Save me save you

      Отношение Намджуна к Хосоку изменилось в корне и не в самую лучшую сторону — так казалось второму, который все же надеялся на то, что причина кроется не в нем, а в экзаменах, которые приближались неумолимо быстро с каждым днем. Улыбки, что обнажали на щеках до одури милые и привлекательные ямочки, адресованные младшему, стали крайне редким явлением, как и совместные обеды, времяпрепровождения после уроков и даже дружеские взъерошивания непослушных волос Хосока.       Парень с отчаянием каждый раз смотрел вслед удаляющемся другу, который находил тысячу и одну причину, чтобы избежать разговора с ним. Тщетные попытки поговорить прерывались отговорками в роде «Я, кажется, забыл свою папку в кабинете» или «Давай не сейчас, Хосок, завтра у меня очень важная контрольная», что приводило того в уныние и отчаяние. Он чувствовал себя бессильным в этой ситуации, ведь уже ничего не мог поделать с этим.       «Хен ведь сказал, что мы по-прежнему друзья, так почему он ведет себя так?». Хосок бы хотел знать ответ на этот вопрос, но не знал, что творилось в голове Намджуна на самом деле. Ведь, быть может, он солгал, думая, что сможет поддерживать их дружбу, но на деле стал чувствовать к другу отвращение? Хосок надеялся, что это не так.       С другой стороны парня ни на секунду не оставляла в покое вторая назойливая проблема. Лишь уроки были для младшего спасением от настырного и влюбленного Юнги, который таскался за младшим при каждой возможности — и это не на шутку пугало друга. Неужели у него своих дел нет? За все то время, что Юнги проводил с Хосоком, второй еще никогда не видел, как его хен готовится к экзаменам, а ведь ему выпускаться вот уже через полторы недели, и это отчего-то беспокоило парня.       Смотря на то, как готовился к экзаменам президент и на то, как готовился (то есть никак) Юнги, можно было увидеть огромную разницу между этими двумя. У Намджуна на первом месте стояло образование, работа, будущее, а у Юнги — любовь, развлечения, сон, и Хосок все чаще думал о том, что в этом плане они схожи.       Хосок и сам не меньше других страдал от экзаменов. Не понимал он всей этой ерунды — и все тут, но сдать все-таки хоть как-то должен был, иначе пока, школа, привет, работа продавцом в круглосуточном магазине. Но вечерами, когда парень приходил со школы, садился за свой стол с серьезными намерениями, но каждый раз все заканчивалось одинаково: под натиском чуть ли не взрывающегося мозга, тетради Чоном закрывались примерно спустя минуту «зубрежки» и следом включался компьютер, далее — мир, который позволял отвлечься от реальной жизни.       Раньше Хосока заставлял учиться Намджун, мотивируя его тем, что в будущем он станет бомжом, живущим в коробке, в которой не будет ни интернета, ни компьютера, и это неплохо срабатывало, а сейчас же… Сейчас все не так. Сейчас они были друг другу, словно чужие люди, и Хосок чувствовал себя, будто вернулся на шесть месяцев назад: одинокой, брошенной и никому ненужной невидимкой.       Хотя нет, «ненужный» — слово громкое, и именно так думал Хосок каждый раз, когда перед глазами мельтешил Мин Юнги. Младший уже не знал что делать с ним, ведь постоянные признания в любви порядком ему поднадоели, хотя и забота и то, как тот пытался поднять ему настроение, Хосока брало за душу. Но недавно он начал ловить себя на мысли, что его хен довольно красивый, хоть и надевал на лицо нередко высокомерную маску, скрывая за ней того милого парня, что Юнги показывал лишь своему донсену. Хосок не знал, притворство ли это или же истинное лицо, но факт оставался фактом, который младший хоть и с неохотой, но все же признал — хен потихоньку, короткими шагами начинал нравиться ему.       И Хосок позволял обнимать себя, брать за руку, когда тот провожал его до дома; позволял чужим глазам с голодной жадностью любоваться его заалевшим от смущения лицом. И Хосок никогда бы не подумал, что спустя какое-то время настанет момент, когда он мысленно скажет себе: «Юнги спас меня от одиночества». Так же как и не знал, что однажды его предвзятость к хену превратится в благодарность и теплую симпатию, а стремительно приближающийся к его кабинету силуэт на каждой перемене станет самым ожидаемым для него. До того ожидаемым, что Хосок с каждым днем все с большим нетерпением стал считать минуты до прихода Юнги, тем самым неосознанно отодвигая на второй план беспокойство насчет их с Намджуном отношений.       