Save me save you

      — Хосок! Очнись! Ну пожалуйста...       До глубины отчаянный голос Намджуна звучал так отдаленно, словно за пределами вакуума. Хосок хотел ответить ему, сказать, что все хорошо, ладонью вытереть чужие соленые слезы, безудержно капающие на его лицо, но не мог. Он не чувствовал конечностей, не мог пошевелить и пальцем, и лишь ледяной холод пронизывал все его тело, подобно анастезии.       — Несите все одеяла, которые найдете, — крикнул кому-то хен и дрожащим голосом, отчаянно как лед холодного Хосока сжимая в объятиях, шептал сбивчиво: — Прости меня, Хосок... Это все моя вина. Я должен был первым делом проверить реку. Я должен был... Все из-за меня...       Хосок не знал, сколько времени прошло с того момента, когда оглушающий галдеж вокруг наконец прекратился и осталась лишь звонкая тишина и крепкие объятия друга. Но сил хотя бы подать признак жизни не хватало, хотя и тепло понемногу стало покалывать на кончиках мерзлых посиневших пальцев.       Он чувствовал, как осторожным и бережным движением холодные пальцы смахнули спадающую на закрытые глаза челку; как нежно были обхвачены его ладони чужими, судорожно пытающимися согреть; слышал прерывистое чужое дыхание на макушке и наконец смог ощутить чужое тело, так неистово прижимающееся к его. Если бы Хосок мог в этот момент покраснеть, он сделал бы это непременно, но сейчас его тело было пропитано холодом, а легкие будто резали тупым ножом из-за попавшей в них речной воды.       — Ты должен проснуться, Хосок. Ты должен сказать мне, что с тобой все хорошо, — продолжал шептать отчаявшийся Намджун; его пальцы медленно перебирали мокрые русые волосы на затылке донсена, будто тем самым пытаясь помочь ему очнуться.       — Хен...       Хосоку стоило немалых сил выдавить из себя одно хриплое слово: в горле неприятно саднило, а голос звучал так осипше, будто мог вот-вот пропасть вовсе. Но этого было достаточно, чтобы его хен наконец улыбнулся и прижал тонкое холодное тело к себе ближе. Теперь Намджун был спокоен, хотя и осознавал, какие последствия теперь ему придется разгребать, но это и не было столь важным. Главное лишь то, что спасти Хосока он успел, а остальные переживания можно отложить на потом.       Вскоре Хосок, уже не чувствуя в теле столь жгучего холода, на смену которого пришло уже заметно ощущающееся тепло, мог уйти в сон.       Ну а утро встретило его безудержным кашлем, ноющей головной болью и жаром во всем теле, которое было закутано в чуть ли не сотню одеял. «Намджун постарался», — пробормотал он мысленно и стал избавляться от всего этого груза, точнее, попытался, ведь стоило ему голову поднять — всю черепную коробку и мозги пронзила острая боль.       — Не двигайся, — послышался строгий голос Намджуна где-то рядом, и через мгновение хен предстал перед воспаленными глазами младшего, протягивая стакан с водой и белую таблетку. — Я уже не буду спрашивать, по какой такой причине ты внезапно оказался в воде по среди зимы, но будь добр, вылечись за эти оставшиеся два дня, иначе я тебя обратно в озеро столкну.       Конечно, Хосок понимал, что его хен шутит и на самом деле волнуется за него.       Слабо улыбнувшись, брюнет запил таблетку водой; желудок вдруг неприятно заурчал, напоминая о своей пустоте.       — Жди, скоро принесу еду.       И Намджун вышел из их общей комнаты, деревянной тяжелой дверью заглушая свой хриплый кашель.       Хосока температура и больное горло мучили не столь сильно, как слова, набатом повторяющиеся в голове снова и снова, будто мантра...       Такие как ты не должны путаться у него под ногами.       Такие как ты только позорят его.       