Осколки

Холодно. Я уже забыла, как ощущается холод — а ощущается он так, будто бы в меня мгновенно впиваются сотни ледяных иголочек, проворачивающихся под кожей. Будто бы меня вывернули наизнанку вдруг… Как же холодно. Несмотря на это, я… Я иду. «Я» — понятие растяжимое, потому что ощущаю я себя как-то разбито, разломано как-то, не так, как обычно. Я иду. Вокруг кучи снега, деревья, незнакомый пейзаж, или… Или почти незнакомый. Я спотыкаюсь. «Я» — понятие абсолютно размытое, потому что я себя собой не ощущаю. Это будто бы было. Или нет. Я спотыкаюсь, и с моих губ срывается тихое «ой». Детское «ой». Я смотрю на свои руки — пальцы греют крохотные варежки, которые я потеряла, когда мне было десять. Но тринадцать лет назад они все еще были у меня. И они были на мне, когда я вошла в темный-темный лес в поиске девочки, которую все уже отчаялись найти. И я, кажется… Впереди мелькает краешек зеленого пальто. И я, кажется, её нашла. Все это ощущается, как странное дежа вю. Я знаю — это все уже было, но я вспоминаю все ровно в тот момент, когда что-то случается. Я знаю, что эта ветка действительно хлестнула меня по щеке, оставив небольшую царапину, и потом Герхард обрабатывал её бабушкиным настоем. Я знаю, что чуть не провалилась в небольшую яму с мутной зеленой водой, покрытую коркой льда, но в последний момент схватилась за корень дерева неподалеку, всего лишь промочив ноги. Пальто Лилии снова мелькает впереди, и я-не-я иду быстрее. Впереди уже маячит поляна, к которой, судя по всему, свернула Лилия, и… — Почему ты никого не привела? — шипящий, скрипящий, переливающийся голос заполняет холодный воздух, ввинчиваясь в уши, — Сегодня праздник, площадь была полна. Тебя никто не заметил? Я останавливаюсь, как вкопанная, на половине шага. — Что-то произошло, — я не сразу узнаю этот голос — настолько пусто он звучит — но как только понимаю, кому он принадлежит, то почти молниеносно приближаюсь к краю поляны. Лилия стоит там. Прямо посреди поляны, глядя на кого-то, кто находится в тени у деревьев, полуобернувшись. Лилия бледная. Лилия стоит неестественно прямо. Лилия смотрит прямо перед собой. — Что-то произошло, никто меня не заметил, — повторяет Лилия как-то заторможено, и я подаюсь вперед, чтобы расслышать то, что срывается с её губ, и рассмотреть её безжизненное какое-то лицо, — хотя я была уверена, что за мной кто-то пошел. Я замираю. Мне холодно — и не только из-за того, что снег сыплется за шиворот. Взгляд Лилии скользит по кустам, за которыми я прячусь. Её собеседник молчит, но я почему-то чувствую, как воздух и без слов тяжелеет, будто бы кто-то сгущает его, тщательно вымешивая холод тяжелым взглядом. — Ты уверена? — голос собеседника Лилии глубокий и тяжелый какой-то. Мне физически неприятно от того, как сильно он ввинчивается в мои уши, и я пытаюсь изо всех сил не вглядываться в то место, где он находится. — Нет, — Лилия качает головой, — слишком много людей. Я теряюсь, я еще не… — Все впереди, — прерывает её собеседник, — ты всему научишься, а пока… погоди. Мы не одни. Мне кажется, что я даже дышу слишком громко. Кажется, что если меня заметят, случится что-то ужасное. Кажется, что я превращаюсь в ледяную скульптуру, которая готова разбиться, если хоть кто-то… — Выходи, — голос собеседника Лилии властный и холодный, — неужели ты действительно думаешь, что я тебя не заметил? Нет. Я испуганно вдыхаю. Нет, пожалуйста, я… — Нет, — доносится с противоположной стороны поляны, — не люблю прерывать чужие разговоры. Я выдыхаю. Перевожу взгляд на мужчину, который материализуется, кажется, прямо из воздуха. Он смотрит в мою сторону ровно несколько секунд, но мне хватает. У него бесцветные серые глаза — как лед, который несет речка весной — и ровная бледная кожа, седые волосы отброшены назад. У него пустой какой-то взгляд, но пустой осмысленно, не как у Лилии, и… Пожалуйста, не выдавай меня. Молчи. Мужчина поджимает губы и отворачивается. — Давно не виделись, — произносит человек в тени, и в его голосе я слышу сталь и искристую холодную насмешку, — посмотри на себя, Зеркало тебя не пощадило. Пришел подпитать амулет? Седой мужчина только качает головой. Делает шаг вперед. Вскидывает руку. — Ты же знаешь, что не сможешь, — человек в тени издает тихий смешок, — похоже, ты решил пойти по стопам отца. Седой мужчина сжимает ладонь в кулак, и все вокруг превращается в разноцветный вихрь. — Давай! — властно произносит человек в тени, и вокруг седого мужчины будто бы сгущается вязкая лесная тьма. Я ощущаю