Осколки

— Как тесен мир. Тринадцать с лишним лет назад девочка из человеческого городка мешает мне получить ценный амулет и небольшое преимущество, и вот, глядите-ка, внутри кого оказывается единственный осколок, попавший в человека. Голос Короля Теней лишен эмоций. Лишен эмоций вообще. Будто бы назойливый скрип без интонации, будто бы гудение ветра в трубах, будто бы монотонный хруст сминаемого подошвами снега. Я стою рядом с Холтом. Точнее, Холт каким-то образом оказывается впереди, и его рука очень однозначно выставлена в сторону — преграждает мне путь, или, может, преграждает путь Королю. Он стоит в углу моей комнаты — мне кажется, что вокруг него тьма будто бы специально собралась в гораздо более густую и материальную субстанцию, чем это вообще возможно. Даже ранним вечером. Даже на севере. Короля разглядеть тяжело — он из тени явно выходить не собирается. Я вижу только силуэт — темный, высокий, слишком большой для моей комнаты, слишком большой для этого дома. Темные одежды заканчиваются плотной темнотой, темнота обволакивает его, словно кокон, и рассмотреть что-то еще я не в состоянии. — Что с моей бабушкой? — тихо произношу я. Король, кажется, смеется — будто бы ногтями по школьной доске. — Она здесь. Жива. Видит и слышит все, что происходит, вот только сделать ничего не может. — Зачем? — выдыхаю, чувствуя, как внутри страх медленно злостью сменяется. Злость с привкусом бессилия — что может быть хуже? Сжимаю руки в кулаки, прячу дрожащие пальцы, вскидываю взгляд на Короля и на темноту в углу, — Зачем её-то трогать? Тебе нужна я, а не… — Ты не нужна никому, в отличие от осколка внутри тебя, — тянет Король, — не так ли? Каким-то шестым чувством понимаю, что этот вопрос адресован не мне. Холт ощутимо напрягается. — Это что, повязка у тебя на руке? — в голосе Короля вопросительные интонации едва угадываются, — Очень мило. Значит, это правда, и ты действительно заигрался. Вот только в кого? — Где твои тени? — Холт хмурится, впервые голос подавая, — Не в твоих привычках приходить на бой в одиночку. Снова сухой, наждачный смех. — Думаешь, если ты привел питомца, то мне тоже стоит? Я не собираюсь драться, мы здесь не для этого. Холт — что натянутая напряженно струна. Ему происходящее явно не нравится — и я в этом с ним невероятно единодушна. — Хотя… — бормотание Короля едва слышно, но я его буквально кожей ощущаю. Холт поворачивается ко мне: — Кай, щит. Сейчас. Я понимаю, что он имеет в виду — и вскидываю руки, плетя заклинание. Все происходит быстро — я бормочу знакомые слова под нос, чувствуя, как энергия собирается в кончиках пальцев. Холт не успел научить меня многому — всего лишь азам — но защитные заклинания я изучила в первую очередь. Холт сбоку тоже плетет магическую сеть — поэтому дальше все происходит очень быстро. Сгусток тьмы — такой же, как вокруг Короля — вырывается из угла и несется к нам. Совсем небольшой, он, тем не менее, ощутимо ударяет по моему защитному щиту. Морщусь — удар отзывается звоном в ушах. Холт легким движением пальцев разбивает сгусток на мелкие клочки. Я подбираюсь, ожидая новой атаки, но Король снова смеется: — Она дрессированная, надо же. Забыл, кто она такая? — Зачем ты здесь? — Холт заметно раздражен, — Что за представление? Где осколок? — Осколка никакого нет, а я привлекаю твое внимание, конечно же, — Король шевелится в углу, мерзко шипит выдыхаемый им воздух, — у меня уже пару сотен лет нет настроения играть в игры просто так. Отдай мне осколки, и решим этот вопрос. — Ни за что, — Холт