Формула Распутина

2 января 2017 года. Около полудня. Городская больница №9. Санкт-Петербург.       Глеб ещё долго болтался меж явью и сном. Как на повторном сеансе, перед глазами мелькали всё те же странные видения: бородатый старец с пулевым отверстием во лбу, жвачка, зачем-то прилеплённая к столу нерадивым студентом, да пепел, подобно снегу кружащий над Крестовским островом.       Или это только казалось, что долго? По крайней мере, доктор успел заглянуть Глебу в рот, изучить состояние зрачков и обшарить его всего фонендоскопом.       — Дышите, — раз за разом повторял эскулап. — Не дышите…       Напоследок он приложил руку к вспотевшему лбу пациента и удовлетворённо крякнул.       — Температуры нет, пульс в норме, — повернувшись в сторону, отрапортовал доктор. — Идёт на поправку ваш герой.       — Сколько ему ещё? — ответили знакомым голосом. — Неделя? Месяц?       — Шутить изволите, ваше превосходительство?! Дня два-три! Лёгкая контузия! — покосившись на Воронцова, доктор просиял. — Очнулись, Глеб Семёнович? Ну-с, тогда оставлю вас. Вы уж не утомляйте его, Кондратий Петрович. Очень надеюсь на ваше благоразумие.       «Ага! — мелькнуло у Глеба сквозь тающее забытье. — Начальство пожаловало! Генерал Арефьев собственной персоной».       Меж тем их превосходительство поправил наброшенный поверх мундира халат, чинно пригладил редеющую седину и присел на соседнюю койку.       — Светило! — он кивнул на закрывшуюся за доктором дверь. — Ты, Глеб, врачей слушаться должен! А то знаю я тебя…       — Петрович, давно я тут? — едва слышно прохрипел Глеб. — Число сегодня какое?       Слова давались тяжко, нещадно лупя по темечку тугой барабанной дробью.       — Я тоже рад тебя видеть. Для приветствия можешь не подниматься.       — Твою ж мать! Число какое?!       — Второе, Глеб. Не психуй, тебе вредно.       — Хоть января-то?       — Хм… Что-то помнит… Января, января. Тебе год напомнить?       — Да пошёл ты!       — Что ещё помнишь? Кроме месяца?       — В общих чертах… Ехал от Плевицкой на Петроградку… Тебе ж, небось, доложили всё?       — Не только мне, — Петрович вздохнул. — Наверх пришлось докладывать… Устроили, понимаешь, салют новогодний, а мне отдуваться!       — Впервой, что ли? У тебя ж с Разумовским вась-вась…       — Какое там… Он злой был, что собак свора, орал на меня в телефон, как на салагу желторотого, будто это я в тебя гранату швырнул…       — Что с придурком тем? Вы его взяли?       — Взять-то взяли…       — Что говорит?       — Ничего не говорит. Нет у нас, Глеб, специалистов, чтоб подобные допросы проводить. По штату не положено, — генерал перекрестился. — Из него сейчас ангелы господни чистуху выколачивают. Три дырки в голове! Мне бы твою прыть!       — Странно, — Воронцов нахмурился. — Я стрелял по ногам…       — Глеб, тебя никто ни в чём не обвиняет.       — Какого… шмеля мохнатого ты мне мозг пудришь?! Говорю же, по ногам стрелял!       — Твои маслинки, Глеб. Экспертизу уже сделали.       — Вот уж… не было печали…       — Плюнь, Глеб. Ты лучше скажи, кто знал, что ты к Плевицкой едешь?       — Да всё управление знало. Гиббон наш с самого утра вокруг меня крутился, хотел, чтобы я автограф…       — Не чтишь ты субординацию, Глеб! Не гиббон, а Антон Викторович! В крайнем случае — полковник Ковальчук!       — Виноват, ваше…       — Глеб, кончай ёрничать! — вспылил Арефьев. — Без тебя тошно!       — Рад стараться, ваше…       — Майор Воронцов! Отставить!       — Всё-всё-всё! Не буду, — у Глеба и голова трещала, и смех его разбирал. — Так что с пиротехником нашим? Опознали-то хоть?       — Пальчики сняли… в нашей картотеке их нет. На Литейный запрос отправили, но от гэбни, сам понимаешь, разве путного чего дождёшься… Если им что-то надо, то вынь да положь! А с нами они никогда не делились.       — Особые приметы? Есть?       — Да какие там особые приметы… Вот это, Глеб, мне и не нравится. Люди без особых примет обычно выполняют очень особые поручения!       — Брось, Петрович! Тоже мне порученца нашёл! Босота! Дешёвый выпендрёж это! Не похож он на профессионала! Есть миллион способов вальнуть опера по-тихому, а он шоу устроил!       — Похож, не похож… Думай лучше, кому ты хвост так сильно прищемил.       — Многим, Петрович… Ты ж мою клиентуру знаешь… Только большинство чалится сейчас. По крайней мере, самые матёрые…       — Такие и с каторги достанут… Да, чуть не забыл! — Арефьев оживился. — Ты с Пашкой-Каином по каким-нибудь делам пересекался?       — Нет, а кто это?       — Крупный аферист из Нижнего. Неужто не помнишь? Лет пять назад на всю страну гремел.       — Это который мост через Волгу на металлолом продал? Да-да-да… Припоминаю… Удивляюсь я нашему народу, Петрович. Схемы одни и те же, но неизменно работают! Из века в век! Только Каин-то тут причём? Он же вроде бы у блатных общак увёл, они его и порешили.       — Как бы не так! — Арефьев тяжко вздохнул. — Жив-здоров и у нас в Питере объявился!       — Воскрес, стало быть? — Глеб с сомнением покачал головой. — Откуда такие сведения?       — Нам ещё осенью практиканта прислали, как раз из Нижнего… Лейтенант Нечаев… Он-то Пашку на Невском и срисовал.       — Практикант?! — Глеб захохотал. — Не смеши меня, Петрович! Пощади мою контуженную голову! И чем у тебя занят оный практикант?       — В группе Пантелеева дамочку одну пасёт. А что?       — Дамочку?! Час от часу не легче! Какая-нибудь воровка на доверии? Клофелинщица?       — Хуже. Профессорша из университета…       — Профессорша?! — выдавил Глеб сквозь смех. — В чём же её подозревают? Хищение пробирок в особо крупных размерах?       — Если нужны подробности, свяжись с Пантелеевым, я в дело не вникал, — Арефьев, кажется, не на шутку обиделся. — Только причём здесь это всё? Какая разница, чем он занимается?       — Ты не серчай, Петрович. Парню ведь дела настоящего хочется, а он вынужден за каргой старой таскаться! Вот и померещилось ему.       — Не знаю, Глеб, не знаю… Глаз у Нечаева вроде вполне намётанный, и Пантелеев его хвалит…       — В любом случае Пашка ко мне касательства не имеет. А кто за покушением стоять может… Тут думать надо…       — Вот и думай, Глеб! Крепко думай! А чтобы шарики у тебя быстрее бегали, я тебе планшет твой принёс, — Арефьев кивнул в сторону тумбочки. — Чудом уцелел. Машина целиком выгорела, а с него только пепел отряхнули.       Хоть какие-то добрые вести. Воронцов попытался приподняться, но тело всё ещё не слушалось.       — Лежи-лежи, — Арефьев остановил его жестом. — Успеется…       — Надо же! Спасибо тебе! — планшету Глеб искренне обрадовался. — Слушай, Петрович, а может, пиротехник наш с убитым бомжом связан? С чего мы вообще решили, что он бомж?       — Какая разница, кто он?! Да хоть чёрт с рогами! — Арефьев начинал кипятиться. — Такое дело никому не поднять! Дитю ж понятно! Глухарь он и есть глухарь!       — Вот уж не скажи, — в Глебе уже проснулся азарт. — Неувязок в деле полно, стало быть, и зацепки есть.       — Только в кучу всё не вали. Связи с пиротехником я, убей, не вижу.       — А вдруг?!       — Вдруг только кошки родятся и барышни в обморок падают, — Петрович нервно отмахнулся. — Что Плевицкая говорит?       — Ничего не говорит. Вела себя, как будто и не при делах вовсе. Как будто не она на всю державу кипиш подняла. Что, согласись, тоже странно…       — А чего ж тут странного? — Арефьев развёл руками. — Богема! У них даже не семь, а девять пятниц на неделе! Хоть какие-то подробности удалось выяснить?       — Мелочи… Вечеринка у неё накануне была. Духов они там вызывали…       — Вот видишь! И много гостей?       — Шесть человек вместе с хозяйкой. Сплошь почтенная публика…       Глеб подавленно умолк, вновь окунувшись в недавние видения, — он будто бы сызнова смотрелся в зеркало и видел в нём чужое лицо.       — Глеб, с тобой всё в порядке? — Арефьев озабоченно покосился на дверь. — Доктора позвать?       — Ерунда, Петрович… Мне тут сон приснился, что и я на той вечеринке был… Только… я как бы не я, а археолог этот… Как его?.. Крюденер. А потом, откуда ни возьмись, наш бомж появился…       — На совесть давил? — генерал усмехнулся. — Требовал убивцев покарать?       — Да нет… Околесицу всякую нёс…       — После контузии, Глеб, и не такое бывает. А про бомжа твоего уже и не помнит никто. Вот и ты забудь. Шумиха улеглась, через недельку дело в архив сдадим.       Воронцов хотел было возразить, но у Петровича внезапно затрезвонил мобильник. Взглянув на экран, он округлил глаза, помрачнел и сурово пригрозил Глебу кулаком — дескать, молчи у меня, начальство звонит!       Велено молчать, значит, молчим. Глеб откинулся на подушку, прикрыл глаза и, кажется, даже успел вздремнуть. Петрович же, знай, повторял: «Так точно, ваше превосходительство!», «Никак нет, ваше превосходительство!».       — Нижайший поклон вашей супруге, — пролепетал он напоследок, — нижайший!       «Супруге?! — удивился Глеб сквозь дрёму и тут же проснулся. — Вот так новости!»       Министр внутренних дел овдовел очень давно. Ходили слухи, что зазноба у него имеется, но свадьбе якобы противится его взрослая дочь — та ещё штучка, судя по всему.       — Что ж ты, Петрович, сплетнями-то со мной не поделился? Такое дело!       — Какими ещё сплетнями?! — Арефьев в сердцах отшвырнул телефон. — Я тебе кто, чтобы сплетни разносить?! Бабка с рынка?!       — Неужто, пока я тут прохлаждался, Разумовский на своей докторице женился?!       — Так ты думаешь, это Разумовский звонил?!       — А кто?       — Вот ведь, помяни нечистого! — Петрович сплюнул. — Сам директор КГБ! Полукнязь наш сиятельнейший!       — Да ну! Вот, оказывается, кому ты так низко кланялся! — хихикнув, Глеб закатил глаза. — Мамочке нашей всероссийской! Удивляюсь я тебе, Петрович! В твои-то годы перед этой стервой лебезить!       — Знаешь, Глеб, от меня не убудет! А слов твоих я не слышал. Скажи ещё спасибо, что энтомологи наши из управления палату эту проверили и жучков тут нет.       — Спасибо! Утешил! А от тебя-то Сперанскому что понадобилось? Он же нам не начальство.       — Накаркал я, Глеб. Дело бомжа они забирают. Велено срочно подготовить все материалы и обеспечить строжайшую секретность.       — Вона как! — Глеб присвистнул. — И ты отдашь дело гэбне?!       — Мне велено — я выполняю. С нашим начальством вопрос согласован.       — А тебе это странным не кажется? Думаешь, на Литейном кому-то лишний глухарь нужен?       — Кажется, не кажется!.. Баба с возу — кобыле легче!       — То есть они знают больше, чем мы!       — Кто б сомневался! Вот пусть сами и разбираются! Закрыли тему, Глеб!       — Нет, не закрыли…       Воронцов только сейчас вспомнил про кольцо.       — Ты спорить со мною будешь?!       — ЧП у нас, Петрович, из управления вещдок пропал.       — Что?!       — У бомжа перстень какой-то был… Я не стал тебе сразу докладывать, думал успеется…       Таким своего начальника Глеб давно не видел. Петрович побагровел, вскочил как ужаленный, но тут же вновь обмякшей тушкой опустился на кровать.       — Вы все смерти моей хотите? — обречённо прошептал он. — Вечно за вами дерьмо подчищать приходится… Не было перстня, ты понял?!       — Так точно…       — А крысёныша этого мы потом вычислим…       На миг задумавшись, генерал решительно встал, подобрал с кровати телефон и направился к выходу.       — Пойду я, — уже у дверей бросил он. — У меня дел невпроворот… А ты поправляйся, Глеб. Фруктики вон кушай и докторов слушайся.       На тумбочке, помимо планшета, обнаружился огромный пакет с яблоками и мандаринами. Приятно, конечно, но на Петровича совсем не похоже.       — Спасибо! — изумлённо поблагодарил Глеб. — Не замечал за тобою такой сентиментальности…       — А это не я, — Арефьев лукаво прищурился. — Вчера вечером к тебе барышня какая-то приходила, от неё фрукты.       — Ты-то откуда знаешь, что барышня?       — Работа у нас такая, Глеб. Я к тебе в коридоре пост приставил… На всякий случай… Барышня рыженькая, приходила около десяти вечера. Как её только в больницу-то пустили! Да и наш балбес у неё даже документов не спросил.       — Рыженькая?..       — А что, ждал другую?       Петрович снисходительно улыбнулся и вышел вон.       Разговор отнял много сил. И без того больная голова теперь гудела, как с похмелюги. Прикрыв глаза, Глеб попытался прийти в себя.       «Семь вдохов, семь выдохов…» — вспомнил он самурайскую практику.       На этот раз не очень-то помогло — сосредоточиться удавалось с трудом.       Что и говорить, звонок Сперанского превратил зауряднейший скучный глухарь в увлекательный ребус, на который не жалко времени и сил.       «А ведь сам сподобился! Неужто у него холуёв мало?!»       Свидетельствовало это о многом. Интерес к делу был проявлен на уровне как минимум центрального аппарата КГБ, а шавки с Литейного могли вообще ничего не знать — на то она и «строжайшая секретность».       Теперь дело нужно раскрыть непременно — чтобы утереть нос вконец оборзевшим опричникам. Слава богу, планшет уцелел, копии материалов там имеются.       Сосредоточиться не получалось. Мысли метались от одного к другому, подолгу нигде не задерживаясь. Глеб то прокручивал в голове детали неудавшегося покушения, то проваливался в беспокойную дрёму, то опять возвращался к делу бомжа.       Про Ингу Воронцов думать не смел, опасаясь, видимо, что неумолимая дедукция объяснит её вчерашнее появление в больнице каким-нибудь низменным меркантильным интересом. Конечно же, приходила именно она — других рыжеволосых барышень Глеб припомнить не смог.       «Не хватало только влюбиться на старости лет! И в кого?! В свидетельницу!»       Однако, хотел Глеб того или нет, его рассудок настойчиво воскрешал в памяти образ таинственной русалки и то щемящее чувство лёгкости, которое неотступно следовало за нею во сне. Вновь ли погружаясь в забытьё или украдкой вспоминая о ней наяву, Глеб явственно ощущал, как растворяются в этой лёгкости его контуженная беспомощность и головная боль.       Воронцов вдруг поймал себя на том, что все события последних дней воспринимаются им как звенья одной и той же цепи. Исполненные мрачной, но волнующей таинственностью, они привели его в пропахшую лекарствами больничную палату с капельницей, стерильными полотенцами и пакетом фруктов на тумбочке. Пожалуй, впервые в жизни Глеб не понимал, радоваться ему или огорчаться. Капельница — это вроде бы плохо, но почему-то казалось, что фрукты в итоге перевесят.       Рука потянулась за яблоком и вдруг коснулась чего-то неестественно гладкого. Глеб даже вздрогнул от испуга — невольно вспомнилась жвачка из сна.       Но нет, это был всего лишь толстый глянцевый журнал — Инга позаботилась обо всём.       «Как мило! — обрадовался Глеб. — Хоть время скоротаю…»       Вторая кровать сиротливо пустовала, словом перемолвиться не с кем. И наверняка Петрович распорядился, чтобы в палату к Воронцову больше никого не подселяли.       Впрочем, радость очень быстро сменилась разочарованием. Полторы сотни страниц, а читать нечего.       