***
Вопрос времени — странный вопрос, потому что ответа на него я не нахожу. В замке делать практически нечего — поэтому я нахожу бумагу, вытаскиваю из стола в одном из залов карандаш и начинаю писать. «Герхард…» Да, я точно схожу с ума, но продолжаю писать письма в никуда, просто чтобы как-то убить время. « …если бы я могла сказать только одну вещь о том, что происходит сейчас, если бы хотела, я бы сказала о холоде. Здесь очень холодно, Гер. Настолько холодно, что печь в бабушкином домике снится мне слишком часто, и каждый сон только увеличивает ту пустоту, что вокруг и внутри. Я очень надеюсь, что вы с бабушкой уже прекратили поиски — но ужасно боюсь, что это на самом деле так. Снежный Король тоже здесь, каждый — или почти каждый — день. Тот самый Король, о котором мы так много слышали в детстве. Тот самый, которого мы так боялись — из-за которого так спешили возвращаться домой до вечера. Дорогой Герхард, представь себе, он такой же реальный, как мы с тобой — а для меня, возможно, теперь даже более реален, чем все, что было раньше». Пальцы замерзают, и я откладываю карандаш, чтобы их согреть. Строчки на бумаге выглядят как-то нереально, будто бы написаны чужой рукой. Я определенно схожу с ума, потому что продолжаю писать, хотя пальцы коченеют все больше. Вопрос времени — это вопрос двух с половиной карандашей, сточенных до опилок. «Мне не страшно, Герхард».***
Король говорит ждать, и я жду. Возможно, дело в том, что он — единственный, кого я вижу в этих стенах, или угроза смерти действует на меня как-то странно, но Король меня больше не пугает, а всего лишь вызывает тупой, вынужденный интерес — как черная точка посреди белого листа, на которую вынужден смотреть. Меня пугают тени за стенами, которые иногда снятся мне ночами, заставляя хватать ртом холодный воздух. Пугает холод — и пугает тишина. Но не Король — единственный движущийся элемент на полотне снега и пыли. К сожалению или к счастью, вопрос времени — очень странный вопрос, потому что ответа на него я не знаю. Возможно, знает Король, потому что он точно знает многое — но не говорит. Король вообще-то говорит очень мало — да и встречаю я его на удивление редко. Иногда я успеваю отметить на стене несколько черточек, прежде чем снова его увижу — и каждый раз я напоминаю себе, что сама на это решилась, и нечего жаловаться — по крайней мере, тени не достанут меня здесь, и каждый день жизни среди ледяной пустоты — все же жизнь. Но порой становится почти невыносимо шататься целыми днями по пустому замку, примеряя старую одежду и чихая от пыли, которой точно лет больше, чем мне, раз в пять. И ждать, ждать, ждать, когда же он придет. — Ты обживаешься, — доносится от двери в какой-то из невыносимо длинных вечеров. Я резко и оборачиваюсь, сжимая руки на коленях — будто бы я могу услышать еще чей-то голос среди этой пугающей пустоты. Будто бы все не очевидно. Король проходит в комнату и садится на стул подальше от камина. Как и всегда, молча смотрит на огонь — пока я не задам вопрос, он никогда не говорит, да и после не всегда отвечает. Судя по всему, иногда он просто забывает, что я здесь. Иногда и я забываю, что я здесь тоже. Растворяюсь в огне и пустоте. — Если это можно назвать жизнью, — фыркаю я. — У тебя был выбор, — Король откидывается на спину. В его руках — впервые, наверное, за все время — бокал с чем-то красным. Оказывается, он тоже ест и пьет. И тоже умеет закрывать глаза от усталости. Я жадно изучаю его привычки вот уже несколько недель, но материала ничтожно мало. Что произошло? — Надеюсь, там вино, — я киваю на бокал. Король вскидывает брови. — А что еще там может быть? Я пожимаю плечами. — Знаешь, о тебе ходит много легенд, — тихо отвечаю я. Король переводит на меня свой обычный безразличный взгляд, к которому я уже почти привыкла, но на этот раз в его глазах блестит что-то новое. — Бабушка пугала нас историями о том, что ты воруешь непослушных детей, — продолжаю я, подбрасывая дров в камин, — и потом поглощаешь их души. Когда мне было лет восемь, в городе начали пропадать люди — всего пять человек за какой-то месяц. Горожане шептались о том, что это Снежный Король их забрал. — Люди любят шептаться, — безразлично отвечает Король, — особенно