качает головой, — если ты думаешь, что я так просто… — Отдай мне девчонку и осколки сейчас, — прерывает его Король, — и я оставлю тебя в покое. Ты сможешь и дальше колдовать в своем ледяном замке, так уж и быть. Холт молчит. Я перевожу на него обеспокоенный взгляд. Нет. Он не может. Он не сделает этого. — Ты не сможешь уничтожить Зеркало, даже если соберешь его, — голос Короля заставляет ежится, — ты прекрасно знаешь, что у тебя не хватит сил. Даже если хватило бы — ты кое-что потерял по дороге. — Довольно, — прерывает его Холт, — если хочешь проверить мои силы — давай сразимся сейчас. — Мне нет резона убивать тебя, не забрав осколки, — тьма в углу начинает как-то странно клубиться, — мало ли, что произойдет с твоим замком, когда тебя не станет, и что случится с ними. Ты глуп, но не настолько, чтобы пренебречь запасным планом. Я здесь не за тем, чтобы сражаться с тобой. Тьма меняет очертания, густеет, формирует темный силуэт, который явно направляется в нашу сторону. Я инстинктивно отступаю. — Кай, — предостерегающе произносит Холт, — держись рядом. Я испуганно выдыхаю, но останавливаюсь. — Это не поможет, — тянет Король. А потом резко вытягивает руку, опутанную клочьями тьмы, в мою сторону.

***

— Цветочек, подай мне соль, она рядом с тобой. Я открываю глаза. Я сижу за столом — но за столом не в бабушкином доме. Все вокруг какое-то смутно знакомое — занавески на окнах с вышитыми розами, фарфоровые чашки в шкафу на верхней полке. На верхней — это чтобы я не достала. — Цветочек? Дыхание замирает в груди. Перевожу взгляд вперед. Со мной за столом сидит мужчина. Он тоже кажется мне смутно знакомым — нос с горбинкой, темные с легкой проседью волнистые волосы, карие глаза, и линия подбородка… Но что-то не так. Что-то в его взгляде. — Дорогой, она уже взрослая, и у нее есть имя, — в помещение вплывает — иначе и не скажешь — невысокая женщина. Я замираю, примерзаю к стулу, превращаюсь в статую, в ничто. Сначала мне кажется, что это я, но старше. Но потом я понимаю — лицо у женщины чуть более круглое и открытое, разрез у глаз немного не такой, да и сами глаза чуть светлее, и волосы светлее, чем у меня, и прямые, и нос вздернут вверх аккуратно, а не как у меня, потому что… — Кай, может, все же передашь отцу соль? — женщина с улыбкой опускается рядом. Потому что нос у меня, как у отца. Я поднимаю руку и автоматически как-то тянусь за солью. Я словно бы во сне — наверное, так и есть, потому что движения будто бы в киселе и через силу как-то. Мой дом. Мои родители. Но мои родители умерли почти пятнадцать лет назад. Я опускаю глаза и почти ожидаю увидеть какое-то из своих детских платьев и вообще себя пятилетнюю, но я одета в обычные темные одежды из замка Холта. Холта?.. Воспоминания ударяют тугой волной куда-то в солнечное сплетение. Холт. Снежный Король. Мы с ним пошли за осколком — а оказалось, что это ловушка. Это все — просто происки Короля Теней. Он залез ко мне в голову. Король Теней, заклинания, магия, бабушка, я должна, должна… Встаю, шатаясь, будто бы пьяная. Родители не обращают на это ровным счетом никакого внимания — продолжают смотреть на меня с легкими улыбками. — Такая взрослая уже, — качает головой мама, подходя к отцу и кладя ладонь ему на плечо, — я и не заметила, как прошло время. Ты выросла настоящей красавицей, Кай. — Да, кому-то очень повезет, — отец кивает, сжимая мамины пальцы, — прямо как мне с твоей матерью. Кстати, как там Герхард? Приедет с бабушкой погостить? — Вы… — отталкиваю стул, и он падает на пол