бы вообще не слишком доверяла этой алкашне! У них, если не бабища с рынка, уже барыня и артистка! Да и дорогая машина…       — Марка, номер?       — Номер обещал записать за дополнительную плату, а в марках он тоже не разбирается.       — Да… Это не Ирина, — он задумчиво смотрел вдаль, — а вот на Плевицкую очень похоже…       — Почему ты считаешь, что не Ирина?       — Ей должно быть чуть больше тридцати. И я мельком видел у Крюденера её фотографию, она — рыжая. Ваша бы ведьма вполне подошла.       — Не будь таким наивным, Паша! Сменить фамилию в России не так просто! Кроме того, Инга — москвичка.       — Да шучу я…       — А волосы ведь и покрасить можно.       — Разве рыжая станет краситься в тёмный?       — Ты отстал от жизни в своей Швейцарии. Многие дамы, особенно которые в возрасте, красятся под Волконскую.       — Ну и мода в современной России! А твоя мать, правда, знакома с княгиней?       — Ещё чего! — Лиза презрительно усмехнулась. — Ей бы хотелось, чтобы все в это верили. Иной раз её послушаешь, так Волконская чуть ли не по пять раз на дню звонит советоваться с нашей многомудрой Антониной Петровной! Слушать противно!       — Умора! — он от души расхохотался. — Так как же нам быть? Найти Ирину нужно во что бы то ни стало! Она — единственный человек, способный меня разоблачить. И я удивлюсь, если она сама не ищет встречи со мной… А ей меня найти проще…       — А где теперь то фото, что ты видел у Крюденера?       — Мне пришлось устроить небольшой пожар… Да и толку от него? На нём Ирине лет пятнадцать.       — Нужно поискать в интернете фото Натальи. Они ведь, говорят, близнецы.       — Зачем? Мы по всему городу будем бегать? Да и пробовал я… Даже в связи с судебным процессом никакие фотографии не публиковались. Слушай, а эта ваша Бенкендорф может что-то знать про семью Аксаковых?       — С чего бы?! Хотя… Спросить можно… Только при Рите не повторяй того, что ты тут наплёл. Для нее Аксакова — кумир!       — Хорошо, не буду. Но ведь Плевицкая что-то знает… Я почти уверен, что цветочки на Николаевскую ездит поливать она.       — Паша, пойми, если бы Плевицкая была связана с Аксаковой, она бы знала, что ты — не Крюденер! И сидел бы ты сейчас в Крестах! Фараоны бы на тебя ещё и бомжа этого повесили!       — А вдруг они меня шантажировать хотят? Слушай, — лже-барон шаловливо улыбнулся, — а может, мне с ней замутить?!       — Ах ты мерзавец! — звонко рассмеявшись, Лиза схватила его за ухо, но тут же стала серьезной. — Я тебя никому не отдам! Ты меня слышишь?! Ни Плевицкой, ни ведьме! Никому! Ты слышишь?!       — Я люблю тебя… — прошептал он. — Только тебя!       Их губы встретились в поцелуе, заставив померкнуть все звуки вокруг. Низкое зимнее солнце грело их своими лучами, и даже ветер уже не рвал на части, а ласкал.       — Нам пора, — возвращаться в дом Лизе не хотелось, — слишком долго… нас хватятся.       — Конечно, пойдём-пойдём… Ты узнала про этого… Про Веневитинова?       — Да. То есть нет. Я была во всех трёх ассоциациях коллекционеров, и ни в одной из них он не числится. Мне сказали, что мелким коллекционерам нет смысла у них регистрироваться. А может статься, что кольцо, которое ты ищешь, просто семейная реликвия и пылится у него где-нибудь на дне бабушкиной шкатулки.       — Сколько Веневитиновых в телефонной книге?       — Человек двадцать…       — Не так уж и много, — Паша вздохнул, — но это подождёт. Сначала — Аксакова!