Журнал «Butler» покупали в основном трепетные юные барышни из неблагополучных семей, тратя на него львиную долю своего скудного дохода. Нищие читают о богатых и тем самым делают их ещё богаче — не парадокс ли?       Грызя яблоко, Глеб перелистывал страницы и недоумевал. Купчиха Семидурова отсудила у бывшего мужа золотые прииски в Бодайбо, граф Толстой проиграл в карты родовое поместье, кто-то удачно женился, кто-то овдовел — сплошь пустопорожние истории о никчёмных людишках.       «Неужели она думает, что мне это интересно?! Или здесь какой-то намёк?»       Глебу сразу показалось, что Инга знает гораздо больше, чем готова рассказывать. Но перелистав журнал ещё раз, он не нашёл ничего, что могло иметь хотя бы отдалённое касательство к его делам.       Глеб задумался. Если намёк, то он должен быть на поверхности — такие намёки глубоко не прячут.       Сверкая бриллиантами и обольстительной улыбкой, с обложки на Воронцова смотрела юная высокосветская кошечка. Лет двадцати, если не меньше. Губы плотно сжаты, едва заметно прищурены глаза.       «Малость под Волконскую косит, — с сарказмом подумал Глеб, — только сопельки подтереть, холода во взгляд добавить, и вылитая Зинаида Николаевна!»       За какие заслуги её портрет поместили на обложку самого гламурного журнала и кто она вообще такая — нигде написано не было. Дескать, всякий образованный человек должен знать это с пелёнок.       Из раздумий Глеба выдернула молодая медсестричка, вихрем ворвавшаяся в палату. В руках она несла поднос со стаканом воды и устрашающего вида горой медикаментов.       — Как тут наш больной? — просюсюкала барышня. — Время пить таблеточки.       «Она-то точно знает весь бомонд!»       — Сударыня, вы не подскажете, кто это? — Глеб развернул журнал обложкой. — Сам-то я за светскими новостями не слежу…       — Ой! Нашёлся! — просияла барышня и буквально вырвала его из рук Глеба. — По всей больнице ищу… Он таких денег стоит…       — Так это ваш журнал?       — Да. Оставить почитать?       — Нет-нет, забирайте.       Журнал принесла не Инга, а значит, и намёков нет. Глеб даже расстроился слегка — он думал, что получил в руки зацепку, но все надежды пошли прахом. Тем не менее врождённое любопытство не успокоилось и требовало удовлетворения.       — И всё-таки, — Глеб кивнул на журнал, — кто это?       — Кристина Сперанская! — с неподдельным восторгом выпалила барышня. — Первая московская красавица!       — Вона как! Уж не дочка ли это Алексею Францевичу Сперанскому?       — Наверное, — барышня с сомнением пожала плечами. — Я знаю, что она дочка княгини Волконской.       Яблочко от яблоньки недалеко падает — вот и сходство объяснилось, но толку-то?! Засыпая Глеба вопросами, барышня ещё долго выясняла, почему у Волконской и её законного мужа разные фамилии, но так, кажется, и не вникла.       Глеб же заскучал. Сейчас его больше интересовало, что делать с такой прорвой таблеток, чем тонкости наследования титулов. Ещё в детстве Глеб усвоил нехитрую истину, что лучшим местом утилизации медикаментов является унитаз. Однако свои расспросы он начал издалека.       — Скажите, а территориально мы где находимся? В какой больнице?       — В девятой. Это на Крестовском острове.       Глеб поморщился. Вспомнить, как расположены больницы на карте Петербурга, сейчас оказалось сложновато.       — Вы знаете, где дом Надежды Леонидовны Плевицкой? — уточнила барышня. — Хотя бы примерно?       — О, да!       — Мы чуть ближе к метро. Её дом из вашего окошка виден, — медсестра улыбнулась. — Можно сказать, что мы у Плевицкой на заднем дворе.       «Конечно! Далеко я отъехать не успел. Значит, и больница должна быть в том же районе…»       — Простите, — Глеб перешёл на застенчивый шёпот, — а туалет у вас где?       — Утка под кроватью, — буднично ответила барышня. — Сейчас вам не следует подниматься.