с оглушающим стуком. Пячусь, упираюсь спиной в подоконник, горшки на нем угрожающе звенят, — вы же… — Ну же, Кай, — родители уже на ногах, улыбаются одинаково тепло и одинаково фальшиво, тянут ко мне руки, — иди сюда. Посиди с нами. Это — не мои родители. Мои родители погибли много лет назад. Они ушли зимой в соседний город и не вернулись. Они не видели, как я росла. Они… — Я… — беспомощно озираюсь. Взгляд падает на окно, точнее, на то, что за ним, точнее… Точнее, на ничто. Абсолютное ничто, темное и клубящееся, словно дым, запертый в банке. Сколько хватает взгляда. В стекле отражаются лица моих родителей. Одинаково благостные, беспечные и спокойные. От этого почти начинает подташнивать. Король Теней. Это все он. Как он мог, как он посмел, как он вообще понял, что… — Вы мертвы, — срывается с моих губ. — Что, цветочек? — голос мамы искренне удивленный, и это неожиданно ножом по сердцу, неожиданно больно, неожиданно сложно, — Что ты сказала? — Вы умерли, — тихо произношу я, чувствуя, как по щекам начинают катиться слезы, — вы умерли много лет назад. Вы не настоящие. Воцаряется тишина. Я смотрю в окно, на тьму, и стараюсь не смотреть на отражения моих родителей. Нужно проснуться, нужно очнуться, там Холт, бабушка, там… — Конечно, мы умерли, цветочек, — спокойно произносит мама, — и ты скоро умрешь тоже. Рывком разворачиваюсь. Родителей уже нет. Вместо них на кухне стоят две тени, два темных силуэта, отдаленно напоминающих женский и мужской. Тьма клубится, перетекает туда-обратно, объединяет фигуры и снова разделяет, искажает лица, делая из них ужасные гримасы, заставляет черты корчиться — но я не могу отвести взгляд. Слезы катятся по щекам без остановки — я боюсь поднять руки, чтобы их вытереть. — Сейчас мы такие, цветочек, — произносит тот, что побольше, голосом моего отца, — помнишь ту зиму, когда мы пропали? Было очень холодно, но мы поехали в город. Твоя мать рвалась помочь подруге вылечить детей от сухого кашля, а я отказался отпускать её одну. Твоя мать была хорошим человеком — и хорошим целителем. — Нет… — шепчу я, до боли в пальцах упираясь в столешницу, — это не… — Мы ехали, а потом сквозь ветер услышали детский крик, — подхватывает тень поменьше, делая шаг вперед, — о, это был крик девочки, и он показался мне таким знакомым, будто бы кричала ты, цветочек. Я не могла это игнорировать… — И мы пошли в лес, — продолжает тень-отец, приближаясь, — мы шли, шли, а потом детские крики окружили нас со всех сторон, и, боже, было так холодно. Мы попытались вернуться, но сбились с пути, ветер усиливался, твоя мать больше не могла идти… — Остановитесь, — срывается с губ, — не надо. — О, милая, было очень больно и страшно. А потом появился он, — тень-мать шагает вперед, — его лицо — как только увидишь его лицо, уже можно с ума от страха сойти. Но мы не сошли, мы были в сознании до самого последнего момента, когда он… — Нет! — зажимаю рот ладонью, закрываю глаза, зажмуриваюсь в надежде, что они уйдут. Но они не уходят. — Когда он сожрал нас, цветочек, — отец наклоняется ко мне — остается всего сантиметров двадцать, — наши души до последней крошки. Это очень больно. Будто бы тебя рвут на части размером с ноготь. Будто бы бросают в кучу битого стекла, сняв кожу перед этим. Будто бы… — Пожалуйста… — шепчу, сползая спиной по стене. Слова ввинчиваются в уши, оседают внутри черепной коробки. — Твоя мать так кричала, — бормочет тень, — он сначала сожрал её. Она кричала так, что сорвала голос. Она успела сорвать голос, пока он пожирал