2 января 2017 года. Раннее утро.
Москва.
Сон отпускал нехотя и медленно. Словно бы с птичьих высот планировал Гарик на землю, тревожно всматриваясь в едва узнаваемую сквозь облака паутину московских улиц.
Не купол Исаакия ли светится поодаль предательской желтизной? Сомнения не давали покоя, и, лишь когда вспыхнул огнями Соборный Дворец, Гарик окончательно поверил, что он дома.
Вселенная перевернулась с головы на ноги, взметнулся к небесам указующий перст Распутина, и привычной тенью навис над городом его исполинский монумент.
Каким бы долгим ни казалось пробуждение, а на деле Тимоха даже анекдот закончить не успел.
— Но есть нюанс!
На этих словах канули в морозный сумрак и остатки сна — растаяли, затерялись средь неспешно кружащихся снежинок.
— Только Софи этот анекдот не рассказывай, — протяжно зевнув, промямлил Гарик, — не оценит.
— А я дурак, по-твоему?! — друг расплылся в мечтательной улыбке. — Вот когда поженимся, тогда и расскажу.
Тимофей любил потрепаться об их скорой свадьбе, особенно под хороший вискарь и если Софи рядом не было. Тонкая душевная организация будущего кинорежиссёра Морозова изредка требовала приземлённых радостей и обязательно с максимальной растратой папиных миллиардов. Недельная попойка в гурьевском ресторане с битьём «на счастье» китайского фарфора, медовый месяц на яхте — всё было продумано загодя и до мельчайших подробностей. Гарик в чужие дела не лез, однако интуиция ему подсказывала, что с Софи забыли обсудить не только план мероприятий, но и кандидатуру жениха.
— А Феликс где? — Гарик растерянно оглянулся. — За пивом пошёл?
Порядком надоевшую тему хотелось замять как можно быстрее — не выслушивать же всё по сотому разу, даже если тебе уготована роль шафера.
— Ты думаешь, Феликс станет травиться пойлом из соседнего ларька?!
Тимоха саркастически хмыкнул и, едва не уронив, извлёк из карманов пару банок светлого «Ефимыча».
— На, держи, — одну из них он протянул Гарику, — лучшее, что по дороге попалось.
Порою, особенно в такие минуты, Гарику казалось, что именно пиво является той загадочной субстанцией, которую алхимики называли «философским камнем». Поразительно, с какой лёгкостью врачует оно недуг уныния, возвращает краски потускневшему бытию и наполняет благодатью израненные души!
Однако подарки от мироздания на этом не кончились, оно словно вымаливало прощение за ниспосланный давеча кошмар. Сообразив, что сидит он в скверике у собственного дома, Гарик облегчённо вздохнул — очнуться после подобной ночки где-нибудь в Капотне было бы гораздо естественнее, хоть и куда менее приятно.
— А Феликс ещё из клуба домой свинтил, — Тимоха отхлебнул из банки. — Это тебе подвигов захотелось.
— Каких ещё подвигов?
— Ты сказал, что обязательно должен или бабушку через дорогу перевести, или принцессу какую-нибудь спасти.
— Чего?! — Гарик едва не поперхнулся пивом.
— Ты сам так сказал, — друг скорбно развёл руками и тут же прыснул со смеху, — вот и искали всю ночь. Но с принцессами, как видишь, некоторый напряг, да и бабушки от тебя в метро попрятались.
Судя по нагретой скамейке и количеству окурков у ног, куковали они здесь довольно давно.
По Петровке уже поползли троллейбусы, но для утра понедельника Москва выглядела пустоватой. В родном Столешниковом, обычно суетливом и шумном, не было ни души, а на стоянке у генпрокуратуры сиротливо ютилась всего парочка несчастных машин.
— А времени сколько?
— Не знаю. Часов шесть… Или семь. У меня мобильник разрядился, — видя озабоченность друга, Тимофей тоже оглянулся. — Так Рождество скоро. Кому охота перед праздниками на службу ходить?!
