Верность

- Вроде подходит. Тпр-ру... - сидевший на козлах Петр Миронов потянул вожжи, спрыгнул на мостовую и заглянул в кабинку экипажа. Лошадка настороженно обнюхала торчащий из мостовой гранитный столбик. За экипажем позади по Каменноостровскому проспекту виднелось низкое каменное строение, откуда через открытые окна доносились веселые громкие голоса и перекрывавший их начальственный бас. Виктор Иванович, не выходя наружу, спросил: - Ты уверен, Петр? Что там? - Околоток Петербургской стороны. Погодите минутку, - привязав лошадь, младший Миронов прокрался назад, заглянул во двор и вернулся обратно. - Шумят только внутри, во дворе вроде тихо. Как и просил наш главный фокусник. - Что, просто так и сдадим дамочку в полицию? - Просто так и сдадим, - Петр Иванович подмигнул внуку, который при свете свечи настороженно наблюдал за Нежинской. - Дюк, зови факира. Мы на месте. По дороге на глаза Нины Аркадьевны, во избежание опознания адвоката с внуком, одели плотную черную повязку, но это было излишним - бывшая фрейлина мирно спала на скамеечке в очень неудобной позе, подложив ладошку под щеку. Младший Миронов уже нетерпеливо мерял шагами улицу, когда из темноты вынырнул император Павел. - Во, пойдет! – одобрил он место встречи Нежинской с государством. - Граф Штольман! - Здесь! – громко отозвался Дюк из экипажа. - Тсс! Не кричи! Выходите оттуда. Малыш спрыгнул со ступеньки на мостовую и позвал за собой Виктора Ивановича. Агент Романов нырнул в кабинку и, посопев, критически осмотрел Нину, а затем угольком мазнул ей на лбу крестик и восхитился результатом: - Очень красиво, кармин мне в палитру. Вдруг потеряют! Он выбрался наружу. - Так, толмач. Скажи дедусикам, пусть лошадку осторожно подведут к тому двору и привяжут, чтоб служивые пока не заметили. И потом пусть уходят. Я сам все сделаю. - А сейчас мне что делать? – малыш от возбуждения подпрыгивал на мостовой. - Тебе… - Павел Первый метнулся к околотку и оценил диспозицию. Вернувшись, он почесал пятку о булыжник. - Тебе, мелкий подданный, надо сделать вот что… - и он зашептал Дюку на ухо, изредка всхохатывая над собственными придумками. - Сможешь? - Да! - Тогда жди, - промолвив это, император скрылся за ближайшим забором. Через минуту к экипажу подобрался розовый шмат колбасы, за которым, облизываясь и дергая носом, крался королевский пудель с ошейником. Лошадь отпрянула. - Держи, подданный! – пудель, взвизгнув, подтянулся к руке Петра Ивановича, и ошеломленный Миронов ухватил собаку за ошейник. - Во, сосиску вам в пасть, эт-та дело! Жалко, больше псин в округе не видно, попрятались от императорского ока, - развеселился призрак, через несколько минут приманив на тот же пахучий кусочек колбасы пятнистого дога. Теперь уже адвокат Миронов держал на поводке огромного пса и нервно пытался уберечь свой ботинок от широкого, как лопата, собачьего языка. - Дмитрий, ты уверен? Он кажется немного голодным… - Виктор Иванович прицепил поводок к ограде и быстро ретировался к экипажу. Дюк захихикал и восторженно кивнул. … Участок Петербургской стороны был переполнен полицейскими – околоточный Кондрат Алексеевич Ляпкин праздновал пятидесятилетие верной службы на благо Отечества, и начальство с Пантелеймонской решило не закручивать гайки. Поэтому в здании царило веселье. Городовые и агенты жевали пироги, испеченные хлебосольной женой юбиляра, и, запивая их легкой бражкой, изредка отвлекались на очередной тост. - За следующий полтинник! – провозгласил старинный друг Ляпкина, вытирая крошки с усов. - Еще по полста! – грохнули полицейские, в стаканах которых в разгар праздника плескалась отнюдь не бражка. Вдруг во дворе раздался отчаянный лай. - Тьфу на тебя, Белка, - засердился Ляпкин, высовываясь в окно и ругаясь на добрейшей души овчарку, только прикидывавшуюся охранницей. - Да она тебя поздравляет, Лексеич! Пей, не оглядывайся! – гомонили