Формула Распутина

1 января 2017 года. Утро. Сухаревская площадь. Москва.       — Это место в работе Аксаковой, оно, ну, как бы самое слабое, — Андрей говорил сбивчиво и косноязычно, — когда она пишет о предвечности человека, то что она имеет ввиду? Если это… ну… типа мистическая сентенция, то чем это лучше клерикальной пропаганды? А если некоторая… как бы… образная метафора, то получается слишком туманно.       «А ведь полемист из него никудышный, — отметила Рита, — говорит, словно кирпич грызёт!»       Пережидая непогоду, они стояли в галерее Сухаревой башни, посреди кучки таких же отчаянных книголюбов. Дождь стал проливным. Превращая сугробы в неаппетитную бурую кашицу, он заливал московские улицы словно из брандспойта.       — Знаете, Андрей, юным барышням, в принципе, свойственна некоторая метафоричность, — поправляя очки, Рита неотрывно смотрела в его глаза, — особенно, если они влюблены.       Наблюдать за Андреем было забавно, он мгновенно покраснел и чуть не выронил стопку книжек, которую всё ещё прижимал к груди. Девушка едва сдерживала улыбку, продолжая буравить его серьёзным и пристальным взглядом.       — Вы… — ещё чуть-чуть и Андрей начнёт заикаться. — Что вы имеете ввиду?       — Аксакову, конечно.       — Аксакову?! Юная барышня?!       «Нет, так не сыграешь… Неужели даже на этот счёт не просветили?»       На заседаниях их кружка Андрей стал появляться около двух лет назад. Кто его рекомендовал, Рита не помнила. Обычный, слегка нескладный провинциальный мальчик с восторженным блеском в глазах и патологической тягой к справедливости. Кажется, они называют себя романтиками.       Рита повидала немало таких. Как правило, после двух-трёх заседаний они больше не появлялись. Им больше нравилось «страдать за Рассею», чем делать хоть что-то полезное, а страдать проще в одиночестве — не мешает никто.       Вопреки ожиданиям, Андрей приходил снова и снова, пока наконец не сроднился с их небольшой коммуной.       Рита, однако, едва ли выделяла его из прочих. Суждения поверхностны до наивности, узкий, как и у большинства технарей, кругозор. Ещё пару месяцев назад Рите пришлось бы напрягаться, вспоминая, как он выглядит.       Кажется, в середине октября… Да, именно тогда Рита случайно подслушала разговор Глаши Стахеевой и Женечки Горчаковой. Обсуждая Андрея, две овцы даже поспорили на шоколадку, кто первый затащит его в постель.       Дескать, за лето наш Андрюшенька возмужал, из сопливого студентика превратившись в истинного русского витязя.       Витязь из очкарика, конечно, тот ещё, но Андрей, действительно, изменился.       Он начал подстригать бороду и в целом выглядел более опрятно, а в одежде даже обнаружилось подобие вкуса и стиля.       Но главным было то, что Андрей переменился внутренне. Он словно моллюск закрылся в своей раковине. Став скрытным и молчаливым, он будто боялся выдать какую-то тайну случайно брошенным словом.       А ещё у него появились деньги. Время от времени, как сегодня, например, Андрей совершал покупки, довольно странные для бедного студента, живущего на стипендию.       Всё это заставляло задуматься, а выводы, к которым неизбежно приходила Рита, её пугали.       — Юная барышня?! — изумлённо повторил Андрей. — Я считал…       — Ей было двадцать четыре, когда она эмигрировала, немногим больше, чем нам с вами, — Рита позволила себе улыбнуться, — вы не знали?       — Не знал… Она была влюблена?       — Понятия не имею. Но почему бы и нет? Поговаривали, что в её конфликте с сестрой был замешан мужчина. Впрочем, я не слишком бы доверяла этим сплетням.       — Почему?       — В оправдание собственной низости мы ведь всегда придумываем уважительные причины, — Рита продолжала улыбаться, но уже с горечью, — не так ли, Андрей? А придумывая оправдания другим, мы авансом выдаём индульгенцию и себе. Так и рождаются подобные слухи.       — Не знаю… А что стало с ней потом?       — С кем?       — С сестрой.       «Не понял. Или сделал вид, что не понял…»       — Меня никогда не интересовала её судьба.       — А мне было бы интересно, — Андрей нахмурился, — можно ли вообще жить с такой тяжестью на сердце?       — Боюсь, что да. Но вряд ли нам стоит продолжать беседу здесь, — Рита оглянулась, — на рынке ни души, а тут народу, как на похоронах Распутина! Может, пойдём? Нам ведь только площадь перебежать.       — А книжки? Их ведь зальёт?       — Где-то у меня должен быть большой полиэтиленовый пакет… — она зашуршала содержимым сумочки. — Нужно было сразу… Как-то я не сообразила.       Шлёпая по лужам, они пересекли площадь и нырнули в подъезд.       Как маленькая девочка, Рита наслаждалась своим озорством. Подумать только! Графиня Бенкендорф козочкой скачет под дождем на глазах у всей почтенной публики!       — Я люблю такую погоду, — она весело осматривала своё насквозь промокшее пальто, — есть в ней что-то истинно московское! Истинно… — заметив, что происходит с Андреем, Рита осеклась. — Что с вами?! Вам плохо?!       Высоко запрокинув голову, он прислонился к стене и тяжело дышал. Кровь тонкой струйкой текла уже по подбородку, но Андрею мешал прижатый к груди пакет.       — Простите, Рита… Сосуды… Сейчас пройдёт.       — Давайте книжки. Вам нужен платок?       — Спасибо, у меня есть, — освободив руки, Андрей порылся в карманах и вытер кровь, — так теперь часто… Сперва льёт, как из ведра, потом резко заканчивается.       — И давно у вас это?       — Точно не помню… Кажется, с весны…       «А вот тебе и та самая уважительная причина… Серьёзно болен, а на лечение денег нет… — теперь для Риты всё окончательно прояснилось. — Только провокаторов нам не хватало…»       В лифте запахло дорогим парфюмом, и мысли с одной грустной темы невольно переключились на другую.       — Боже праведный! — Рита брезгливо скривилась. — Похоже, вам, Андрей, предстоит знакомство с моей маменькой. Я не заметила, была ли её машина у подъезда… Но прятаться от неё я не собираюсь. Ведите себя естественно. Хорошо?       Всё ещё прижимая платок к носу, Андрей неуверенно кивнул.       Однако в квартире посторонних не было. Только блаженно похрапывала в своей комнате Анна Игнатьевна, бывшая няня Риты, да рыжая Матильда с радостным урчанием метнулась в ноги к хозяйке.       — Уже ушла, — Рита со вздохом положила книжки на стол в гостиной, — словно нарочно подгадывает, когда меня нет.       На том же столе обнаружился пухлый конверт с новогодней открыткой от родителей и пачкой сторублёвых купюр.       Читая дежурные пожелания, девушка не прекращала разговора.       — У вас новый свитер, Андрей? Вам идёт. Подарок?       — Да… подарок… Тётя недавно прислала.       Сидя на краешке стула, Андрей заёрзал и покраснел — врать он не умел.       — Тётя? Вы о ней ничего не рассказывали?       — Наверное, как-то к слову не пришлось…       — Знаете, Андрей, — закончив читать, Рита понюхала открытку, — в последнее время мне везде мерещится этот запах… Даже сегодня на рынке… Хотя, моей маменьке там взяться неоткуда… Полоцкий парфюм… Гнилой запах роскоши, цинизма, предательства… — она небрежно швырнула открытку на стол. — Как ваше самочувствие? Сварить кофе? Или вам сейчас лучше, наоборот, повременить с кофе?       — Не знаю… Но от кофе я бы не отказался.       — Не знаете?! То есть, у врача вы не были?!       — Ну…       — Как знаете, Андрей. Кофе-то мне не жалко.       Рита и не заметила, как подхватила на руки благодарную Матильду и, прижав её к груди, отправилась на кухню.       «Как плюшевого медведя, — думал Андрей, сочувственно глядя ей вслед, — расстроена, что с мамой разминулась, хоть и виду не подаёт».       Все знали, что отношения Риты с родителями далеки от безоблачных. Она была слишком принципиальной, чтобы уживаться в высшем свете с его пошлостью и жеманством. Всю свою нереализованную дочернюю любовь Рита вкладывала в заботу о своей бывшей няне — бедной старой женщине, страдающей болезнью Альцгеймера. Глядя, порою, как Рита с нею мучается, Андрей понимал, что сам так бы не смог.       Но сейчас Андрей мучился сам. Он наврал про свитер, и Рита, кажется, это поняла. Ей хватило деликатности сменить тему, однако лжи Андрей не выносил, особенно когда приходилось лгать самому.       «Соня хочет держать всё в тайне, а сама заваливает меня дорогущими подарками! Почему мы должны от всех прятаться?! Надоело!»       Нервно он расхаживал по комнате, не находя себе места от стыда.       Постукивали ходики, на кухне Рита жужжала кофемолкой, и это мало-помалу успокаивало.       