Где-то неподалёку тихонько работало радио, дворники шуршали мётлами и сбивали сосульки с крыш — звуки, обычно вязнущие в столичном гомоне, прорывались сквозь морозный воздух то звоном новогодних игрушек, то шелестом мишуры.
Тонкая ли пивная алхимия тому виной или слепящий блеск праздничного городского убранства, но Гарик ощутил себя попавшим в старую детскую сказку: с доблестным витязем, драконами, феями и обязательно — со счастливым концом.
— Слушай, мне тут такое приснилось! — Гарику немедля захотелось обо всём рассказать. — Типа вызвали меня в КГБ, но почему-то в Питере. А допрашивал меня сам Джунковский!
— Джунковский? А на фига ты ему понадобился? Ты ж политикой не интересуешься…
Тимофей изо всех сил пытался выглядеть трезвым, но получалось не очень убедительно: обвисший до земли шарф и съехавшая на глаза модная ушанка выдавали его с потрохами.
Связная речь к нему уже вернулась, однако соображал он по-прежнему туго.
— Ты так говоришь, будто это на самом деле случилось, — Гарик слегка обиделся, но виду не подал. — На меня, если хочешь знать, Горчакова донос написала.
— Женечка?! То-то ты её в клубе весь вечер клеил!
— Я?!
— Ну не я же. У меня алиби, мы с Феликсом в это время гонкогский кинофестиваль обсуждали. А ты раза четыре пытался её на танго пригласить, чуть стол им не опрокинул.
Оставалось лишь хлопать глазами в ответ — вот ведь где кошмар наяву. Хотя Тимоха мог и разыграть, с него станется. Побежишь извиняться, а выясниться, что весь вечер мирно проспал под столом.
— Ты, старик, поаккуратнее с такими снами, — продолжил друг назидательным тоном. — Женечка, конечно, барышня привлекательная, но уж больно тараканов в голове много.
— А у кого их нет?
— Ну знаешь… Если у парня в голове тараканы, то выглядит это утончённо и возвышенно. Взять, к примеру, Феликса… Или меня. А у барышень от тараканов только мигрень и сексуальная дисфункция, — Тимофей вещал, точно читал лекцию. — Я не говорю про Риту Бенкендорф, случай особый. Но касательно остальных…
— А ты знаком с Ритой?
Тему Гарик поменял с удовольствием. Напрасно он начал рассказывать про сон. Там ведь ещё Кристина была, а это ещё один повод для насмешек.
— Ну так… Несколько раз встречались на лекциях Прыжова. Говорят, она меня терпеть не может, — Тимофей приосанился и засиял, словно лампочку проглотил, — классовая ненависть!
— Откуда там классовой ненависти взяться? Она что, из пролетариев?
— Х-ха! Да ты, старик, как я посмотрю, фишку-то не рубишь! Это мы с тобой для неё пролетарии! А её предки Константинополь брали в одна тысяча двести четвёртом году! И Москву чуть позже, но это уже по линии Трубецких и чисто для комплекта! — пиво Тимофей допил и теперь задумчиво мял в руках пустую банку. — Ей, пожалуй, только Феликс и ровня. Даже Волконская малость недотягивает.
В Феликсе Тимофей наконец-то нашёл достойного собеседника. Слушая их рассуждения о перспективах секуляризации русского кинематографа, Гарик ощущал себя полным идиотом. А когда речь зашла о проблеме черноморских проливов, тут-то котелок окончательно перегрелся и завис.
Рита во вчерашнем разговоре тоже мелькала, куда же без неё?!
Про «непутёвую графиню Бенкендорф» Гарик успел наслушаться даже от предков. Самая неожиданная публика перемывала ей косточки на все лады, и у Гарика уже давно сложился образ эдакой самовлюблённой очкастой кикиморы, которой никто не отваживался сказать, кто она на самом деле.
— А сейчас это важно? У нас же двадцать первый век, а не тринадцатый. То, что у неё папочка министр, это да. А Константинополь…
— Дурак ты! — Тимоха устало отмахнулся. — Он потому и министр, что Константинополь! Взять, к примеру, твою Кляксу… У неё пятно на хвосте есть?
