Осколки

Кай взглянул на нее. Как она была хороша! Лица умней, а прелестней он не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему ледяною, как в тот раз, когда сидела за окном и кивала ему.

— Я показал бы тебе, — тихо произносит Холт, садясь напротив, — но чтобы показать, я должен помнить, иначе это не работает. Я замираю. Кажется, что время вокруг нас замирает — настолько это невероятно. Холт действительно собирается рассказать мне о своем прошлом. До того, как он стал Снежным Королем. До того, как его глаза стали бесцветными, как он потерял душу и… — Ты не помнишь? — тихо переспрашиваю я, поворачиваясь к мужчине и подсаживаясь поближе. — Не все, — Холт хмурится, глядя мне в глаза, — прошло… много лет. Я знаю, что это было, но картинка, чувства… все это ушло. Такие вещи стираются со временем, особенно… особенно если учесть, что души у меня больше нет. Я сжимаю руки в кулаки — то ли от волнения, то ли от страха. Хотя и волноваться мне нечего, и бояться тоже — но на душе почему-то до странного беспокойно, и неожиданно нетвердый, тихий голос Холта никаким образом уверенности не прибавляет. — Эта история началась давно — наверное, бабушка твоей бабушки тогда только-только появилась на свет, — начинает Холт, и его взгляд устремляется далеко-далеко, куда-то, куда мне вход пока закрыт, — я родился в крохотном городке, совсем близко к северной границе. Я мало что помню о доме — знаю, что городок был холодным, а ночи — длинными. Я никогда не знал свою мать — отец рассказывал, что она умерла, когда я был совсем еще ребенком. — Значит, отец воспитал тебя, — тихо произношу я. Холт кивает, и на секунду мне даже кажется, что его губы трогает легкая и печальная улыбка. — Да. До пятнадцати лет. Я киваю. Значит, пятнадцать — тогда Холт лишился отца. — Ты помнишь его? — осторожно спрашиваю я, склоняя голову. Холт снова фокусирует на мне взгляд и будто бы с мыслями собирается — в конце концов, отвечать на вопросы ему всегда было проще, чем говорить по собственному желанию, — Своего отца. — Я не помню его лица, — отвечает Холт ровно, и мое сердце будто бы в пятки уходит от этого спокойного тона, — помню, что он был молчаливым, спокойным, безразличным даже. — Это у вас семейное, — тихо, осторожно произношу я, и Холт неожиданно фыркает, глядя на меня. Уголок бледных губ едва заметно дергается. — Люди говорили, что отец стал таким после смерти моей матери, — тихо произносит Холт, — что он любил её слишком сильно, а пережить утрату было слишком сложно. Я не знаю, как это — но могу предположить, что это возможно. — Возможно, — эхом откликаюсь я. Холт кивает. — Отец закрывался в мастерской подолгу. Я часами просиживал там, когда чуть подрос, и наблюдал за тем, как он выполнял заказы на все подряд. К четырнадцати я умел почти все, что умел отец. Он практически оставил свою лавку на меня. Лицо Холта мрачнеет понемногу. Я понимаю, что вскоре мы доберемся до сути. — Я работал, а отец сосредоточился на одном-единственном заказе. Я не помню, откуда он взялся, кто за него платил и платил ли вообще — возможно, отец сам захотел этим заняться. Меня сковывает непонятное и неприятное предчувствие. Мне кажется, что я где-то уже это слышала — совсем недавно, будто бы… — Работа поглотила его полностью, — продолжает Холт все так же ровно — будто бы рассказывает услышанное где-то, а не происходившее с ним, — он почти не ел, мало говорил и не выходил из своей комнаты неделями. Он был практически одержим. Я не чувствую холода, но в какой-то момент по спине пробегают мурашки. Кажется, я… — Холт… — срывается тихое с моих губ. Мужчина поворачивается ко мне. В его глазах что-то живое, что-то настоящее, что-то… Вина. Мое сердце пропускает удар. Сожаление. Нет, не может быть. — Что… — во рту предательски пересыхает, и я повторяю чуть громче, — что