***
Каждый час похож на предыдущий, и я перестаю их считать. Потом перестаю считать дни и ночи, недели сливаются в месяцы. В замке Снежного Короля нет времени — есть только холод, которого я не чувствую, и десятки книг, которые мне еще предстоит прочесть. Потому что Холт держит обещания, но на то, чтобы получить ответы — даже самые пустяковые — нужно какое-то время. И это время уходит — уходит с каждой страницей, с каждым словом, с каждым взглядом. С каждым новым осколком, который мы находим то тут, то там. Больше теней мы не встречаем, и это пугает гораздо сильнее, чем если бы на нас нападали целые отряды этих тварей. Холт со мной согласен — мы с Холтом вообще много говорим. Сначала мне страшно, потом — просто неудобно прерывать тишину, к которой я так привыкла, и оказываться под пронзительным взглядом мужчины. Со временем интерес пересиливает, и я задаю вопросы — еще и еще, еще и еще. И Холт отвечает, разглядывая меня серыми, ледяными глазами. Каждый раз чуть дольше, чем предыдущий. Так дни становятся чуть менее невыносимыми.***
— Тринадцать лет назад… — я задумчиво переворачиваю страницы книги, с которых на меня смотрят искаженные лица теней, — когда у нас начали пропадать люди. Это были тени с самого начала, не так ли? — Да, — Холт отпивает немного вина из высокого бокала, — если зима обещает быть долгой, а холода — сильными, тени приходят в человечески поселения, чтобы питаться прямо там. — Моя бабушка… — я замолкаю ненадолго, пытаясь заставить свой голос звучать ровно и бесстрастно, но у меня не выходит, — говорила, что тени могут забрать только слабых. Что только… только слабые их видят. Это правда? Холт переводит на меня спокойный, немного усталый взгляд. — Да, Кай, это правда, — произносит он, и я чувствую, как внутри меня все будто бы холодеет немного после этих слов, — только слабые и уязвимые люди видят тени. Слабые. Уязвимые. — Вполне ожидаемо, — срывается с моих губ прежде, чем я успеваю подумать. Холт долго смотрит на меня с соседнего кресла. Ставит вино на стол. — Тебе было семь, — пожимает плечами мужчина, отворачиваясь. Будто бы это что-то меняет. Мне было семь, а Герхарду восемь — всего на год младше, но, тем не менее, это я увидела Лилию, а не он. Я перевожу взгляд за окно. Там бушует холод — не в пример сильнее, чем тот, что держался той зимой — но я его не чувствую. Интересно, как все будет, если я вернусь домой? Когда. Когда я вернусь домой, исправляю я себя. Все будет по-прежнему, как и должно быть, и нечего сомневаться.***
Мои волосы тяжелеют, отрастают ниже спины — я заплетаю их во множество кос, потому что у меня есть на это все время мира, и собираю в сложную прическу, на которую некому смотреть, кроме Холта. В библиотеке Холта заканчиваются обычные книги — остаются только те, с непонятными символами и письменами, с формулами, которые мне непонятны, но которые я порой замечаю среди бумаг, беспорядочно разбросанных по столу Холта. Я глажу корешки книг и не чувствую, какие они — холодные ли, теплые ли. Я давно забыла, как ощущается холод. И из-за этого внутри почти… спокойно. Так, как не было никогда, как не было в бабушкином доме и в первые дни пребывания в замке Короля, когда он еще был Королем, а не Холтом. Я держусь недолго — может, пару дней. Может, неделю. — Научишь меня магии? Вопрос удивляет даже меня. Я замираю, сжав ладони в кулаки, боясь вскинуть на Холта взгляд, и понимая, что я… я правда… Хочу, чтобы он согласился. — Это для того, чтобы защищаться от теней, — тут же оправдываю себя я, — они ведь собираются напасть, ты сам знаешь. Да и осколки искать будет гораздо… — Научу, — прерывает меня Холт, — не старайся, я и сам хотел предложить. Я облегченно выдыхаю — чуть громче, чем хотелось бы. Именно поэтому — а еще потому, что Холт недоуменно изгибает бровь, как и каждый раз, когда я веду себя слишком эмоционально — я быстро меняю тему: — Хотел предложить?.. Холт кивает, откидываясь на спинку стула и прикрывая глаза. — Да, я так и сказал. — Но почему? — удивленно хмурюсь я. Стеклянные глаза Холта чуть теплеют — или мне так кажется. — Почему бы и нет? Я улыбаюсь. Холт снова держит слово — и мои уроки начинаются на следующий день. Холт наблюдает за тем, как я несмело вырисовываю в воздухе руны и сложные острые знаки, пока пальцы не начинают болеть. Как ломаю язык, изучая тайные и незнакомые слова. Спустя долгие часы занятий у меня наконец-то получается, начертив в воздухе нужную руну, зажечь перо, которое передо мной положил Холт. Хотя, вообще-то, я должна была поднять его в воздух.***