— Ну да… За то и прозвали. А она-то тут при чём?
— А при том! Всего лишь маленькое пятнышко на хвосте, и сразу дворняга! Раз это важно для собак, то для людей это во сто крат важнее. Просто об этом вслух говорить не принято.
— Да мне пофигу, что она дворняга. Московских сторожевых в Европе вообще за отдельную породу не считают.
— Нам с тобой пофигу, потому что мы сами такие! А им не пофигу! — Тимофей достал сигареты и закурил. — К слову о Женечке, ты её мопса видел?
— Нет, а что?
— Она его даже выгуливает при всех регалиях. А там медалей килограмма на три! Бедняга шею от земли оторвать не может, а когда ножку у дерева задирает, такое ощущение, что сейчас навернётся! Такие вот дела… Сама зверушку мучает, а всё туда же! Свобода, равенство, братство!.. Вот как раз таких Прыжов на чистую воду и выводит. И тех, кто во власти, и фронду нашу ненаглядную!
«Не ангина, так геморрой! Ещё одна тема. Свадьбу благополучно замяли, а от Прыжова так легко не отмахнёшься …»
Любой интерес неизменно превращался у Тимофея в манию. Своим увлечениям он предавался со всей пылкостью неисправимого романтика и купеческой дотошностью. Каких-то месяца три прошло с тех пор, как Гарик впервые услышал от друга фамилию Прыжов, а Тимофей успел досконально изучить все труды оного мыслителя и с тех пор не пропустил ни одной его лекции.
Нести идею в массы Тимофей тоже не забывал, выедая мозг разухабистыми цитатками при каждом удобном случае.
Однако внезапно Прыжов оказался на хайпе — он быстро набирал популярность среди молодых интеллектуалов, даже Софи, при всей её аполитичности, на следующую лекцию собиралась пойти. По правде говоря, Гарику было немного обидно, что не он, а Тимофей стал первооткрывателем этого явления.
— Типа, и вашим, и нашим? — Гарик скептически поморщился. — А сам-то он, неужто из народа?
— Я ж тебе рассказывал! Или у тебя в одно ухо влетает, а из другого — вылетает?
— Ну расскажи ещё раз, язык же не отвалится.
— Ты за базаром-то следи! — Тимофей помрачнел, но едва ли обиделся. — У самого сейчас язык отвалится!
Говорить о своём новом кумире друг мог часами, а благодарные слушатели попадались редко. Феликс, например, тему Прыжова несколько раз ловко сворачивал — похоже, он был одним из немногих, кто относился к нему скептически.
Устраиваясь поудобнее, друг заёрзал и извлёк очередную сигарету.
— Происхождение у него дворянское, из обедневших, навроде тебя, — Тимофей щёлкнул зажигалкой, — в молодости был социалистом и унылым задротом, статейки писал про прибавочную стоимость. Вот за одну из таких статеек его и подвергли остракизму лет пятнадцать назад.
— Эмигрировал?
— А как же! В Рейх, к немецким коммунистам под крылышко. Только они, вместо того, чтобы пригреть да обласкать, упекли своего единомышленника на каторгу. Как наймита мировой буржуазии.
— М-да… Не повезло мужику…
— Ещё как повезло! Вот там-то, в немецких застенках, всё и началось! — затягиваясь сигаретой, Тимофей выдержал интригующую паузу, — однажды явилась ему во сне блаженная Ксения Петербургская и велела отправиться в паломничество по святым местам. Она же, говорят, помогла ему с каторги сбежать.
— Кто говорит?
— Он сам и говорит, сообщников у него не было.
— И как она ему помогла? — Гарик едва удержался от хохота. — Охрану перебила или подкоп вырыла?
— Да ну тебя! — вот теперь Тимофей обиделся по-настоящему. — Ну, и о чём можно с тобой разговаривать?!