это физически — будто бы время замедляется, будто бы все законы, по которым пространство существует вокруг нас, искажается. Седой мужчина делает едва заметное движение рукой, прикрывает глаза, сосредотачиваясь — и темнота вокруг него начинает танцевать изломанные танцы кривыми, искаженными фигурами, будто бы сжимая вокруг него тесное кольцо. Я замираю, боясь пошевелиться, боясь издать хоть звук, хотя страшно хочется закричать. Я не знаю, что происходит. Не хочу знать. Я хочу домой. Зачем только я пошла за… Лилия. Лилия подкрадывается к мужчине, который разгоняет тени — кажется, это дается ему без особого труда, но его лицо совершенно сосредоточенно на этом процессе. Лилия идет осторожно, стараясь сделать так, чтобы её не заметили — она крадется к мужчине и тянет руки вперед, и тени скрывают её так, будто бы… Будто бы она — одна из них. Так и есть, пораженно думаю я. И когда Лилия приближается к седому мужчине, надежно скрытая тенями, я все понимаю. Недостаточно быстро, наверное, потому что Лилия вырывается вперед и срывает что-то с шеи мужчины с седыми волосами. Тот не успевает отреагировать — тени вокруг не причиняют ему боль, но окружают его плотным кольцом, сквозь которое не прорваться. Лилия сжимает что-то в руке. — Неси его сюда! — кричит второй мужчина, и в его голосе — почти звериное какое-то торжество. Лилия оборачивается, бежит, пересекает площадь опушки, а мои пальцы сжимают снег, формируют из него плотный и тугой комок. Я не знаю, зачем я это делаю — просто в глазах Лилии слишком взрослая какая-то злость, и этот холод, и… И мне совсем не нравится её компаньон. И она украла что-то у седого мужчины, который сейчас борется с тенями. Двое на одного — это не честно. Поэтому я изо всех сил бросаю снежок, как только Лилия оказывается ко мне максимально близко. И я попадаю — благо, хотя бы в снежки я играю лучше, чем Герхард, и бессовестно этим пользуюсь. И Лилия, пускай она и не Лилия вроде как уже, падает, и что-то выпадает из её пальцев и падает прямо мне под ноги, и пока седой мужчина борется с тенями, а второй, скорее всего, уже направляется ко мне, я поднимаю это «что-то» со снега и сжимаю в холодных пальцах. Лилия поднимается на ноги быстрее, чем я успеваю отступить обратно в тень или хотя бы попробовать убежать. В её глазах — всепоглощающая, отупляющая ярость. Это не Лилия. Это точно не может быть она. Что-то с лицом Лилии бросается ко мне — и я отступаю назад, краем глаза замечая, что седой мужчина все же прорвал темное кольцо и бросается в сторону тени, в которой скрывался тот, второй. Я отрешенно замечаю, как снежинки, взметенные всем этим балаганом, оседают на зеленом пальто Лилии. Замечаю, как густой тьмы в углу того, второго, становится меньше — и с облегчением понимаю, что он ушел. Убежал. Лилия кричит, бросаясь на меня, и в её голосе смешивается куча ужасных голосов — мужских, женских, детских — и все кричат с нею, как один, и её лицо неуловимо меняется, искажается, как будто бы на него накладываются еще десятки лиц. Я тоже кричу, но от страха, потому что Лилия — это не Лилия. Это что-то другое и что-то очень, невыносимо страшное. Я закрываю глаза. Сжимаю в пальцах то, что подняла со снега — что-то, что странно вибрирует и колет пальцы острыми гранями. Мне страшно. Несколько секунд мне жутко страшно, а потом крик Лилии прерывается, и я открываю глаза от неожиданности. Лилии нет. Вместо неё пустота и взрытый снег в полуметре от меня. Мужчина с седыми волосами молча смотрит на меня с другой стороны поляны. Меня ощутимо трясет. Мы храним тишину еще пару секунд, а затем он плавно, но очень быстро подходит ко мне. Протягивает руку. — Отдай, — тихо произносит он, и его голос звучит почти нормально по сравнению с криком Лилии, — это не твое. — Что… — шепчу я, переводя взгляд с него на пустую поляну, — что это было? Кто это был там, в тени? Что он сделал с Лилией? Чего они хотели? Почему они… — Отдай, — повторяет мужчина уже тверже. Я фокусирую взгляд на его лице — оно гораздо моложе, чем мне показалось. Может, ему лет тридцать, может, меньше, но его волосы и глаза… Я достаю из кармана то, что он от меня требует. Небольшой камень на цепочке, мутный, серый и вполне обычный, но… Внутри него что-то переливается-клубится серым темным дымом. Что-то медленно перетекает, будто бы… Будто бы краска, не растворившаяся в воде до конца. — Что это? — тихо спрашиваю я. — Мой амулет, — мужчина буквально выхватывает вещицу из моих рук. — И что он делает? — спрашиваю я. Дрожь понемногу