сослуживцы. Вздохнув, Лексеич все-таки вышел во двор. И обомлел. Посреди просторного, мощеного брусчаткой двора расположилась стая странных кошек – они озирались, крутили круглыми бошками с прижатыми ушами и беззвучно мяукали. Более широким кругом на них наступали разномастные, плешивые, потрепанные жизнью шавки. Дворняги почему-то тоже молчали, хотя пасти их были разинуты так, что виднелись старые сточенные зубы. Заходилась в истошном лае только Белка – та была готова из кожи вон вылезти и цепь разгрызть, лишь бы достать до кошачьих. Паривший над суетой Павел Петрович погладил худого черного кота и хохотнул. - И-их! – взвизгнул он, роняя черного в центр круга. - Запускай! Во двор ворвались два огромных пса. Кошаки бросились врассыпную. Сорвавшись с цепи, Белка понеслась по кругу, лязгая зубами и недоуменно мотая головой – коты в пасть не попадали. Худой черный, оказавшись в середине свалки, дико заорал и бросился на Лексеича, неосторожно ступившего к центру. За ним кинулся пудель. Юбиляр упал, на помощь ему поспешили сослуживцы. На все это великолепие упала горящая шутиха и, разбрасывая искры, озарила торжество. Бешено поводя глазом, во двор влетела перепуганная лошадь. Она круто затормозила перед входом в околоток, дверь экипажа открылась и из нее медленно, словно нехотя, вывалилась худая женщина, в руке которой шипела еще одна шутиха. Напиравшие из здания полицейские спотыкались о препятствие и падали в общую кучу-малу, заливисто матерясь. От искры занялась штора на одном из окон. Отцепившись от гардины, штора игриво помахала кистями и приземлилась на будку Белочки. Но Белка не могла отвлечься на спасение своего жилища - высунув язык, она с наслаждением выкусывала и вылизывала кружавчики на лифе платья, надетого на женщине. Смелый пятнистый дог уже откусил пуговки, засунул длинную морду в непышный бюст и пытался достать колбаску оттуда. Нарушительница спокойствия очнулась ото сна и ткнула в пса погасшей шутихой. - Проваливай, ублюдок! – прошипела она. Дог обиженно гавкнул и уронил на бюстик слюни. Женщина, в ужасе глядя на огромные клыки, замерла. Стряхнув с себя пуделя, юбиляр Ляпкин подошел ближе. - Заберите их! - истерично прошептала женщина и направила петарду на дога. Тот зарычал. Шутиха вновь вспыхнула, брякнула и осыпала всех окружающих полицейских веселым конфетти. Праздник, несомненно, удался. … Когда вся колбаса была сьедена, будка потушена, а приблудные псы препровождены за ворота, усталый и изрядно поцарапанный Ляпкин переспросил арестованную: - Так вы говорите, Нина Аркадьевна, из Москвы не убегали? - Нет, - брезгливо стряхнув слюни с груди, Нина уставилась на свои грязные ладони. - И тюрьму не рушили? Высокомерно-удивленный взгляд женщины уже давно раздражал полицейского, который с огромной радостью оставил бы ее на съедение собакам. Такой юбилей загубить… - Понятно. Так и запишем, - Кондрат Лексеич кивнул юному городовому Зюкину, единственному из оставшихся в околотке способному держать в руках перо. - В побеге не сознается, в злостном нападении на участок – также, поджог отрицает… - Я могу быть свободна? – привстав, Нежинская попыталась светски улыбнуться, но тут же скривилась в болезненной гримасе. - Любезный, мне нужно умыться и переодеться. И еще мне первая помощь требуется, видите, что-то с подбородком. У вас есть врач? - Врач? – вдруг возопил Ляпкин, треснув кулаком по столу. Нина Аркадьевна подпрыгнула на стуле. Зюкин от неожиданности уронил на лист показаний кляксу и, вздохнув, достал чистый лист бумаги. - Врач? А нянюшки с мамушкой вам не надо? У меня трое городовых ранено! Казенное имущество сгорело! Охранная собака воет от страха! – каждую фразу околоточный сопровождал ударами пудового кулака, стол под которыми жалобно скрипел. Побледнев, Нежинская немного отодвинулась от стола. Ляпкин перевел дух и поправил кобуру. - Распустились, ротозеи, - буркнул