Ничьих религиозных чувств Гарик оскорблять не хотел, его самого порою тошнило от собственного зубоскальства. Однако врачам свойственен цинизм и верующих среди них не много — если каждый день исправляешь за Господом его ошибки, невольно задаёшься вопросом: а мог ли Всемогущий так бездарно накосячить?
— Ну прости… Интересно же, как она ему помогла.
— А я и сам не знаю, — Тимофей примирительно улыбнулся, — Прыжов об этом не рассказывает никогда, отшучивается только. Пошли с нами на лекцию, сам у него и спросишь. Может, глядя на твою скептическую рожу, он разговорчивее станет.
— А когда лекция?
— Утром шестого, в каком-то институте.
— А Рита там будет?
— Конечно будет! И Рита, и Женечка! Они в последнее время регулярно появляются. Только ты, старик, определись сперва, кто тебе милее. Не хватало, чтобы барышни подрались из-за тебя!
— У меня интерес чисто научный, так что можно и скопом.
— Какой-какой?! Знаем мы эту науку! Камасутрой называется!
«Вот ведь! Потянул меня чёрт за язык! Теперь неделю с этой Женечкой не отвяжется!»
— А дальше что?
— Как что?! Поженитесь! — Тимофей продолжал ёрничать. — Детей нарожаете!
— Я про Прыжова, дурья твоя башка!
— А! Про Прыжова! — друг вернулся к серьезному тону. — Прозрел он в странствиях своих. Многое открылось ему у гроба Господня: и что жил он неправильно, и что другие живут неправильно. Предала наша власть идеалы Консервативной Революции, оттого и беззакония множатся. Позабыли мы заветы Григория Ефимовича! Слишком тяжким сочли мы крест подвижничества православного…
Потихоньку начинало светать — в Столешниковом уже погасли фонари, небо стало пурпурным, мягкий снежок блестел подобно конфетти из хлопушки, и казалось, ничто уже не испортит Гарику рождественского настроения, даже эта вызубренная ахинея про множащиеся беззакония и историческую миссию русского народа.
«Неужели их в гимназии цитатами из Распутина не задолбали?!»
— …вернулся в Россию и основал собственное аналитическое бюро. Журнал издаёт, пишет статьи и фельетоны…
«Ага, раньше статейки писал — был задротом, а теперь, стало быть, уже не задрот!»
Гарик вспоминал школьный политпросвет с дрожью и омерзением — особенно конспектирование бесчисленных работ Распутина. От этой занудной тягомотины голова неизменно превращалась в чугунную болванку, а мысль испарялась, подобно спирту.
В институте стало полегче, но беда пришла откуда не ждали.
Болезнь друга выглядела запущенной, явно прогрессировала и требовала срочного вмешательства опытного хирурга.
— …и создал математическую модель мировой закулисы.
— Ладно, — Гарик решительно смял в кулаке опустевшую банку, — уговорил! Пойду я с вами.
— Куда пойдёшь?!
Тимофей так увлёкся проповедью, что и сам позабыл, с чего всё начиналось.
— Куда-куда! На лекцию вашу!
***
Спустя полчаса Гарик опять сидел на той же скамейке, но уже без Тимофея. Друг ушёл домой отсыпаться, а Гарику, хоть он и валился с ног, пришлось ещё выгуливать Кляксу.
Предки умотали отдыхать в тёплые края, и перепоручать бедную псину стало некому.
Народу вокруг не прибавилось — можно было спокойно снять с Кляксы намордник и спустить её с поводка. Жизнерадостным телёнком она носилась по окрестностям, распугивая голубей и бездомных кошек.
Сам Гарик, уткнувшись в мобильник, пытался бороться с дрёмой.
Блогосферу лихорадило — известие о перевороте в Свазиленде породило масштабную дискуссию о перспективах российско-британских отношений. Сходились интернет-аналитики только в одном: последствия не заставят себя ждать. Полемика выдалась настолько жаркой, что поэт Зиновий Волков откликнулся на неё циклом частушек, которые Гарик читать не стал, решив вкусненькое оставить на потом.