отступает, уступая место любопытству, — У него дым внутри, как так получается, это волшебство? Зачем он тем, другим? — Как тебя зовут, девочка? — мужчина склоняет голову. Я почти вижу на его губах улыбку, но не вижу причины для этого, поэтому списываю все на игру света. — Кай, — произношу я и пытаюсь присесть в неловком книксене. — Очень приятно, Кай, — мужчина присаживается передо мной на корточки прямо в снег, — я Холт. — Красивое имя, — говорю я, — звучит, как «холод». Вам не холодно на улице? Мужчина молчит. Он одет в одну только рубашку — и я только-только это замечаю. — В моем амулете не дым, — говорит он спустя пару секунд, — там кусочки душ, которые я ворую у людей. — Воруешь? — я замираю. Это плохо. — Да, — Холт кивает, — если чувств для одной души слишком много, я могу отколоть кусочек. Это не больно. Когда человек слишком счастлив или слишком несчастлив, к примеру, я прихожу и забираю у него избыток. — Люди бывают слишком счастливы? Как это? — я заинтересованно привстаю на носочки. Холт — незнакомец, но он не внушает мне столько страха, как тот, что был до него, и мне правда интересно. Я наивно полагаю, что успею убежать, если что-то произойдет, поэтому слушаю Холта дальше. — Не знаю, — серьезно отвечает мужчина, — я встречал только тех, что несчастны, и отбирал у них горе. — Но зачем? — тихо спрашиваю я, — Зачем забирать себе такое? — Понимаешь ли, — Холт склоняет голову, — у меня нет своей души. Поэтому кусочки чужих позволяют мне… Ну, скажем, сохранять сознание. Быть похожим на остальных. Я не знаю точно, что такое душа — но знаю, что у меня она есть, что она есть у Герхарда и бабушки, и это хорошо, потому что бабушка говорит, что душа делает тебя человеком. А если у тебя нет чего-то важного, то это плохо — и поэтому мне Холта искренне жаль. — Бедный, — я касаюсь плеча мужчины, и оно до жути холодное, — тогда держи свой амулет при себе. На этот раз Холт точно-точно улыбается, пряча амулет за воротник. — Я постараюсь. Спасибо за заботу, Кай, и за то, что помогла мне его сохранить. — Не за что, — я улыбаюсь, — мне пора. Бабушка ждет. Ты можешь пойти со мной и по дороге рассказать мне, что… — Боюсь, что нет, — Холт прекращает улыбаться, — я очень спешу. — Очень жаль, — я опускаю взгляд, скрывая растерянность, — тогда расскажи быстро, я хочу знать. — Нет, Кай, — мягко говорит Холт, и я чувствую, что что-то очень серьезно не так, потому что так люди не говорят, когда должно произойти что-то хорошее, — извини, но нет. Я и так сказал больше, чем нужно, так что другого выхода нет. В следующую секунду Холт легко касается своего виска, притягивает меня за руку к себе и коротко-быстро скользит холодными губами по моему запястью. — Что ты?.. — я резко отшатываюсь, выдергивая руку. — Ты сможешь вспомнить потом, — в голосе Холта почти сочувствие, — если будет нужно. Но пока что тебе это совсем не нужно, Кай. Я хочу возмутиться. Хочу сказать, что «нужно» — это вообще очень относительное понятие. Но все погружается в темноту. Я знаю, что будет дальше — я очнусь на краю деревни, а в моем кармане будет небольшой серый камушек, до жути напоминающий амулет, который я держала в руках, спасая от девочки, в которой не осталось души. Потом я пойду домой. Потом проживу еще тринадцать лет. А потом вспомню, когда Снежный Король поцелует меня снова — на этот раз совсем по-другому.

***

Когда я открываю глаза, Холт сидит напротив. Его глаза сверлят меня вопросительно и чуточку заинтересованно. Висит вязкая тишина. Я выдыхаю. Холт теперь выглядит знакомо, по-новому знакомо, и это очень-очень странно, но почему-то совершенно не плохо. Я протягиваю руку — совершенно инстинктивно, чтобы убедиться, что хотя бы сейчас все по-настоящему — и легко касаюсь его руки, цепляя ладонь пальцами. Холт не отстраняется. — Это было на самом деле, — едва слышно произношу я, скорее утверждая, чем спрашивая. Холт только кивает, едва слышно вздыхая. — Ты должна была хотя бы что-то вспомнить сама, — произносит он, — иначе нельзя. Хоть что-то. Я качаю головой. Так не пойдет. — Тогда расскажи мне остальное. Что-то подсказывает мне, что во второй раз снежок не сработает. Холт легко фыркает, и я улыбаюсь. Я предпочитаю не думать о том, что у него нет души. Не думать о том, что в амулете на его шее плещется горе, которое он собирал по крупицам, отбирая у других. Он мне сам все объяснит — на этот раз точно. Я предпочитаю не думать обо всем, что происходило, но почему-то касаюсь губ кончиками пальцев. Об этом не думать не получается.