Парень с глубоким тяжелым вздохом опустил веки, пытаясь стереть навязчивый образ Чимина с глаз долой. Его больная фантазия воспроизводила тот момент опять и опять, при этом подрисовывая дьявольские уши и хвост рыжеволосому третьекурснику.       Он попытался отбросить эти мысли и вспомнить все то, что произошло с ним там, на льду. Хосок помнил лишь разломанный под ним лед, режущий внутри и снаружи холод окутавшей его воды и то, как он стремительно шел ко дну. Далее — пустота. Ни воспоминаний о том, откуда появился его спаситель, ни о том, как его чудесным образом спасли от неминуемой участи утопленника. Тем не менее, кем бы ни был тот человек, который вытащил парня из воды, Хосок был его должником. И он даже не уверен был, что сможет покрыть этот долг даже за всю свою оставшуюся жизнь. Хотя ничего этого не было бы, если бы Хосок не пошел бездумно к этому чертовому льду ради того брелка... Каким же порой дебилом бывает этот парень. Если Намджун узнает истинную причину всего этого — убьет. И его, и Чимина.       Намджун терпеливо и бережно выхаживал Хосока на протяжении двух дней: точно по часам заставлял его принимать таблетки и пить противные микстуры, которые ранее купил в аптеке, съездив обратно в город; кормил с ложечки, как маленького ребенка, каждые пять минут проверял температуру тела и расстроенно вздыхал, когда после всех стараний табло электронного градусника не желало менять цифру «тридцать восемь» на более низкую. Намджун в отчаянии хватался за голову, смотря на бледное лицо своего друга, хотя его и самого била лихорадка и горло неумолимо болело, но он пытался не обращать на это никакого внимания — само пройдет как-нибудь, Хосоку было гораздо хуже.       Спустя время его старания наконец оправдали себя: температура после двух бессонных ночей понизилась до нужной отметки, кашель перестал разноситься по всей душной комнате каждые десять минут, а сам парень уже не выглядел так, словно одной ногой находился в могиле. Намджун мог наконец спокойно выдохнуть. Все самое страшное осталось позади. И даже тот виноватый взгляд друга, постоянно направленный на него, не мог испортить ту воодушевленность и радость, которая в нем ключом била, хотя и чувствовал он в душе себя довольно-таки паршиво.       Хосок хоть и не оправился от болезни полностью, но уже ощущал себя гораздо лучше и был безмерно благодарен своему хену за заботу, хотя внутри его терзала вина: он чувствовал себя неудобно перед Намджуном, который ночами глаз не смыкал, сидя возле кровати Хосока, и так отчаянно пытался бороться с простудой. Он все утро пытался извиниться перед ним, но тот отмахивался, говоря «Ерунда», и безуспешные попытки были прекращены; два парня собирали вещи для отъезда в полном молчании, прерываемом лишь глухим кашлем старшего.       — Хен, ты болеешь? — тут же заволновался Хосок, бросая наполовину собранный рюкзак, быстро подошел к Намджуну и дотронулся ладонью до его горячего, словно раскаленное железо, лба. — Да у тебя же температура!       — Ничего, выпью таблетку — и все пройдет.       — Хен... ты заболел потому, что полез в воду, чтобы спасти меня?..       Хосок наконец все осознал. Но насколько же тогда близко находился в тот момент хен, раз успел с минимальными последствиями спасти младшего?       — Да это ерунда. Ни в коем случае не вини себя, пожалуйста. Я сделал то, что должен был. — Намджун слабо улыбнулся и взъерошил волосы младшего, который готов был вот-вот разреветься. — Ты был мне важнее, чем все остальное. Вот приеду домой — сразу же начну лечиться, даю слово. А сейчас давай наконец сядем в автобус и уедем отсюда, это место мне уже порядком надоело.       