хорошо у них получается, когда не остается больше ничего. — В каждом слухе есть доля истины, — тихо произношу я. — Истина, — Король переводит на меня взгляд, и мне почему-то совсем неприятно от того, что в этом взгляде заложено, — понятие растяжимое. Воцаряется тишина. Я бездумно смотрю на огонь. Что из легенд о нем — правда, а что — ложь? Я ни разу не видела, как он летит в замок с охапкой детей, не видела, чтобы он творил темное колдовство, но замок большой, а я — всего лишь человек против ледяного призрака с пустыми глазами. Вопрос времени — странный вопрос, если время измерять минутами молчания и тоннами невысказанных вопросов. Снежный Король велит ждать, и я жду — жду, когда случится хоть что-то.***
Вопрос времени — странный вопрос. Я не знаю, через сколько дней моего добровольного заключения меня настигают кошмары, но они это делают. Все случается совершенно внезапно, как и когда-то — я просто смотрю в огонь, считая секунды, когда вдруг становится слишком холодно. В следующую секунду я уже ощущаю их — темные тени на белом полотне снега за замковой стеной — и они зовут меня, не так сильно, как раньше, но ощутимо. «Пойдем с нами, Кай, пойдем, мы же знаем, что ты хочешь, Король не защитит тебя, рано или поздно ты выйдешь, пойдем же». — Нет, — шепчу я, — нет, нет, нет. Только не здесь. Он же обещал. Я знаю, что Король придет — не может не прийти. И я удерживаюсь на крае сознания, глядя на то, как пар, срывающийся с моих губ, становится все более тонким и слабым, пока не исчезает вовсе. Дверь хлопает, открываясь. Я вскидываю помутневший взгляд на Короля — черная одежда, белая кожа, седые волосы и огромные глаза. Мужчина подходит ко мне, скорчившейся в кресле, и изучающе склоняет голову. — Ты их слышишь, — скорее утверждение, чем вопрос, — они нашли тебя и теперь зовут к себе. Я слабо киваю. Вместо нормального голоса с губ срывается хрип: — Ты можешь сделать так, чтобы они перестали меня искать? Король, к моему ужасу, только качает головой: — Я не могу приказать им оставить тебя в покое, только отогнать подальше от замка. Они вернутся рано или поздно, будут ждать снаружи. Я закрываю глаза, прижимаю руки к груди. Бесконечный холод вытягивает из меня жизнь по капле. — Пожалуйста. И Король исчезает. Спустя пару минут он возвращается — я лежу перед камином, завернувшись в одеяло, выстукивая зубами бешеный ритм. Я больше не слышу их — но холод все еще держит меня в своих бледных пальцах, вгрызается в кости. Король молчит. — Если они схватят меня… — я сглатываю, — будет намного хуже? — Да, — Король приближается и смотрит на меня сверху вниз, — намного. Я только качаю головой. — Раньше, когда такое случалось, — я сажусь, подтягивая одеяло, — мы зажигали все в доме, что можно было зажечь, доставали все одеяла, но я все равно не могла согреться. В твоем замке так холодно, что порой мне хочется броситься в камин и сгореть заживо, лишь бы это прекратилось. — Я не могу повелевать тенями, — повторяет Король. — Я тебя и не прошу, — шепчу я в ответ. — Ты можешь попросить о другом, — вдруг возражает Король, — я — Снежный Король, и холод — моя стихия. Я могу сделать так, чтобы он никогда больше не причинял тебе вреда. Могу сделать так, чтобы тебе никогда больше не пришлось зажигать камин, чтобы согреться. — В обмен на?.. — я криво улыбаюсь, — Вечное услужение? Мою душу? — Оставь свою душу себе, — отвечает Король, — мне ничего не нужно. Цена сделки — сама сделка. — То есть? — я недоуменно щурюсь. — Человек, который не может замерзнуть, — Король смотрит на меня, склонив голову, — не может и согреться. Не может согреть. Такова сделка. Я хочу отказаться — в конце концов, первая сделка пока что не принесла мне ничего хорошего — но потом я снова начинаю дрожать. Потом я начинаю думать. — Если я соглашусь, — осторожно произношу я, — они больше не смогут так делать? Не заставят меня замерзнуть, даже если поймают? — Они никуда не исчезнут, — Король садится рядом со мной, — но их морозы больше не будут тебе страшны, как и какие-либо другие. Такова сделка. Такова сделка. Вопрос времени — странный вопрос. Особенно если измерять время холодными пробуждениями, продрогшими насквозь снами и днями, полными ледяного крошева