Андрею нравилось бывать здесь. Большой круглый стол посреди гостиной, где и проходили заседания их кружка, стулья вокруг, диван да несколько шкафчиков вдоль стен — скромно и без излишеств.       Словно бы ища поддержки, Андрей озирался по сторонам, пока его взгляд не споткнулся о незнакомый предмет.       В дальнем углу комнаты, прислонённая к стенке, стояла какая-то картина в огромной раме из красного дерева. Раньше Андрей её не видел.       При ближайшем рассмотрении это оказалась старинная карта Москвы. Сплетение улиц было похоже на современное, но Андрей даже не рискнул бы предположить, какой эпохе оно соответствует. Потрескавшийся пергамент был усеян какими-то чудными пометками, сделанными красной и зелёной тушью. Что-то чарующе-таинственное было в этом узоре, подобно паутине разбегающемся от центра к краям. Что-то, что мешало отвести взгляд. От кружочков, треугольничков и циферок уже рябило в глазах, но они тянули к себе магнитом.       — Вы здесь что-нибудь понимаете? — Рита уже вернулась. — Эти пометки… они вам о чём-нибудь говорят?       Андрей будто бы заснул наяву, и от неожиданности даже вздрогнул.       — Едва ли… А что это за карта? Я её раньше не видел…       — Она висела у меня в кабинете. Я решила переставить там мебель…       — Вам помочь?       — Спасибо, Андрей. Пока нет. Я еще не придумала, как там всё будет стоять, — Рита улыбнулась, её настроение явно улучшилось, — пойдёмте за стол, у нас кофе стынет.       Варить кофе Рита не умела. То есть раньше Андрею нравилось, но у Сони получалось гораздо вкуснее. Впрочем, Рита и сама это понимала.       — Горьковат… — отхлебнув из чашки, девушка поморщилась. — Немного передержала… Это карта шестнадцатого века. То есть изготовили её значительно позже, уже в девятнадцатом. Но на ней Москва, какой она была в шестнадцатом. Якобы была… Бред, конечно.       — Почему? Там что-то не так?       — Там всё не так, Андрей. Разве вы не заметили?!       — Нет…       — Ох уж мне эти технари! Радиально-кольцевую структуру Москва приобрела только в восемнадцатом веке. Были, конечно, стены Белого и Земляного города, на месте которых сейчас Бульварное и Садовое кольцо, — Рита кивнула в окно, — но никаких чётких радиусов не было. А на карте рисунок улиц почти современный.       — А вам она зачем?       — Храню как память. Это карта моего дедушки. Благороднейший был человек… Таких теперь уж нет… Благороднейший… и немного сумасшедший. Всю жизнь искал какой-то клад… Да так и не нашёл…       — Простите…       — Не стоит извиняться, Андрей. Я тогда ещё маленькой была, — Рита тяжело вздохнула, — а незадолго до смерти он сжёг весь свой архив, карта уцелела чудом. Никто не знает, что это за пометки. В этом человеке была какая-то возвышенная пронзительная тайна… Тайна, которая так и останется неразгаданной. Наверное, так и должно быть…       Воспоминания о дедушке, похоже, разбередили в Рите старую грусть, и Андрей деликатно прекратил расспросы.       — Да, Андрей! Я ведь и в вас обнаружила сегодня некую тайну! — затянувшееся молчание девушка нарушила сама. — Вы меня, признаться, немало удивили!       — Чем же?       — Кстати, не забудьте забрать вашего Бёрнса, — она кивнула на купленные книжки, всё ещё лежавшие на столе, — Бёрнс ведь у нас, слава богу, не запрещён и регулярно переиздается. Не проще ли было купить современное издание?       — Ой, спасибо! — вновь краснея, Андрей отложил свою книжку из общей стопки. — Это в подарок…       «Спросит кому — скажу! Хватит врать!»       Но Рита не спросила. Она лишь на мгновение отвела взгляд и вновь переменила тему.       — Вы мне так и не рассказали о вашей встрече со Сталкером.       — Да… Простите, Рита, я нас всех подвёл… Я не сразу понял, что…       — Вы ему не доверяете? Почему?       — Нет… Дело не в этом… Рита, он — пацан, совсем ребенок! Лет пятнадцать! Мы не можем, не должны его в это втягивать! А я…       — Андрей, вы зачем пришли в революцию?       — Я?.. — вопрос настиг молодого человека врасплох. — Не знаю… Никогда не думал об этом.       — А вы подумайте. Возможно, так вы сэкономите уйму времени. И мы все вместе с вами.       — Вы хотите сказать…       — Каждый делает свой выбор сам. И не мне его делать за вас. Но мне кажется, что вы — такой же сентиментальный романтик, как и ваш Бёрнс. Вас ведёт пафос жертвенности. Простите мне мою прямоту, но я считаю, что между товарищами не должно быть недомолвок. Ведь так?       — Конечно… Но…       — Нигилист живёт ради грядущего, полностью отрекаясь и от себя, и от этого бесконечно прогнившего мира.       — Но разве это не жертвенность?!       — Нет. Вы, Андрей, пока не поняли самого главного. Мы отрекаемся от себя не потому, что чем-то жертвуем, а потому, что мы — часть того мира, к которому у нас не осталось жалости. А вы пожалели ничтожного человечка только потому, что ему чуть меньше лет, чем вам. Этот ваш Сталкер — такой же человеческий мусор, как те же торговцы на рынке, как вы или я.       — Рита! — Андрей вскочил. — Как вы можете так говорить?!       — Я не так только говорю, я так ещё и думаю.       Она хотела добавить: «В отличие от вас», — но удержалась. Всё потом. Раздобыть доказательства наверняка не так уж и сложно. В конце концов, деньги любят все, а информация о мелком заурядном провокаторе вряд ли стоит дорого.       «Но проучить тебя стоит и без всяких доказательств!»       — Рита, вы не можете так думать! — изображая возмущение, Андрей уже метался по всей гостиной. — Вы… Вы любите животных. Вы взяли на себя заботу о чужом для себя человеке! Вы…       — Сядьте, Андрей. Поэтому я и говорю, что вам нужно задуматься…       — Ну я же вижу вас, ваши поступки!       — Сядьте же! Пожалуйста! — за всё время разговора Рита впервые повысила голос. — Анюта мне не чужая, а самый дорогой и близкий человек! Она возилась со мной всю свою жизнь! А теперь, когда состарилась, когда заболела, да так, что больше не может позаботиться о себе, вы предлагаете вышвырнуть её на улицу?! Я лишь делаю для неё то… Что за меня никто не сделает. Вы путаете жалость с милосердием. И ведёте себя так, словно я призналась вам в собственной бессердечности. Вы думаете, мне не страшно от этих мыслей?! Страшно! Ещё как страшно!       — А как же гуманизм?! — Андрей уже не метался, а стоял, понуро опустив голову. — А как же…       — Что вы называете гуманизмом? Поповскую заботу о человеке, как о барской скотинке? Кстати, вы ведь пойдёте на очередную лекцию Прыжова?       — Да… Мы ведь решили, что все пойдём…       — Вот и спросите у нашего черносотенного гения, что он думает о гуманизме. Подозреваю, будете удивлены, узнав, насколько ваши взгляды совпадают.       — Но… Помните у Аксаковой? Про звёзды, которые внутри нас?       — Конечно помню. Если есть звёзды, то уже не нужен никакой закон. Ни наверху, ни где-то ещё. Но я смотрю в себя и вижу только чёрную бездну, в которой звёзды ещё предстоит зажечь. Мы видим в текстах то, что хотим увидеть. Сама Наталья Сергеевна всё прекрасно понимает, но ещё она понимает, что читатель может оказаться не готовым… Помните её рассуждение о двух чашах?       — Чаша забвения и чаша любви? Мне казалось, что это просто полемический приём, призванный обличить безропотную толпу…       — Эта мысль не случайно стоит в финале. Она — ключ ко всей работе. Автор предлагает читателю выбор из двух альтернативных прочтений. И вы выбирайте, Андрей! Только помните, что забвение не гарантирует счастья, а любовь — это всегда страдание. И давайте о Сталкере по существу, без всех этих соплей.       Андрей вернулся за стол и ещё некоторое время задумчиво молчал.       — Рита, я не устаю вами восхищаться!       — Давайте по существу! — она выдержала паузу. — А восхищаться будете Бёрнсом.       — Сталкер согласен, только… Он попросил десять рублей задатка и по пятьдесят рублей с человека за один раз.       — Вот видите, — Рита взяла со стола конверт и отсчитала несколько купюр, — маленький, алчный ублюдок. Он хочет денег? Он их получит. А остальное нас волновать не должно. Возьмите, — она протянула деньги Андрею, — на первые пару раз вам с Яковом хватит.       Проводив Андрея, Рита ещё долго сидела за столом и задумчиво вертела в руках пустую чашку.       «Неужели он думал, что я ему не помогу?! Пожалею денег?! Не найду врачей?! Или не смог переступить через собственную гордость?»       Жгучее чувство обиды терзало и не торопилось отпускать. Обиды на человека, которого ещё вчера она считала чуть ли не чужим.       «Какая уж там гордость! Чтобы вместо этого сделаться стукачом?! — она горько усмехнулась. — Что ж, из романтиков как раз и получаются самые ревностные стукачи…»