Формула Распутина

2 января 2017 года. Утро. Санкт-Петербург. Гостиница «Англетер»       Готовясь к интервью с Крюденером, Жанна представляла его совершенно другим. Сперва ей виделся эдакий доктор Джонс — суровый искатель приключений из подросткового гонконгского сериала. Однако, благодаря известию о давнем романе Крюденера с Аксаковой, образ чуточку изменился. Теперь Жанна ожидала увидеть нечто наподобие Веника — беспокойного долговязого мечтателя, прячущего ранимую душу под пыльным дорожным плащом.       Не тут-то было! Вкусы светской ворожеи оказались гораздо разнообразнее.       Перед Жанной, вальяжно развалившись в кресле, восседал самодовольный повеса спортивного телосложения и с внешностью профессионального дамского угодника.       Складывалось впечатление, что у цирюльника и массажиста он бывает чаще, чем на своих раскопках.       «Тебе бы на обложку, приятель, — изумлённая Жанна чуть не произнесла этого вслух, — виски рекламировать…»       Удивительно, что человек с такой наружностью и повадками категорически запрещал себя фотографировать.       Волнистые пряди пепельно-ржавых волос небрежно спадали на лоб, пальцы едва касались гладко выбритого подбородка — Крюденер явно позировал и делал это мастерски.       В лобби «Англетера», в приглушённом блеске золота и хрусталя, он смотрелся особенно эффектно.       — Я безмерно рад нашему знакомству, княгиня! Не желаете ли кофе?       Сказал как рублём одарил. Его тон показался высокомерным и заносчивым ещё по телефону, однако судить о человеке лишь по голосу Жанна не привыкла.       Впрочем, похоже, первое впечатление оказалось верным.       «Матка боска! И что только Аксакова нашла в этом пижоне?! Я бы через день от него сбежала…»       Веник предполагал, что их роман возобновился. В юности-то, конечно, многое видится иначе, но если Веник прав, то сейчас Аксаковой можно было только посочувствовать.       — Пожалуй, — сухо ответила Жанна, — однако давайте без титулов, барон…       — Как вам будет угодно.       Привлекать к себе внимание Крюденер умел — бармен, доселе самозабвенно протиравший стаканы, тут же возник рядом, стоило барону лишь повернуться в его сторону.       — Чего изволите-с?       — Скажи-ка, милейший, — со значением вымолвил Крюденер, — не принесешь ли ты нам кофе?       — Латте, руссиано, по-восточному? У нас богатый выбор-с.       — По-восточному? — вопрос Крюденер адресовал Жанне, и та согласно кивнула. — Да, голубчик, два по-восточному.       Бармен занялся делом, а они ещё долго, не проронив ни слова, буравили друг друга улыбками.       Замашки именитого учёного не переставали удивлять — поразительно, насколько репутация человека не соответствует подчас истинному положению вещей!       Подумать только, отпрыск знатнейшего балтийского рода, а общается с прислугой точно карикатурный купчишка из фильмов шестидесятых.       Всё, что слышала Жанна о Крюденере, казалось, рассказывали о другом человеке.       Безупречное воспитание? Порядочность? Извините…       Вполне возможно, что долги он возвращает вовремя, а вот с Аксаковой Крюденер явно не честен: женский парфюм, резкий аромат которого Жанна уловила даже вопреки насморку, подошёл бы какой-нибудь легкомысленной гимназистке, но уж никак не даме из общества.       Суммируя наблюдения, Жанна понимала, что составленный ею план интервью никуда не годится, — большей частью придётся импровизировать.       Она выжидала, медлил и Крюденер.       «Ещё и игрок!»       Хоть в чём-то они с Веником были похожи.       Таких людей Жанна повидала немало — как-никак физико-математический лицей за плечами.       Едва усевшись за карточный стол, они радикально преображались, становясь похожими на диких кошек, охотящихся друг за другом.       У всех резиновые улыбки на лицах, жесты подчеркнуто вялы, но нервы напряжены до предела и каждый готов к решающему прыжку.       «Ну что же… Стало быть, поохотимся…» — роль жертвы Жанну категорически не устраивала.       — Ваш кофе, господа.       — Впишешь в счёт двадцать пятого номера, любезнейший, — кивнув бармену, Крюденер тут же позабыл о нём, — Жанна Станиславовна, вы не будете возражать, если я закурю?       — Отнюдь. Я с удовольствием к вам присоединюсь.       Бармен, рассчитывавший, видимо, на щедрые чаевые, немного потоптался у столика, но, так ничего и не дождавшись, сгинул восвоясях.       — Однажды я давал интервью швейцарскому телевидению, — раскуривая сигару, барон погрузился в облако дыма, — так вот… барышня, что со мной беседовала, сначала вот так же долго молчала, а потом ни с того ни с сего спросила о моём отношении к сексуальным меньшинствам…       — Вы намекаете, что хотели бы об этом поговорить?       Угостить даму огнём Крюденер, конечно же, не удосужился. Пришлось напомнить, недвусмысленно взмахнув сигаретой.       — Ох, простите! — Крюденер протянул Жанне зажжённую спичку. — Я, знаете ли, далёк от темы сексуальных меньшинств…       «Угу, только не подумайте, что я садомит — так, видимо, следует понимать этот пассаж…»       — Однако я имел удовольствие читать ваши материалы, — продолжал барон, — и подобных глупостей от вас не жду. Всё-таки ваш профессионализм сомнений не вызывает. А следовательно, ждать от вас нужно какой-то особенно мерзкой каверзы.       Крюденер засмеялся — мало кто умел так от души радоваться собственным плоским остротам. Приходилось признавать, что общего у них с Веником было гораздо больше, чем на первый взгляд.       — Неужели вы не успели привыкнуть? — Жанна изобразила удивление. — Всем знаменитостям приходится отвечать на каверзные вопросы.       — Не всем. Некоторые знаменитости их в основном задают. Взять вас, к примеру.       «Вот ведь подлиза!» — Лесть всегда примитивна, и тем обиднее на неё покупаться.       — Вы должны простить меня, Витольд Юлианович. Подвоха в моём молчании не было. На днях я слегка застудила горло и…       — Я заметил. Скорейшего вам выздоровления, Жанна Станиславовна!       — Спасибо.       Горло действительно побаливало: позавчерашняя прогулка с Веником до Балтийского вокзала даром не прошла.       Ещё в лицее он любил пошляться по городу пешком, и чем хуже погода, тем больше его тянуло на променад.       — Кстати! — оживился Крюденер. — У меня есть чудесное бразильское средство от простуды! Могу с вами поделиться. Индейцы, доложу я вам, знают толк в травах!       — Буду весьма признательна, но это терпит. Пока не смертельно…       — Только обязательно напомните мне!       — Непременно напомню. Но вы ведь учёный, Витольд Юлианович, не так ли? Человек современный, образованный… А получается, что туземным знахарям вы доверяете больше, чем европейской медицине? Нет ли в этом противоречия?       — А на чём, по-вашему, зиждется современная европейская медицина?       — И на чём же?       — На многовековой практике всё тех же знахарей и колдунов, которая, к слову сказать, ещё не до конца изучена, — снисходительно улыбнувшись, он выдержал паузу. — Видите ли, Жанна Станиславовна, наука действительно противостоит предрассудкам, но она открыта неизведанному. В этом её смысл и предназначение! Обыватель же неизвестности страшится. Он заперся в своём унылом мирке и гонит прочь всё, что может помешать его спокойствию. Однако если у этого обывателя отыщется университетский диплом, то он с удовольствием поучит нас, как мыслить правильно, а как неправильно, как научно, а как ненаучно. Хотя сам он едва ли имеет представление об устройстве крутильных весов. Поверьте мне, от так называемого научного мировоззрения вреда несравнимо больше, чем от примитивных деревенских суеверий!       «Браво, барон! Первый выпад отбит!»       Однажды, помнится, в том же ключе высказывался Веник. Правда, тогда он был не вполне трезвым, и его формулировкам не доставало подлинного изящества.       — Простите мне моё невежество, Витольд Юлианович, но когда я слышу слово «Бразилия», мне представляется довольно дикая страна. Разгул преступности, наркоторговля, запредельная детская смертность…       — Не более дикая, чем Россия, — он пожал плечами, — давайте отъедем на пару десятков вёрст от Москвы, Питера, Варшавы или Риги, и мы столкнёмся с теми же симптомами. Наш официоз пытается доказать всему миру, что русский народ-богоносец лишён недугов, терзающих еретический Запад, однако я больше склонен доверять собственным глазам, нежели кликушам из Патриаршего Совета…       Прямота, с которой барон излагал свои мысли, и восхищала, и настораживала.       «А ведь на идиота он не похож… Разве что за границей жил долго, бдительность притупилась…»       — Городская Бразилия, — Крюденер всё более оживлялся, — это вполне европейская страна! Католическое вероисповедание, белая знать, которая после коммунистического переворота восемнадцатого года серьёзно пополнилась выходцами из Рейха… Даже в мелочах… Вам известно, что в Бразилии набирает популярность английский ногомяч?! Да! И поверьте, придёт время, когда бразильцы превзойдут самих англичан!       — Думаю, что многие поклонники этой игры с вами не согласятся.       — Будущее нас рассудит, Жанна Станиславовна.       — Вы интересуетесь спортом?       — Не особо… На хобби у меня нет времени… Так… Иногда играю на бегах, есть грех…       — Любое упоминание англичан вызывает болезненную реакцию в нашем обществе. Страх перед их растущим влиянием заставляет нас с подозрением относиться даже к самым мизерным их успехам. Не означает ли сказанное вами, что Бразилия постепенно втягивается в зону интересов Британской империи? И не преувеличиваем ли мы влияние англичан?       — Напротив. Боюсь, что мы его даже преуменьшаем. Во всём мире оно велико: синематограф, спорт, быт… Оглянитесь вокруг, Жанна Станиславовна, — Крюденер кивнул в сторону настенных часов, стилизованных под Биг-Бен, — мы уже проиграли, если сами хотим быть такими же, как они.       — Всё-таки эта гостиница называется «Англетер» и здесь уместен подобный антураж.       — Помилосердствуйте, Жанна Станиславовна! — и вновь эта снисходительная улыбка. — Как вы думаете, сколько русских посмотрят в прямом эфире коронацию Её Величества Юджинии? Любопытно было бы сравнить эти цифры с телеаудиторией рождественского богослужения.       — Насколько м не известно, права на трансляцию нашими телеканалами не закупались…       — Тем более интересно. Сколько посмотрят в сети? — Крюденер лениво отмахнулся. — Что уж говорить о других странах, если даже в России мы имеем влиятельную пробританскую партию в лице графа Бенкендорфа и его разнокалиберной челяди?       — И вы не опасаетесь в открытую называть фамилии?       — Господь с вами, Жанна Станиславовна! Они и без меня всем известны!       «Мальчик рискует доиграться!»       Непреодолимый парадокс политической жизни, и не только российской, заключается в том, что носители самых громких имён всегда чурались излишней публичности.       Жанна поймала себя на том, что начинает злиться, и не столько на ньюсмейкера, сколько на себя — на собственное шапкозакидательство. Она неверно оценила барона, оказалась неготовой к столь резким его суждениям и полностью утратила инициативу — Крюденер её переиграл.       — Однако Бразилия выделяется на общем фоне, — он же витийствовал и собою любовался. — Если старое португальское дворянство всегда тяготело к союзу с Англией, то германская часть элиты ориентирована на Россию.       — Вы ведь давно живёте за границей?       — Да, почти семнадцать лет. Сперва я учился в Базеле, а потом годами не вылезал из экспедиций.       — Не кажется ли вам, что многое могло измениться за столь внушительный срок?       Подняв бровь, Жанна перешла на доверительный тон, недвусмысленно намекая, что полемический задор стоило бы поубавить.       — Конечно, всё меняется, однако каких-то принципиальных сдвигов я не заметил.       — Неужели?       — Разве что… — барон на мгновение задумался, — здесь, в России, меня не покидает ощущение какой-то невероятной шаткости…       — Что вы имеете ввиду?       — Когда огромная империя держится на одних лишь хрупких плечах, это вызывает тревогу. Нам посчастливилось быть современниками величайшей из женщин! Это неоспоримо, что бы ни болтали злые языки завистников! Но волюнтаризм никогда не приводил ни к чему хорошему…       «Ах вот оно в чём дело!»       Теперь многое встало на свои места. Сколько бы он ни фрондёрствовал, какими бы крамольными речами ни смущал салонных завсегдатаев, но тронуть учёного с мировым именем без личной санкции Волконской никто не отважится. Чай не какая-нибудь зарвавшаяся гимназистка, вроде Наташи Аксаковой.       Мамочке, конечно же, доложат о смутьяне, чего он, вероятно, и добивается. Только зачем?       Лестью ведь Волконскую не удивишь — таких, как Крюденер, у неё три рубля букетик.       — Всегда и всюду, — не унимался барон, — эпохи гениальных правителей сменялись глубочайшей стагнацией. Когда гений у власти, не нужна система, и, как следствие, мы имеем тотальную деградацию элит. Вспомните, ведь империя Александра Великого ненамного пережила его самого, а Франция так и не оправилась после блистательного Бонапарта, менее чем через сто лет оказавшись под железной пятой коммунистического Рейха…       «Придворным поэтам впору вешаться. Во главе с Макаром Залепиным. Сравнение с Наполеоном ей определённо понравится!»       Выводы напрашивались сами собой. Поговаривали, что Крюденер вёл исследования на личные средства и, видимо, серьёзно поиздержался. Теперь же он, хоть и демонстрирует лояльность лично Волконской, но фактически ставит ей ультиматум: либо дайте денег и отправьте обратно в Бразилию, либо будете вынуждены терпеть моё вольнодумство у себя под носом.       «Если его раскусила я, то и у Мамочки это не вызовет затруднений, а она очень не любит, когда её шантажируют, даже истекая елеем и патокой…»       Комплименты между тем продолжали сыпаться горстями.       — Широта взглядов, острота ума, стальная мужская воля — такие женщины даются народу раз в тысячелетие! Вспомните княгиню Ольгу, после неё мы не находим в нашей истории ничего подобного! Кстати, вы ведь с нею знакомы?       — С кем? — Жанна улыбнулась. — С княгиней Ольгой?       В пламенной речи барона фамилия Волконской пока так и не прозвучала, пришлось провоцировать его не самой удачной шуткой.       — Я ценю ваш юмор, — Крюденер, казалось, только этого и ждал. — С Зинаидой Николаевной Волконской, конечно же!       — Признаться, нет…       — Разве? Я считал…       — Конечно, я регулярно вижу её на различного рода паркетных мероприятиях, но в непринуждённой обстановке мы встречались лишь однажды. И тогда так и не были представлены друг другу.       — Жанна Станиславовна! Как такое возможно?!       «Зря я это ляпнула… И кто только за язык тянул?!»       — Ситуация не располагала, — пришлось изображать смущение. — И довольно об этом. Всё-таки это я беру у вас интервью.       Похоже, барон был не на шутку заинтригован, однако покорно умолк и наконец-таки дал Жанне повод сменить небезопасную тему.       — Давайте поговорим о ваших исследованиях. Что вы пытаетесь найти в непроходимых дебрях Амазонки?       — Знаете, Жанна Станиславовна, я нередко и сам задаюсь тем же вопросом… Вспомните куртуазную литературу — Святой Грааль никогда не приносил счастья своим обладателям. Счастлив лишь тот, кто ищет, а не тот, кто находит!       Говорил барон с лёгкой улыбкой и внешне оставался спокойным, однако Жанна, впервые за время их беседы, ощутила, что Крюденер волнуется. Чуть меньше надменности читалось в его позе, чуть меньше резкости в словах.       — И тем не менее… Едва ли вы планируете ваши раскопки, опираясь на столь зыбкие…       — Я ищу Атлантиду, — закончить Крюденер не дал, — хоть у большинства обывателей это и вызовет приступ веселья.       — Однако ваша концепция не нашла поддержки в среде специалистов, многие её критикуют.       — Я спокойно отношусь к подобного рода критике.       — Подобного рода?       — Поймите меня правильно, Жанна Станиславовна, я никого не упрекаю и не хочу обидеть… Атлантида стоит в одном ряду с Философским камнем и всё тем же Святым Граалем. Это глубинный архетип, и даже специалисту не избежать влияния массовой культуры — того многовекового клубка ошибок и заблуждений, которые уже в наше время успели пополниться откровенными мистификациями литераторов и ваших недобросовестных коллег. А археология — наука точная, домыслов она не терпит. Вспомните, Платон помещал Атлантиду за Геркулесовыми столбами, но уже у Марцеллиана мы встречаем совсем другую локализацию. Ряд документов, обнаруженных мною в Британском музее и Национальной библиотеке Рио-де-Жанейро, позволяет с уверенностью судить о…       Крюденер перечислял источники, жонглировал цифрами, по сути, сухо пересказывая свою же статью в «Вестнике древней истории» годичной давности.       Жанна заскучала, и отнюдь не потому, что была далека от темы. На её глазах отчаянный азартный игрок превратился в нерадивого гимназиста, уныло бубнящего что-то невнятное у классной доски.       Возможно, Крюденер просто не нашёл в Жанне достойного собеседника?       — Так или иначе, — барон словно бы жевал кирпичи, — результаты моих раскопок на территории бразильской провинции Мату-Гросу полностью согласуются с рукописью пятьсот двенадцать, и я, признаться, не вижу, на чем можно строить предметную критику моей концепции.       — А пресловутая «Чёрная Богиня» оттуда же? — Жанна попыталась оживить беседу. — Кажется, бразильская общественность стремилась воспрепятствовать её вывозу за границу? Какова её дальнейшая судьба?       — Закон есть закон, Жанна Станиславовна. В Бразилии нет никакой системы, ограничивающей вывоз культурных ценностей. Базальтовая статуэтка, которую пресса окрестила «Чёрной Богиней», здесь, в моём номере. Желаете взглянуть?       — Конечно! А вы позволите…       — Сфотографировать? Да ради бога! Только вам придётся подняться ко мне, если это удобно. Я не выношу её из номера.       — Я с благодарностью воспользуюсь вашим приглашением. И тогда последний вопрос… Личного характера, если не возражаете…       — Извольте, — Крюденер равнодушно пожал плечами, — обывателю нравиться перемывать косточки знаменитостям.       — Вы молоды, богаты, знамениты… Свою избранницу вы уже нашли?       Лицо барона потускнело, брови чувственно изогнулись, глаза наполнились грустью.       «А ведь красиво сыграно, чёрт возьми!»       — Знаете… Клио, пожалуй, самая капризная из муз. Она требует от тебя беззаветного служения и ничего не даёт взамен. Быть в её блистательной свите — та единственная награда, на которую мы можем рассчитывать. Нет, избранницу я не нашёл… Впрочем, — тут он внезапно оживился, — вы могли бы мне в этом помочь.       «Вот так поворот!»       — Я?! Неужели?! Каким образом?!       — Только это не для печати.       Крюденер недвусмысленно кивнул на телефон, лежавший перед Жанной на столике, и замолчал. О своём мобильнике она успела забыть и даже не сразу поняла, что может означать столь красноречивый жест.       «Странный тип… Наговорил себе на три Остракона и ещё чего-то опасается…»       — Не беспокойтесь, Витольд Юлианович, во избежание эксцессов, я никогда не записываю беседы на диктофон, — мобильник Жанна спрятала в сумочку, — как вы изволили заметить, в нашем отечестве всё очень шатко.       — И не делаете пометок?! Поразительно! — пожалуй, восхищался барон вполне искренне. — То есть вы можете восстановить наш разговор по памяти?!       — Как шахматист любую из своих партий.       — Поразительно! — повторил Крюденер и погрузился в раздумья. — Хорошо… В юности я был знаком с одной девушкой… Она жила в Петербурге, но познакомились мы у нас, в Риге… Мне очень бы хотелось её отыскать, но, у кого бы я ни спросил, все делают вид, что ничего не знают, — трусливо прячут голову в песок. Причина, видимо, в том, что её сестра оказалась замешана в каком-то политическом скандале… Звали ту девушку Ира Аксакова… Жанна Станиславовна, вы ведь хорошо знаете петербургский свет… А мне бы не помешала любая, даже самая незначительная зацепочка…       Как обухом по голове! Внезапно Жанна осознала, что слушает Крюденера с широко открытым ртом и часто хлопая глазами.       «Понятно… Они хотят, чтобы я помалкивала. Им нужны гарантии. Теперь, когда Аксакову знают под другим именем, в огласке они, конечно же, не заинтересованы…»       Крюденер продолжал держать позу, заискивающе глядя на Жанну.       «Чем разыгрывать весь этот фарс, могла бы и сама позвонить… Или она считает, что я не стала бы с ней разговаривать? Если Веник — мой друг, это ещё не значит, что я во всём на его стороне…»       — Я вас поняла, Витольд Юлианович, — Жанна многозначительно кивнула, — Я хорошо помню процесс над госпожой Аксаковой, он широко освещался в прессе. Наталья Сергеевна, кажется?       — Вероятно…       — Однако, к сожалению, я не была знакома ни с Ириной, ни с Натальей, и никакой информацией о них не располагаю. Но я вас поняла, и если у меня что-то появится, то я непременно с вами свяжусь.       — Жаль, — Крюденер горько вздохнул, — очень жаль…

***

      «Мельгунов меня с дерьмом сожрёт! — ехидно думала Жанна, спускаясь по лестнице. — Если раньше от инфаркта не окочурится…»       Ей живо представилась и без того всегда кислая физиономия главреда, читающего все эти «еретические измышления».       Конечно, в целом интервью вышло удачным. Их газета «Петербургский Телеграф» принадлежала миллиардеру Морозову, которого злые языки окрестили бухгалтером Волконской. Барон не мог не знать, какому изданию даёт интервью, поэтому и его резкий выпад в сторону Бенкендорфа, и неприкрытая лесть в адрес Зинаиды Николаевны были, видимо, четко спланированными ходами, вполне укладывающимися в редакционную политику. Однако антиклерикальный пафос у Крюденера зашкаливал, и это составляло, пожалуй, единственную проблему — сгладить текст, чтобы он устроил и редакцию, и ньюсмейкера порою весьма не просто.       Бразильское средство Крюденера подействовало почти сразу: сквозь насморк уже продиралась горечь молотого кофе и липкий аромат яичницы с беконом. Обычные для любой гостиницы утренние запахи, которые чаще раздражают, теперь казались чем-то сказочным.       Задумавшись, Жанна едва не умерла от испуга, наступив на что-то мягкое. Домашних питомцев у нее давно не было, но привычка всякий раз при этом вздрагивать осталась.       Это был не котёнок, а всего-навсего мужская перчатка. Тяжёлые шаги ещё громыхали по коридору — перчатку обронили только что.       — Милостивый государь!       Жанна попыталась окликнуть растяпу, но наружу вырвалось одно сипловатое журчание — свой голос на этом интервью она убила окончательно.       Догнать незадачливого господина тоже не получилось. Жанна лишь успела увидеть в конце коридора знакомый грузный профиль. В электрическом свете блеснула влажная лысина, и полковник Сухотин скрылся за дверью пятнадцатого номера.       «Хорошенькое дельце!»       Звонить в номер Жанна не стала, боясь испортить чужую идиллию, а заодно и отношения с Сухотиным — мало ли кого он тут навещает.       Немного постояв, она повесила пропажу на ручку дверей и спустилась вниз.       Однако любопытство взяло верх над деликатностью.       — Молодой человек, — обратилась Жанна к портье, — вы не могли бы мне помочь? Я сегодня такая рассеянная…       — Конечно, Жанна Станиславовна. Чем могу быть полезен?       — Господин Крюденер ведь в пятнадцатом номере остановился? Я оставила у него… свои перчатки…       — Боюсь, что нет. Пятнадцатый люкс у нас не занят.       — Как не занят?! — Жанна искренне недоумевала. — А как же…       — Виноват-с, — портье склонился над монитором, — сегодня утром туда въехала британская журналистка мисс Лилиан Буль. А Витольд Юлианович проживает в двадцать пятом.       «Та-ак! Началось в гареме утро!»       — Спасибо, молодой человек! Вы очень любезны!       «Слетаются ведьмы на шабаш! Знать бы ещё на какой!»