Женечка в своём твиттере напоминала единомышленникам о предстоящем собрании и строго предупреждала, что опоздавшие получат взыскания.
Читая её пост, Гарик чувствовал, как наливается краской, — за вчерашний вечер ему было невыносимо стыдно. Память возвращалась обрывочными смутными видениями: розочка, невесть откуда появившаяся на его груди, долгий путь сквозь сутолоку танцующих парочек…
Нет, не шутил друг насчёт Женечки, разве что несколько приукрашивал.
«А извиниться при случае придётся — некрасиво получилось.»
С этой-то мыслью Гарик окончательно задремал и провалился в тот же самый сон, но изрядно переиначенный. Будто бы кто-то в лоскуты изорвал новенький плед, а затем неловко сшил заново.
Женечка сидела за партой и как прилежная гимназистка строчила свой донос, а Кристина носилась по небу на метле, поливая тормозной жидкостью несчастного генерала Джунковского. Тот затравленно метался, грозил ей кулаком, в бессильной злобе матерился, но она лишь восторженно визжала, заходя на очередной вираж.
И вдруг в груди похолодело — Гарик с ужасом осознал, что визжит отнюдь не Кристина.
Причиной переполоха, по обыкновению, была Клякса. Она повалила в сугроб какую-то барышню и теперь норовила зализать её до смерти.
— Клякса! Нельзя! — Гарик вскочил, словно ошпаренный. — Ко мне! Фу!
Косматое чудище особым послушанием не отличалось, а тащить за ошейник полцентнера обезумевших от радости мышц — задачка не из лёгких.
— Не бойся, она не укусит! — успокаивал Гарик жертву. — Она просто так знакомится!
— Ты тоже так знакомишься?! — прошипела барышня откуда-то снизу. — Сразу напрыгиваешь?!
Худо-бедно Кляксу удалось утихомирить. Пока Гарик пристёгивал поводок и нахлобучивал намордник, девица так и сидела на снегу, будто щитом прикрываясь корзинкой с какой-то снедью. Её по-детски пухлые щёчки рдели румянцем, глаза, и без того огромные, с перепугу стали размером с блюдце.
— Прости, — Гарик подал девушке руку, — меня, кстати, Игорь зовут.
Помощь она проигнорировала — поднялась сама. Молча и деловито стряхнула снег с одежды, не забывая осуждающе посматривать на виновников происшествия.
Невысокая, в скромном красном берете и курточке на рыбьем меху — Гарик принял бы её за гимназистку, не будь она так вульгарно накрашена.
«Будто доярка на сельской дискотеке, честное слово!»
— Господи Иисусе! Как же от тебя воняет! — вот и лексикон у неё был соответствующий. — Небось, квасил всю ночь?!
Жеманность светских барышень Гарика временами утомляла, но и к такой, поистине народной прямоте, нужно было ещё привыкнуть.
— А что, нельзя? — промямлил Гарик.
— Да хоть сдохни под забором! Мне-то печаль какая? — она подобрала с земли своё лукошко и уже через плечо добавила. — Только зубы перед этим почистить не забудь.
Решительно двинувшись по Столешникову, барышня прошла шагов пять, но вдруг остановилась. Теперь она смотрела на Гарика, будто выбирала новый ридикюль или насадку для пылесоса.
— Между прочим, ты мог бы меня проводить. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
«Вот так сюрприз! Только что нос воротила, и на тебе!»
— Э… Ну ладно. А далеко?
— На Тверскую, тут близко… Понимаешь, я к барыне одной иду, а за мной хмырь какой-то увязался, боюсь, как бы не тот самый, который нам дом поджёг.
Она кивнула в сторону Петровки, и Гарику показалось, что там, меж домами, действительно, мелькнул чей-то кургузый силуэт.
— Так вам дом подожгли?!
— Барыне моей, в Кривоколенном. А ты и не слыхал, поди?!
— Нет…
— Конечно! Если кажный божий день бельмы заливать, конец света пропустишь!