её, понимаешь? Все мешается. Я зажимаю уши. Закрываю глаза. Но голос тени раздается прямо в голове. — Сдайся Королю сейчас. Тогда он убьет тебя быстро, а не так, как нас. Ты все равно умрешь — от его руки или от руки твоего бездушного ледяного демона. Сдайся Королю сама — и он оставит тебе твою душу, и ты не будешь страдать, как страдали мы с твоей матерью. А если не сдашься… — Не сдамся, — тихо повторяю я, — не сдамся, не сдамся, не… — А если не сдашься, — вторая тень садится рядом с первой, я ощущаю это, чувствую её гнилое дыхание, — он будет доставать из тебя осколок живьем. Он в твоем глазу, поэтому сначала болеть будет там, а потом — вся голова, а потом тебе будет казаться, что череп изнутри распирает куча камней, которые перетирают твой мозг в кашу. Ты не будешь видеть, не будешь слышать, останется только боль, и боль, и боль, и… Мне кажется, что меня сейчас стошнит. Я зажимаю уши что есть силы, но голоса звучат в голове четче, чем раньше, и это настолько жутко, что меня действительно почти выворачивает. Дышать сложно, где же Холт, как мне выбраться, как же… — Ты будешь хотеть умереть, — подхватывает первая тень, — ты, скорее всего, сойдешь с ума. Осколок — часть тебя, поэтому он не захочет тебя отпускать. Но ты не умрешь, пока Король тебе не разрешит. А он не разрешит, цветочек, еще очень долго. — Сдайся и умри сейчас, — тихо произносит тот, что был моим отцом, — умри, Кай. — Лучше просто умри, — соглашается моя мать. Нет. Не моя мать. Не мой отец. Это не они. Это не мои родители, это не по-настоящему, это не… Король хочет заставить меня сдаться. Король хочет все упростить. Король… Но он не может. Я пытаюсь воскресить в памяти их лица. Их настоящие лица из прошлого, короткие вспышки воспоминаний о том, как все было раньше, нечетки, смазанные, но настоящие. Не тени, не куклы, воссозданные Королем. Мамина улыбка, когда я нарисовала ей розу, как на наших занавесках — такую он не повторит, она уголок губ приподнимала и тут же опускала. Ямочки на её щеках — только когда она улыбается искренне. Папина привычка бровь изгибать во время улыбки — только правую. Он часто так делал, когда читал газету по утрам — его что-то там постоянно забавляло. А еще он потирал переносицу. Горбинка на папином носу — особенная, у меня такая же. Их настоящие лица. С каждым вдохом все более реальные. Сейчас это просто копии. Я открываю глаза. — Умри без боли, — шипит одна из теней. Просто одна из теней, и ничего более. Такая же, как и десятки тех, что я видела раньше, — умри быстро. Она такая же. Никаких отличий. И вторая — они такие же, как и другие. Я всхлипываю, глядя прямо на них — прямо туда, где должны быть лица. Это были мои родители — когда-то. Я знаю это, чувствую. Раньше это были они. Но они погибли. Их душ больше нет. Это — просто тьма. — Нет, — я медленно отнимаю руки от головы, — нет. Я не согласна. — Цветочек… — начинает было одна из теней. — Хватит, — голос срывается — меня снова душат слезы, — хватит, пожалуйста, вы не мои родители, больше нет. Мне жаль, что так случилось, мне очень жаль, что вы страдали, и нет смерти ужаснее, чем ваша, но меня он просто так не получит. Нет. — Ошибаешься, — произносит одна из теней. — Что?.. — щурюсь, вытирая со щек слезы. — Есть смерть ужаснее, чем наша, — тень медленно теряет очертания, и вторая тоже, и темнота сочится из занавесок и стола, из чашек, чайника, из шкафов и пола, — твоя, Кай. Прежде, чем я успеваю ответить, темнота заполоняет все вокруг, а затем я вдыхаю её — и мир вокруг снова меркнет.