Хосок коротко кивнул, вяло и на «и так сойдет» собрал оставшиеся вещи в рюкзак, затем вместе с Намджуном вышел из домика и сел в автобус, и на этот раз рядом со своим хеном, от которого так и веяло обжигающим жаром. Младший не заметил недовольного лица мимо них проходящего Чимина — все его внимание направлено было лишь на Намджуна, который устало и без остатка сил положил голову на плечо своего друга, бормоча под нос что-то нечленораздельное.       — Что ты делал на льду, Хосок? — прохрипел хен.       — Это... Просто я всегда мечтал прогуляться по льду хотя бы разок, ну и...       — Ладно, сделаю вид, что поверил.       Хосок не знал, как рассказать ему обо всем этом, ведь тогда ему пришлось бы сдать Чимина, а заодно и выложить на стол всю правду его с ним прошлого, потому что Намджун точно потребует от него разъяснения ситуации и будет копать до тех пор, пока не дойдет до самого конца. Тогда, быть может, пришло время узнать хену про истинное лицо Чимина, которое все это время скрывалось под ангельской маской? Но почему-то, даже несмотря на всю ту ненависть, которую Хосок испытывал к этому человеку, ему это казалось неправильным. Любой бы на его месте радовался тому, что наконец его враг предстанет в истинном обличье, но не он. Это было для него словно предательством, из-за которого Намджун мог потерять своего друга, а Хосок как никто другой знал, каково это — терять друзей, которыми так дорожишь. В этой ситуации он не знал что правильно, а что — нет, и потому колебался дать другу верный ответ.       Намджун, вероятно, видел уже десятый сон, когда автобус въехал на территорию Пусана, по которому Хосок отчего-то так соскучился. Тяжелый загрязненный воздух, огромные магазины, высотки, своей длиною чуть не достигающие неба, хмурые люди, которые постоянно куда-то спешат, гул и сигналы машин — все это было таким привычным, таким родным. Родной дом всегда заставлял скучать и возвращаться вновь и вновь, каким бы плохим он ни был.       Наконец микроавтобус остановился у до боли знакомой каждому ученику школе. Хосок растолкал по-прежнему спящего хена, чтобы тот проснулся. Вдвоем они молча на затекших от долгого сидения ногах вышли наружу.       — Хен, обещай, что сразу как зайдешь домой начнешь лечиться. Завтра я приду к тебе и все проконтролирую!       — Не волнуйся, побеспокойся лучше о себе, это же не я, в конце концов, чуть утопленником не стал.       Хосок в ответ лишь понурил голову, закусив губу. Намджун же улыбнулся ему и в последний раз взъерошил русые непослушные волосы младшего, после чего оба, попрощавшись, разошлись по разным сторонам.

***

      Оставшиеся дни каникул пролетели, словно одно мгновение. Казалось, что только вчера Хосок первый раз навещал своего больного друга, как уже начались учебные деньки, которым не был рад никто.       Последний семестр в учебном году — это большое количество домашних заданий, сильная нагрузка, нехватка времени, итоговые экзамены и предвещание того, что Намджун вскоре окончит школу, после чего Хосок больше не увидит его в стенах этого здания... Он уже и забыл каково это — весь день сидеть лишь на своем месте, ни с кем не разговаривать, обедать на крыше школы в тихом одиночестве и чувствовать себя никому ненужным. С появлением Намджуна в жизни Хосока течение его жизни изменилось в противоположную и самую лучшую сторону, и теперь он представить не мог свои будни без лучшего друга, который за эти короткие месяцы успел стать самым близким и родным ему человеком.       Первый день нового семестра встретил Хосока обыденной суетой и галдежом в коридорах, где яблоку негде было упасть — в конце концов, ученики не видели друг друга по меньше мере неделю, их можно было понять — они соскучились от столь долгой разлуки и спешили поделиться всеми произошедшими за это время событиями.       