вы с отцом продавали? Холт кривит губы. Отводит глаза. Это впервые. — Зеркала, — тихо отвечает он. Я замираю. Такое ощущение, будто бы меня только что в прорубь с ледяной водой бросили. — Твой отец сделал его, — произношу я, и это уже не вопрос, а утверждение, — Зеркало. Он был тем самым мастером. Холт только кивает. Я прижимаю пальцы к губам, качаю головой неверяще — паззл складывается, кусок за куском. — Но как он… — шепчу я. — Не знаю, — Холт качает головой, — думаю, что он использовал что-то — заклинания, материалы или инструменты — которые наделили Зеркало такой силой. Тогда оно действительно отражало все — не только самое плохое, но и самое хорошее, все, как есть. Я только киваю ошарашенно. Вот, значит, как. — Когда пришел Король, отец уже почти закончил работу. Зеркало владело им полностью — это сложно объяснить, — продолжает Холт, глядя мне в глаза, — он не рассказывал никому, над чем работает, но об этом узнали. Отец никому не разрешал смотреть на Зеркало, пока оно не было готово, даже мне. — Никому, кроме Короля, — мой голос звучит неожиданно слабо. — Он протестовал изо всех сил, — горько фыркает Холт, — и я тоже попробовал. Я пытался ему помешать, но ничего не смог поделать. Король потребовал Зеркало, чтобы видеть слабые места врагов и сокровища, которые спасли бы его страну. Отец отказался его отдавать и даже показывать. Попытался убежать, и Король убил его — прямо перед Зеркалом, на моих глазах, проткнул его грудь рапирой. — Мне жаль, — срывается с моих губ такое стандартное, осторожное и жалкое. Я чувствую себя невероятно глупой — но ничего не могу с собой поделать. Моя рука тянется к Холту — а затем замирает в нескольких сантиметрах от его белых пальцев. Мне правда жаль, и я боюсь даже попробовать выразить, насколько. К сожалению или к счастью, Холт ничего не замечает. — Я не помню, что чувствовал, когда отец умирал. Думаю, это было слишком быстро, чтобы я успел почувствовать хотя бы что-то, кроме удивления — отец тоже. Он только и успел, что проклясть Короля, — тихо произносит мужчина. — Гнилая душа, — произношу я тихо, вспоминая историю, которую Холт рассказал мне в первую- не-первую нашу встречу в карете. — Да. С тех пор в Зеркале каждый желающий мог увидеть только свою гнилую душу, уродство, зло. Король унес Зеркало, оставив меня в живых, оплакивать отца. Молчание заставляет меня ежится. Мне сложно представить, как Холт кого-то оплакивает. — Но это еще не конец истории, — произношу я едва слышно, справляясь с неловкостью, — тогда ты был человеком. — Был, — соглашается Холт мрачно и поворачивается ко мне, — а ты хочешь услышать о том, как я потерял душу? Вопрос застает меня врасплох, и я практически краснею. Холт изгибает бровь вопросительно. — Да, — практически шепчу я. Холт смотрит мне в глаза несколько секунд, а затем кивает. — Это вина Зеркала, — пожимает плечами он, — точнее, это произошло из-за него, частично. — Ты вернулся за ним? — удивленно выдыхаю я. — Да, спустя лет десять или около того, — кивает Холт, — я шлялся по городам, выполнял первую попавшуюся работу. Попал в подмастерья к одному человеку — чародею. Он слышал про Зеркало и научил меня всему тому, чему я сейчас учу тебя — возможно, немного меньшему. Я киваю, склоняясь чуть ближе к Холту — мне почему-то кажется, что он говорит тише и напряженнее. — Я думал, что смогу остановить Короля, — на губах мужчины снова играет горькая усмешка, — с тем жалким набором заклинаний, что у меня были. И я пришел к нему в замок. Внутри меня все холодеет будто бы — давно забытое чувство. Моя рука тянется к Холту снова — на этот раз еще менее уверенно. Пальцы хватают воздух. — К тому времени он уже мало походил на человека, — качает головой Холт, прикрывая глаза, — и чуть больше — на то, чем он является сейчас. Он практически сразу