Льдинки передо мной никак не хотят складываться в слово. — Это обязательно? — устало произношу я, потирая шею. Я уже который час пытаюсь сложить из чертовых льдинок, которые притащил Холт, это слово. Спокойствие. Дурацкое упражнение, которое я ненавижу больше всего, а Холт почему-то страшно любит. — Я так учился, — пожимает плечами Холт, — они сложатся в слово, когда ты поймешь его значение, сама знаешь. — Я знаю. А еще знаю, что такое спокойствие, — бурчу я. — Очевидно, нет, — на губах Холта играет ироничная ухмылка. Я закатываю глаза. — Тогда объясни, — раздраженно бурчу я. — Ты не поймешь, если я просто объясню, — фыркает Холт. — Тогда придумай другое упражнение! — раздраженно прикрываю я глаза. Холт качает головой. Его пальцы касаются моей ладони — едва ощутимо, легко, практически незаметно, привлекая внимание и тут же сводя раздражение на нет. Я дергаюсь даже от неожиданности, но руку не убираю. Холт вздыхает: — Я попробую объяснить, но ты должна слушать. — Я буду, — яро киваю я. Холт поджимает губы. — Закрой глаза. Представь, что ты в этом замке одна, — произносит мужчина отстраненно, — представь, что меня здесь нет. Не так, как в первые дни твоего пребывания здесь — представь, что меня нет и быть не должно. Я повинуюсь. Представляю холодные стены — твердые и плотные, не пропускающие ничего и никого вовнутрь. Внутри я — и больше ничего. — Ты никого не ждешь. Ничего не ждешь. Ты знаешь, что смысла в этом нет. Ты не знаешь, что такое время — тебе больше не нужно. Ничего не изменится. Почувствуй это, — голос Холта долетает, будто бы из-за этой самой стены. Тихий, размеренный, — ты абсолютно спокойна, потому что нет никого и ничего, что может тебе помешать. Просто не может быть априори. Я киваю. — А теперь пробуй, — Холт отстраняется от меня, убирает руки за спину. Я приступаю к работе — и складываю слово спустя минуту. Слово «одиночество». Холт встает и молча уходит — впервые урок закончен гораздо раньше назначенного времени.***
Следующий осколок — десятый ли, двадцатый или сороковой, я давно сбилась со счета — оказывается в городе чуть южнее бабушкиной деревни. Тот осколок, что находится внутри меня, тащит нас с Холтом в самый центр, на главную площадь. Там убираются после фестиваля. Фестиваля летнего солнцестояния, судя по обилию цветов и фруктов вокруг. Подсолнухи на каждом шагу. Символ праздника — я вспоминаю это практически с трудом. Это значит, что я живу у Холта уже целых полгода. Этот факт почему-то не вызывает в моем сознании ничего, кроме усталого, спокойного смирения. — Господа хотят остаться на ночь? — с надеждой вскидывает голову трактирщик, когда мы входим в полупустое здание. Я только качаю головой — по умолчанию все разговоры я всегда беру на себя. Холт стоит рядом, скрестив руки на груди и оглядываясь. Трактирщик замирает, наталкиваясь все же на его взгляд. — Нужно что-то заказать, — медленно произносит трактирщик, — если хотите остаться. Правда, почти вся кухня на перерыве, но что-то осталось с завтрака, я могу попросить нашего… — Мы возьмем это, — я киваю на блюдо, висящее на стене над камином. Украшенное вставками из серебра и хрусталя, редкая безвкусица, вот только один из камушков — вовсе не хрустальный. Осколок манит, зовет, поет свою песнь, которая прекратится, только когда он будет уничтожен. — Это не продается, — трактирщик качает головой, — видите ли, это — трофей, доставшийся мне от матушки, которая… Холт молча кладет на стойку мешочек с золотыми монетами. Как оказалось, продается все. Я разглядываю стены трактира, пока мужчина снимает тарелку со стены. Он до жути напоминает таверну, что работала в нашей деревне, когда мы с Герхардом еще были детьми — гравюры на стенах такие же старые, столы — такие же побитые, так же пахнет пивом и жиром. — Кай? — Холт полувопросительно вскидывает бровь. — Идем, — качаю я головой, сбрасывая наваждение. Мы идем в сторону двери, и почти выхожу, когда меня догоняет тихий голос трактирщика. — Извините, госпожа. Как ваше имя? Я удивленно поворачиваюсь. Трактирщик смотрит на меня серьезно, наклонившись над стойкой, зажав тряпку в правой руке. — Кай. А что? — я бросаю косой взгляд на Холта, что ждет меня за дверью. Среди подсолнухов и фруктов он смотрится почти комично, и я чувствую на губах улыбку. Трактирщик замечает её и сухо улыбается мне в ответ. — Ничего. Показалось. Доброго пути. Заходите, если понадобится комната. — И вам хорошего дня, — я приседаю в книксене и выскальзываю за дверь. Холт вскидывает брови, встречая меня, но ничего не говорит — мы просто молча идем к повороту. Позади остается галдеж улицы, которую кто-то прибирает после фестиваля, чья-то беготня, чьи-то быстрые шаги… Когда мы заходим за поворот, Холт молча касается моего локтя. Телепортация с каждым разом дается все проще.***
— Самое идиотское упражнение из всех, — я откидываюсь на спинку кресла, пододвигая к Холту только что сложенное из льдинок слово. Спокойствие мне наконец-то удалось. Поразительно. Спустя какую-то неделю. Или месяц? Или два?.. Спокойствие отбирает чувство времени. Ты не можешь быть спокоен, пока смотришь на часы. Пока думаешь о старении или взрослении, о том, что может быть поздно, о том, что… — В нем нет ничего сложного, — пожимает плечами Холт, отрываясь от очередной книги, — мне всегда удавалось. — Тогда попробуй сам, — неожиданно даже для самой себя произношу я и чуть ли рот не прикрываю от осознания того, что только что сказала. Холт смотрит на меня долго и почти-почти удивленно. — Скажи слово, — Холт выпрямляется в кресле. Я смотрю в равнодушные глаза Холта слишком долго — слишком долго, чтобы молчать. — Тепло, — срывается с моих губ, — сможешь сложить тепло? — Смогу, — пальцы Холта касаются льдинок между нами, — если объяснишь, что это.