***

— Кай! Кай! — голос Холта доносится до меня, как сквозь вату. Я открываю глаза, рывком сажусь на полу, ощущая, как голова отзывается тупой болью, — Осторожнее. Я оглядываюсь ошалело. Моя комната в бабушкином доме. В углу никого нет, бабушка все так же сидит в кресле, но Король ушел. Я на полу, а Холт смотрит на меня внимательно и неотрывно. Я не могу не сомневаться. Только что я видела своих родителей. Я не могу не сомневаться. — Это ты? — тихо спрашиваю я, подбираясь и приближаясь к Холту, вглядываясь в его глаза, — Ты настоящий? В голове набатом стучит одна мысль. О нет, только не он. Пожалуйста, только не он, только не… Кажется, вопрос Холта по-настоящему удивляет. Тот настороженно смотрит на меня, брови сдвинув, а затем кивает. — Настоящий, Кай. Вглядываюсь в его глаза, скольжу взглядом по чертам лица. Все, как надо, это он, это Холт. — Да, это ты, — выдыхаю я спустя несколько секунд, прикрывая глаза, — как хорошо, что это ты. Что произошло? Дышать почему-то тяжело. Говорить тоже, как-то ломано выходит, неправильно. И глаза щиплет… — Король ушел, как только ты упала, секунд двадцать назад, наложив на тебя какое-то заклинание, и, Кай… ты плачешь, — тихо произносит Холт. Я открываю глаза и смотрю на него недоуменно. — С чего ты взял? — шепчу я. Голос срывается. Почему мой голос срывается?.. Холт улыбается — улыбается как-то грустно, как-то печально чересчур. Вскидывает руку — я ощущаю легкое прикосновение к своей щеке. Перевожу удивленный взгляд на его пальцы. На них блестит в вечернем полумраке небольшой влажный след. Прижимаю руки к щекам — мокрые. Судорожное дыхание опаляет ладони. — Да, — шепчу, чувствуя, как к горлу подкатывает что-то невыносимое и горькое, — да, я плачу. В следующую секунду сквозь губы прорываются рыдания. И я честно пытаюсь рот пальцами зажать, но в полутьме комнаты, в абсолютной тишине он все равно звучит слишком громко, пугающе громко. Холт смотрит на меня внимательно, склонив голову, и в его глазах — почти сочувствие. — Он убил моих родителей много лет назад, — сообщаю я Холту зачем-то, борясь с желанием просто заплакать в голос, — и только что заставил их мне об этом рассказать. — Я понимаю, — тихо произносит Холт. Ты не понимаешь, хочется сказать мне, ты не понимаешь, потому что не можешь в принципе уже понять, как это — видеть своих мертвых родителей, которые просят тебя фактически с собой покончить, но спасибо за попытку. Я хочу сказать Холту хоть что-то в ответ, но рыдания душат меня, а перед моими глазами совсем не его лицо, а те тени, и в ушах их голоса, и те слова, которые они говорили — меня снова накрывает волной безотчетного, ужасно скользкого и холодного страха. Я моргаю раз, другой, прогоняю видение, и снова смотрю в глаза Холта снизу вверх — в глаза на редкость понимающего Холта, почти живого Холта, почти сожалеющего Холта. — Спасибо, — сдавленно произношу я. Как же хорошо, что он настоящий, думаю я. Как же хорошо, что он не как они. А затем как-то так само получается, что я всхлипываю еще раз, резко подаюсь вперед и утыкаюсь ему в ключицу. Впиваюсь ему в рубашку пальцами, как котенок слепой. Смазываю слезы о его ткань его камзола. Выдыхаю воздух куда-то ему в шею. А потом как-то само так получается, что я обнимаю его, и глухо плачу ему в плечо, и цепляюсь за него, пока меня натурально трясет от пережитого — или пока еще не пережитого. — Извини, — глухо произношу, как только дыхание выравнивается, — извини, через минуту мне станет легче. — Все в порядке, — произносит Холт спустя невыносимые несколько секунд, — все хорошо. — Хорошо, — отзываюсь я, — тогда хорошо. И не двигаюсь с места. От Холта пахнет морозом и пылью.