одержал верх, но… Пауза. Невыносимо. — Но?.. — произношу я тихо. — Но я разбил его, — заканчивает Холт. В который раз за сегодня я чуть не кричу от удивления. — Ты? — Я, — подтверждает Холт, — разбил Зеркало на мелкие осколки, которые мы сейчас ищем. Это было не так просто, как звучит. Он. Это был он — с самого начала. Решил все исправить и уничтожить то, что создал его отец. Решил отомстить за смерть отца. Решил умереть точно так же. К счастью, ему не удалось, думаю я отрешенно. Как хорошо, что ему не удалось. — И ты заплатил за это душой, — медленно, тихо произношу я, возвращая самообладание и медленно выдыхая, — это была твоя цена за уничтожение Зеркала. — Фактически, никто ничего не уничтожил, — спокойно отвечает Холт, — но да. Я смог частично разрушить Зеркало, но перестал быть человеком — Зеркало разрушило меня. Воцаряется тишина. Я смотрю на Холта недоверчиво почти. Его глаза бесцветны и усталы — я молча вглядываюсь в них и отчаянно пытаюсь найти хотя бы что-то за ледяной стеной безразличия. Он смотрит на меня в ответ спокойно, не отводит взгляд, не двигается даже. Возможно, я схожу с ума, но мне кажется на крохотный миг, что я там действительно что-то нахожу — что-то, что мне душу на части будто бы рвет. Проблеск чего-то… почти человеческого. Мне большего и не надо. Внутренности разрывает на части от горечи, от жалости какой-то неуместной. Он же Снежный Король, он холодный и бездушный демон — вот что я пытаюсь себе в голову вбить, но почему-то больше никак не получается. Ну не должна я его жалеть, глупо это и ненормально, какое-то отклонение, наверное. Не могу прекратить. Все сходится. Я провела здесь, в его замке, долгие полгода — и за это время изучила его вдоль и поперек, настолько, насколько он мне позволил, настолько, насколько это вообще было возможно. Я его знаю, пускай это звучит в тысячу раз глупее, чем что-либо, что я говорила или думала раньше. Холт ухмыляется криво, будто бы мысли мои читает, продолжая смотреть прямо мне в глаза. Я не могу прекратить думать о том, какими они были, когда он был человеком. Да, существо, которое сидит сейчас передо мной — однозначно не человек, потому что люди не бывают такими холодными, безразличными, такими… равнодушными. Но он точно не демон. — Мне жаль, Холт, — тихо произношу я. И душа у него есть — просто она не здесь. У него были родители. Был дом. Он чувствовал, смеялся, горевал. — Я знаю, — так же тихо отвечает мужчина. Седые волосы блестят в свете камина тускло. Он был человеком. Я, кажется, только начинаю полностью это понимать — только-только начинаю осознавать простейшую истину. Он был таким же, как и я. Как Герхард, как бабушка, как наши соседи. Просто так получилось. Зеркало сделало его таким. Осознание этого будто бы что-то ломает внутри меня, будто бы пружину внутри меня распрямляет, будто бы… — Мне так жаль, — повторяю я тихо, а затем все же касаюсь его руки едва ощутимо. Страх куда-то исчез, оставив после себя горькое послевкусие стыда. Я слегка сжимаю ладонь Холта в своей. Он не убирает руку — вообще, кажется, ничего не замечает. Оно и к лучшему. — Ничего не поделаешь, — произносит Холт ровно и прикрывает глаза. Отблески пламени играют на бледной коже, и мне кажется, что его ресницы дрожат. Я схожу с ума? Сжимая его руку в своей, глядя в его лицо, я чувствую, как внутри на осколки разбивается большинство того, во что я верила и о чем думала на протяжении последних месяцев. Предубеждения, страхи и недоверие, все это острым прозрачным крошевом оседает где-то внутри меня — я будто бы смотрю на это со стороны с благоговейным ужасом, не в силах и без особого желания помешать тому, что происходит. Мне так жаль. Я сжимаю руку Холта еще раз и отпускаю её наконец-то. Внутри растет странная решимость. Ничего не поделаешь? Это мы еще посмотрим.