недовольный Павел Петрович из угла кабинета. - Дамочку весом в три пуда напугать не могут. Учитесь, пока я рядом, в глаз вам пипетку! Ткань старушечьего платья Нежинской под ее рукой внезапно игриво взлетела выше колена. Зюкин ахнул и быстро-быстро заморгал, а щеки околоточного вновь начали наливаться малиновым. - Да погоди ты, Тяпкин, успеешь на тот свет, - император вытащил прибереженную им шутиху будто бы из-за подвязки женщины, поджег ее и бросил на стол. Петарда зашипела сперва тихонько, а затем харкнула, крякнула и вылетела прямиком в закрытое окно кабинета, по пути разбив дагерротип с портретом любимой дочки Ляпкина и пятерых внуков-погодков. Цвет лица околоточного надзирателя стал напоминать багровый закат перед бурей. Юный Зюкин на своем стуле как-то подсобрался, съёжился и на всякий случай прикрыл голову папкой - старослужащие рассказывали, что примерно раз в месяц на Лексеича находит, и тогда ему под горячую руку лучше не попадаться. Последний нагоняй, случившийся в конце лета, унтера вспоминали с содроганием. Ляпкин набрал воздух в легкие. Расстегнул кобуру. Взял в руки рамочку, а затем заорал так, что оставшиеся в окне стекла ссыпались на подоконник, а уснувшая было Белка взвизгнула: - Ка-а-ко-го мандрагора! Ка-а-кую вашу бабушкину щелочку заворсистую балясину! Закриветь вашу налево! Зарубите себе на носу, дамочка, я не позволю всяким гульням безсоромным кособлудить в моем околотке! Самодержец уважительно покачал призрачной головой. - Закриветь вашу... Во дает! Так же внезапно успокоившись, Ляпкин встал за спиной у Зюкина и перечитал показания. - Все верно. Подпиши у арестованной и проводи. - Мее... - проблеяла Нежинская, которой во время пламенной речи казалось, что рамку сейчас наденут ей на голову. Стопы Нины мелко дрожали, колени дергались, ладони вспотели. В комнате резко запахло псиной. Околоточный ткнул пальцем в арестованную. - Ме-е-е? Бе-е-е? - передразнил он. - Березы будете на каторге охаживать своими телесами, а не моих подчиненных! - Зюкин, закрой рот, ворону проглотишь! - рявкнул Ляпкин, обратив суровый взгляд на городового. Юный полицейский вскочил и оправил мундир. - Так точно! Закрыл! - Вызови наш экипаж, Зюкин, - пробормотал юбиляр, поглаживая черно-белые мордашки внуков на картонке. - Только обязательно с двойной охраной, и сам тоже поезжай, мало ли. - В Кресты? – звонкое название эхом отразилось от стен кабинета. - В Третье Отделение. Там доложишь, что это особо опасная террористка, разыскиваемая за побег. И что я не могу взять на себя ответственность держать ее в нашем курятнике. Разломает… ... Несмотря на протесты старшего Миронова, Петр Иванович вместе с внуком осторожно забрался на крышу соседнего здания и с удовольствием наблюдал за представлением из первого ряда. - Красиво, - вздохнул Дюк, глазея на горящую будку. - Жалко, быстро потушили... Деда, давай дома так сделаем? Петр Иванович подумал о том, что сказал бы на это Штольман, и закашлялся. - Нет, малыш, не стоит. Разогнал бы ты, Дюк, кошечек с собачками, а то весь квартал вон до сих пор гавкает. Утомившийся за вечер Дюк подобрался к деду, устроил голову у него на бедре и сладко засопел. - Я же чуть-чуть... Они потом сами... - пробормотал он. Восседая на широком куске ткани, на крышу вплыл Павел Первый. Хихикнув, он приложил палец к губам, уложил малыша на коврик, оказавшийся теплым пледом, и бережно покачал в воздухе. Заулыбавшийся Миронов понял, что внуку ничего не угрожает, и согласно кивнул. Коврик стал мягко планировать к ожидавшей в переулке пролетке. - Я лечу... - шептал Дюк, засыпая. Снились ему папа с мамой, Павел Петрович и такса Тяфка, ласково облизывавшая его в лицо. А еще - рыжий мальчишка-призрак по имени Руфус, с которым они вместе катались на велосипеде и дрались на деревянных мечах. Император вздохнул. - Расти, чародей, еще поиграем...