Они уже медленно брели пустынным переулком — сквозь строй маленьких рождественских ёлочек в ажурных кашпо, дежурящих у каждого подъезда. Сверкали гирлянды на проводах, одно за другим зажигались окна, а плетущаяся позади Клякса виновато побрякивала поводком.
О загадочном преследователе Гарик не думал — Клякса, даром, что добродушная, вид имела весьма брутальный. Думал он о том, что порою очень легко заработать дурную репутацию, от которой потом почти невозможно отделаться. Не оправдываться же перед этой простушкой за своё пьянство. Дескать, обычно я пушистый зайчик и только по понедельникам — серый волк.
— Так как звать-то тебя, алконавт?
— Игорь. Я же сказал уже. А тебя?
— Дульсинея.
— Что, правда?! Редкое имя…
— Нет, не правда, — она впервые улыбнулась, — Улита я. Улита Матвеевна Шубина.
— Ты читала Сервантеса?
— Кого?! — Улита покраснела, будто услышала что-то неприличное. — Какого ещё вантуза?!
— Понятно, — Гарик обречённо вздохнул, — а на Тверской у тебя что за дела?
— Жаловаться иду. На барыню свою.
— Другой барыне?
— Ага.
— Наверное, строгая у тебя барыня? Понуканиями достала?
— Наоборот! — Улита встрепенулась, и глаза её зажглись восторженным блеском. — Добрее на всём свете никого не сыскать! Только эта доброта ей боком выходит! Её дом подожгли, а она, как овца стриженная, прости господи! Я ей говорю, чтобы звонила… куда следует, а она всё бубнит, что полиция во всём разберётся. Ага! Как же! Видала я ту полицию! Приехал какой-то очкарик малахольный, сажу с потолку соскрёб, и поминай, как звали!
«Нет, ну форменная доярка!»
— С потолка, — поправил Гарик, — правильно говорить «с потолка», а не с «потолку».
— А ты у нас шибко грамотный?!
Не будь Гарик сонным и пьяным, он нашёлся бы что ответить, но в опустевшей голове гуляли лишь сквозняки, да и то — сплошь всё ленивые и неуклюжие.
Они благополучно миновали памятник генералу Скобелеву, свернули на Тверскую и довольно быстро оказались у дома Кристины Сперанской. Конечно, дом принадлежал не Кристине, а её матери — всесильной княгине Волконской.
Гарика так и подмывало похвастаться своими знакомствами. А вот здесь, мол, живёт моя подружка, та самая, с которой я вчера так удачно квасил. Только хвастаться было без толку. Улита, если и слышала фамилию Волконская, то едва ли представляла, кто это такая.
Скромный такой домишко — всего три этажа, его и особняком-то назвать сложно. Однако, если знаешь, куда смотреть, можно увидеть в окне стройный силуэт хозяйки. Вот и сейчас она там — стоит, дымит своим неизменным «Пегасом».
— Ну всё, я пришла, — Улита остановилась, — спасибо, что проводил.
— Как?! Так ты к этой барыне идёшь?! — ошарашенный Гарик кивнул на то самое окно. — К этой?!
— Ну да. А что?
— А ты знаешь, что к ней министры за полгода очередь занимают?!
— Подумаешь! Зато я ей пирожков напекла! С капустой!
— С капустой?!
— И с яблоками. Только ты это… иди. Не надо, чтобы нас вместе видели.
***
Через подземный переход Гарик нёсся, словно ошпаренный, даже Клякса за ним не поспевала. Уж больно не хотелось пропускать финал этого спектакля, а напротив как раз было кафе, откуда открывался чудесный вид на особняк Волконской.
«Красная Шапочка ты наша! Пирожков она напекла!»
Устроившись у окна, Гарик с улыбкой наблюдал, как растерянно топчется у подъезда Улита и как нервничают охранники, понатыканные у всех углов.
Потом, когда у охранников лопнет терпение или ей самой надоест топтаться, можно будет догнать и справиться, понравились ли барыне пирожки.
Но не тут-то было! Внезапно на пороге возник лакей и любезно распахнул перед безграмотной дояркой двери самого неприступного особняка империи.