Парень же, едва ли протиснувшись в класс, быстро юркнул на свое место и как обычно сделал отсутствующий вид, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, ведь хотя одноклассники и перестали издеваться над ним благодаря школьному президенту, он по-прежнему чувствовал спиной прожигающие его взгляды, владельцы которых явно были не против возобновить брошенное занятие.       Хосок уже уткнулся в окно задумчивым взглядом, как вдруг услышал вдалеке свое имя и сразу же обернулся в сторону двери, где увидел всего растрепанного черноволосого Юнги, который направлялся прямо к младшему чуть ли не бегом.       «Наконец-то перекрасился в нормальный цвет», — только и успел подумать Хосок, и в следующее мгновение оказался на ногах, стиснутый в крепких объятиях, улавливая слухом громкое и прерывистое дыхание, как если бы хен бежал стометровку.       — Как же я волновался, черт возьми, — шептал Юнги ему куда-то в макушку. — Как только я узнал о том, что произошло в той поездке... Я целую неделю себе места не находил, Хосок. Как хорошо, что с тобой все в порядке.       — Да ладно, хен, успокойся. — Хосок слабо улыбнулся, со смущением игнорируя направленные на них взгляды одноклассников, и ободряюще похлопал Юнги по спине. Он осторожно отстранился и попытался сменить тему: — Я смотрю, ты уже перекраситься успел.       — Тебе нравится? — Юнги шмыгнул носом. Хосок, подняв взгляд, встретился с покрасневшими и чуть влажными глазами хена.       — Да, этот цвет идет тебе больше, чем мятный.       Юнги, казалось, вспомнил о чем-то; пошарив в кармане куртки, он достал оттуда небольшой белый пакет с содержимым и протянул его младшему.       — Я купил тебе витамины по пути в школу. Намджун сказал, что ты пробыл достаточное время в ледяной воде, поэтому, чтобы оправиться после такого, потребовалось немало времени и усилий. Пожалуйста, прими их, ты должен восстановить свой иммунитет после столь тяжелой болезни.       Хосок с благодарной смущенной улыбкой взял в руки пакет, и хен, попрощавшись, поспешно вышел из класса на урок.       «И может быть, зря я отношусь к нему так предвзято. Юнги очень милый парень...»       Хосок грустно посмотрел на подаренные ему упаковки с разными витаминами и с тяжелым вздохом провел ладонями по лицу. Он по-прежнему не знал как поступить в этой ситуации.       Сразу после звонка с последнего урока Хосок собрал вещи в рюкзак и побрел в кабинет комитета — Намджун говорил, что нужно заполнить какие-то табели, и попросил зайти к нему, как только кончатся занятия. Стоило парню открыть дверь, хен строго сказал, не отрывая от тетради взгляда:       — Садись. Хочу еще поговорить с тобой кое о чем.       Хосок послушно, прежде повесив рюкзак на напольную черную вешалку, сел на стул рядом и вопрошающе поднял брови, смотря на профиль хена.       — Скажи мне честно, что произошло возле реки на самом деле? — Намджун наконец поднял на младшего серьезный взгляд, давая понять, что теперь ему не до шуток.       — Ну... — Хосок представлял этот разговор в голове много раз и уже успел придумать историю, которая звучала правдоподобнее остальных также выдуманных, потому что говорить правду он не собирался. — Я решил прогуляться по лесу, когда ты отпустил меня. Так я набрел на озеро и решил посидеть немного там, как вдруг увидел лежащую на льду чайку и подумал, что ей нужна помощь... Я не знал, что лед настолько тонкий.       — Ты меня за идиота держишь?! — наконец не выдержал хен, заставив не на шутку испугавшегося донсена вздрогнуть и чуть не подпрыгнуть на стуле. — Обитающие в той местности чайки каждую зиму улетают ближе к югу из-за заморозок! Хосок, либо ты сейчас говоришь мне всю правду с самого начала добровольно, либо мне придется применить силу.       