под ногами. Я могла бы не согласиться со сделкой еще месяц назад, и могу не соглашаться сейчас — но сорок черточек на стене покрываются инеем, а мои внутренности промерзли насквозь, и у меня больше нет варианта отказа. Эта пытка должна закончиться. — Я согласна, — киваю, закрывая глаза. Король улыбается и наклоняется ниже, упираясь ладонью в каменную стену. — Тогда скрепим сделку, — говорит он, сжимает мое плечо и наклоняется еще ниже, к моему лицу. Последнее прикосновение холода к моему телу — ощущение твердых холодных губ Короля на моей коже. Поцелуй в центр моего лба практически неощутим. Король отстраняется прежде, чем я говорю хоть что-то, прежде, чем я удивляюсь или возмущаюсь — а в следующую секунду холод исчезает. Если Король не врет, то исчезает он навсегда — и что-то подсказывает мне, что Король не врет. Но тепло не приходит тоже.***
Когда та невыносимо долгая зима заканчивается, приходит тепло, на которое мы даже не надеялись. Как только позволяет погода и бабушка, мы с Герхардом выбираемся на улицу. Герхард садит розы — алые, как кровь и как вино. Я даже знаю, о какой и чьей именно крови он думает, когда закапывает куст в землю. Мы с Герхардом — сироты. Его родители умерли, когда он был еще совсем ребенком — их убили разбойники по дороге из города. Он жил тогда в доме рядом с бабушкиным, и когда осиротел, она взяла его к себе, а дом продавать не стала — чтобы он мог вернуться, если когда-то захочет. На самом деле причина не в этом — Герхарду хватает места и здесь — просто бабушка знала что-то, до чего не сразу додумалась я. Наверное, Герхарду невыносимо было бы смотреть на то, как вместо его родителей по соседству живут чужие люди. Я знаю, о чьей крови он думает, когда садят розы — его отец, которого ранили не так сильно, как мать, смог докричаться до путников, когда разбойники ушли. Его довезли до города. Он умер той же ночью, не успев оплакать жену, не успев ничего сказать сыну. Но крови было много. Мои розы снежно-белые. Почему-то среди всех цветов, предложенных бабушкой, я выбираю именно их — не золотисто-желтые, не бледно-зеленые, не нежно-розовые, а белые. Бабушка только качает головой. — Будто бы снега зимой недостаточно, — ворчит Герхард, — ты делаешь так, чтобы он был у нас в саду круглый год. Я только задумчиво киваю, поглаживая белые лепестки. Они напоминают мне о чем-то. О чем-то, что случилось этой зимой — в день, когда лошадь утонула в ледяном озере, я увидела Лилию по ту сторону водной поверхности, а потом убежала от Герхарда и ушла в зимний лес, чтобы её найти. И что-то случилось — что-то, из-за чего мои ботинки были изгвазданы в грязи, а на пальто налипли комья земли, что-то, о чем я почти вспоминаю каждый раз, когда смотрю на бесцветный камушек, который висит у меня на шее. Все, что я помню спустя три месяца — Лилия, лес, а потом снег, снег, снег, белый и чистый, укрывающий все вокруг чистым и нетронутым полотном. Возможно, белые цветы помогут мне вспомнить, что случилось, думаю я, поглаживая бутоны. Но они не помогают — ударяют последние заморозки, и оба наших куста умирают. — Если бы только розы не чувствовали холода, — сетует Герхард, высаживая следующий куст с присущей только ему упертостью. — Знаешь, — задумчиво качаю я головой, — если не чувствуешь холода, быстро забываешь, насколько ценно тепло. Герхард оборачивается и смотрит на меня внимательным взглядом. Он делает так часто — с тех пор, как я вернулась из лесу в тот вечер, подняла всех на уши, сказала, что видела Лилию — живую и настоящую. С тех пор, как вторые поиски ничего не дали. С тех пор, как я не смогла рассказать, что произошло — только говорила, что видела Лилию. С тех пор, как я стала время от времени уходить и шататься по улицам, пока кто-то не замечал меня и не возвращал домой. Герхард знает — что-то произошло тогда, хотя я вернулась целой и невредимой. Он видит во мне что-то, чего не вижу я сама. И, наверное, это «что-то» ему не особо нравится, потому что его глаза как-то странно темнеют. — Сади свои снежные розы, — тихо говорит Герхард, — бабушка просила помочь с обедом. Почему-то на крохотную часть секунды я почти уверена, что слышу в его голосе страх. Но мне пока что совершенно не страшно.