И Хосок рассказал. С самого начала и взахлеб. Рассказал под непонимающим взглядом хена про тот первый день в садике, про Чимина, про то, что пришлось пережить ему в течение стольких лет вплоть до сегодняшнего дня. Он говорил о все тех чувствах, что испытывал изо дня в день, о тех мыслях, что каждую секунду терзали его, плавно переходя к событиям у реки. Хоть и было трудно говорить об этом, в то же время он был рад наконец хоть кому-то рассказать о своем прошлом, которое хранил в потаенном месте ненавистных воспоминаний, не позволяя никому о них знать. Хосок был счастлив рассказать о всех тех чувствах и переживаниях, ведь до этого самого момента парень не мог доверить их никому. Сейчас, заканчивая свой долгий рассказ, на сердце он наконец ощущал непривычную легкость.       Воцарившая в кабинете тишина казалась для Хосока самым громким звуком в мире. Она давила на уши, с каждой секундой поселяла в голове парня все больше и больше неприятных мыслей. «Лучше бы хен наорал на меня, чем молчать вот так, — в страхе думал парень. — Лучше бы застрелил, честное слово».       — Итак, — наконец подал спокойный голос Намджун, — ты рассказал мне об этом только сейчас. Я вот прямо и не знаю, отлупить тебя за твою глупость или Чимина. — Затем, потерев пальцами виски, помолчал с минуту и продолжил тихо: — Мне жаль, что все так вышло, но ты должен понимать, что причина твоей заниженной самооценки — ты сам. Здесь нет вины Чимина, Хосок. Да, я понял какой он человек на самом деле, я знаю, что по большей части он виноват в тех событиях у реки. Я разберусь с этим. — Намджун повернулся на стуле всем телом к младшему и, чуть наклонившись вперед, положил руку на его плечо. — Ты, наверное, надеешься на мою жалость — так и есть, мне правда жаль тебя, жаль того упущенного времени, когда мы с тобой не были знакомы, и сейчас я чувствую неимоверную злость внутри на Чимина, на тех идиотов. Но ты, Хосок, должен осознавать, что вся причина кроется в тебе. Если бы ты был сильным, если бы имел хоть каплю гордости — не позволил бы сотворить с собой такое. Я знаю, что ты очень добрый и мягкий человек, и поэтому не можешь дать сдачи обидчикам. Знаю, что теперь уже ничего не изменишь, но, прошу тебя, дай мне слово. — Хосок поднял на хена затравленный взгляд. — Ты больше никогда не позволишь издеваться над собой так, как издевались над тобой все эти годы. Ты перестанешь несправедливо принижать самого себя, идя на поводу детских издевок, ведь, Хосок, я уже говорил это и скажу снова: я еще никогда не видел столь доброго и скромного человека, который готов помочь друзьям в любой момент, в любую секунду; никогда не видел кого-то, кто маленькому и совсем незначительному подарку радуется, как новенькому ламборджини и улыбается столь прекрасной улыбкой, от которой хочется улыбаться тоже. Ты безумно красив. Не слушай никого. Послушай лучше меня, своего лучшего друга, ведь я никогда тебе лгать не стану.       Хосок не мог ничего ответить ему и лишь слушал эти слова, из-за которых в сердце бурлили непонятные и трепетные чувства, что приятным и нежным теплом разливались по всему телу до самых кончиков пальцев. Мысли парня разрывались, путались в один узел, и все, что он мог сделать в этот момент, — это поднять покрасневшие глаза на Намджуна, лицо которого выражало искреннюю заботу и глубокую печаль, тихо извиниться непонятно за что и уткнуться лбом в чужие ключицы, позволяя слезам скатываться по покрасневшим щекам.       Хосок не понимал, по какой причине плачет, и ненавидел себя за эту свою слабость, за все те непонятные чувства, которые испытывает, только глядя на своего хена. Он был благодарен ему. Безмерно благодарен за все те сказанные слова, которые собрали по мелким осколкам его разбитую уверенность в себе.       — Ну вот, снова ты в слезы ударился, — низкий и глубокий голос хена был для младшего в этот момент словно успокаивающая и самая прекрасная мелодия, а легкие и медленные поглаживания по взлохмаченным волосам — спасительная соломинка, отделяющая Хосока от неминуемого сумасшествия. — Ну все, успокойся. В конце концов, что было, то прошло. Главное сейчас не допустить того что было в прошлом. Понял меня, Хосок?       — Да, — кивнул младший, отстраняясь, и стал рваными движениями стирать со щек соленую влагу. — Ты прав.       — А теперь давай-ка займемся дурацкими табелями, хочу наконец покончить со всем этим.       Намджун придвинул толстую стопку бумаг ближе, разделил ее на две равные части, одну из которых положил перед Хосоком, не забыв попутно объяснить всю суть дела, которая заключалась в элементарном и не требовала много усилий. Таким образом, комната погрузилась в рабочую тишину, прерываемую периодическим шмыганьем Хосока и шуршанием карандашей по бумаге.       Через некоторое время, разминая уставшие от непрерывной писанины пальцы, Хосок поднял голову и потянулся на стуле. Рассредоточенным взглядом он очерчивал окружение вокруг, заглянул в окно, за которым по-прежнему валил снег, затем случайным образом остановился на профиле хена, и так и замер, не в силах отвести глаз.       Хосок взглядом медленно скользил по лбу, нахмуренным бровям хена, по его маленькому аккуратному носу и пухлым приоткрытым губам, словно зачарованный. В животе что-то приятно затрепетало, когда на щеке Намджуна на секунду появилась милая ямочка.       Нет, Хосоку показалось.       Он быстро взял карандаш в руки и с сумасшедшей скоростью продолжил выводить имена на белоснежной бумаге, пытаясь отвлечься от навязчивых и глупых мыслей.       — Если хочешь, можешь пойти домой, я доделаю сам.       Два парня одновременно подняли головы, в следующее мгновение встречаясь взглядами. У одного из них вдруг снова что-то непонятное в животе стало происходить, а биение сердца ускорилось до ненормального ритма, отдаваясь пульсацией в самых висках.       «Черт возьми, ну почему ты такой красивый..? — промелькнула быстро мысль в голове Хосока, что не на шутку испугало парня. — Боже, идиот, совсем рехнулся? Ты о чем думаешь вообще?»       — Алло, Хосок, ты здесь? — Намджун помахал рукой перед глазами зависшего друга.       — Нет, я помогу тебе.       Хосок бы при всем желании отвел наконец взгляд от лица хена, но его глаза предательски скользнули к чужим пухлым губам, и тут он уже ничего с собой поделать не мог. Он чувствовал какое-то желание, какой-то порыв, который непременно бы снес парню голову без стойкого, стоит отметить, самоконтроля, и давался он с трудом. Хосоку хотелось поцеловать Намджуна. И он с паническим ужасом осознавал этот факт.       «Нет, не смей думать об этом! Давай, заполни уже эти чертовы списки, прекрати фигней страдать. Поцеловать он его захотел, понимаешь ли, придурок».       — С тобой все хорошо? — Намджун, казалось, заметил внутренние стенания друга, которые снаружи отдавались нервными и обрывистыми движениями и глубокими частыми вздохами.       — Я в туалет.       Хосок стремглав выскочил из кабинета. Он не помнил, как оказался в мужском туалете, как включил холодную воду в кране — все его внимание было сосредоточено лишь на учащенном сердцебиении, на порхающих бабочках в животе и мысленном отрицании факта, который настойчиво бился в сознании парня. Он не хотел, он отказывался принимать эту абсурдную мысль, потому что это просто невозможно! Неправильно!       Хосок промыл лицо холодной водой, поднял голову к зеркалу и взглянул на свое отражение, на свое лицо, выражающее крайнюю степень безысходности. В этот момент позорно убежденный собственными чувствами парень уже не мог отрицать тот факт, в который до сих пор было трудно поверить. Ему безумно нравился Ким Намджун.