Неспешным темпом последний семестр в этом году подходил к своему завершению, приближая нежеланный всеми период экзаменов. Погода за окнами школы также не уступала быстротечному времени: температура повышалась, превращая снег на улицах Пусана в маленькие ручейки и слякоть, а воздух пропитывался приятно пахнущей и влажной свежестью и, наверное... романтикой? Да, ею. Весна пахнет именно так. Хосок не мог не радоваться весне, которая даже не очень ласкающей взор грязью повсюду не способна была омрачить его настроение. Яркое теплое солнышко, прохладный ветерок, незамысловатое щебетание только-только вернувшихся с теплых краев птиц и чувство, будто мир рождается заново — разве могло быть что-то прекраснее этого?       — Ничего, — довольно промурлыкал Хосок, улыбаясь, словно маленький мальчишка, греющим его лицо лучам солнца на чистом голубом небе.       Половину уроков и подготовку к экзаменам он провел в состоянии полудрема от обволакивающей его разум эйфории. Думать не хотелось ни о чем. И вплоть до четвертого урока он мечтательно глядел в окно; мысли его забиты были лишь мечтами о только-только вышедшей онлайн-игре, которую он непременно должен опробовать прямо сегодня! «Нужно попасть домой как можно быстрее, иначе мне точно не достанется место в бета-тестировании!» — была последняя его пустяковая мысль, прежде чем в дверях кабинета точно ураган появился рыжий разъяренный зверь, не на шутку напугав не только Хосока, но и его одноклассников. Зверь в обличии Пак Чимина, что за руку схватил ошарашенного и испуганного парня, грубо и быстро потащив в неизвестном направлении.       — Эй, отпусти меня! Совсем ополоумел? — Хосок впервые не жалел голоса, крича так, что слышала, наверное, вся школа, хотя парень и сам удивился тому, что умеет так — голос свой казался ему совсем чужим.       Хосок пытался вырвать свой готовый вот-вот по швам разорваться пиджак из крепкой хватки старшего, что было довольно-таки неудачно, поэтому ему оставалось лишь быстрым шагом ковылять черт знает куда сквозь заполненные учениками коридоры.       Чимин грубо бросил его на ледяной пол, лишь зайдя в один из школьных туалетов. Благодаря чему неудачно приземлившийся Хосок больно ударился затылком о керамическую раковину: голову вмиг прошибла ослепляющая до звездочек перед глазами боль, и это привело к нарушении координации — парень встать на ноги сам просто не мог.       Пак резко схватил его за волосы и припечатал затылком к зеркалу над раковиной, вдребезги на мелкие куски его разбивая. Голову вмиг пронзила невыносимая боль. Хосок в этот момент, пытаясь тщетно осознать происходящее и унять ноющую, острую боль в затылке, отчего-то был уверен в том, что живым уже из этого туалета не выйдет никогда. И громкий голос, пропитанный лютой злостью и ненавистью, от которого все тело Хосока пробирала крупная дрожь, зашипел над ухом:       — Как далеко ты решила зайти, грязная шлюха?! Сначала запудрил мозги Юнги так, что он за тобой теперь как собачка на задних лапках бегает, так еще и за Намджуна принялся? Что дальше, блять, будет?       Прежде Чимина красивые и мягкие черты лица, что искажало в этот момент всю ненависть, на которое только могло способно, преобразились в гневную сумасшедшую маску: кожа лица была залита алым, на лбу от злости пульсировали венки. А Хосок просто стоял с широко раскрытыми от страха глазами, пытался бороться с болью и одновременно судорожно пытался понять, что имел в виду Чимин. Неужели он каким-то образом прознал о его чувствах к Намджуну?       Пак заметил замешательство в его глазах и со злобным оскалом произнес, чуть ли не рыча:       — Не так давно я случайно увидел, как вы с Намджуном шли вдвоем в сторону лестницы на крышу. Это показалось мне слишком подозрительным, и, ты меня уж прости, но я проследил за вами. Надеялся увидеть какую-нибудь глупую картину или услышать от тебя очередной бред, но кто же знал, что наш голубой мальчик, оказывается, сохнет по президенту.       Чимин усмехнулся и с приторной заботой пригладил взъерошенные волосы младшего, по жилам которого разгонялся животный страх и паника, какой тот еще никогда не ощущал на себе. Он был словно хищник, убаюкивающий свою жертву. Затем холодным шепотком, пробирающим до самых костей, Чимин произнес над чужим ухом:       — Как же я ненавижу тебя, Чон Хосок. Ненавижу за то, что ты лишил меня друзей, лишил всякого уважения, превратив в подобного тебе. Превратив в такого же ничтожного и жалкого, как ты! Пошли к черту отсюда! — во весь голос заорал он на испуганных школьников, зашедших в туалет, которых миг спустя и след простыл.       Чимин повернулся обратно к Хосоку. Лицо его в этот момент выражало крайнюю степень сумасшествия и ярости, и младший уже заранее попрощался со своей жизнью.       — Почему от тебя столько проблем?! Какого хрена ты еще живой? Почему не мог сдохнуть на той гребаной реке, проклятый ты гомогей?!       — Чимин...       Хосок, на самом деле, не знал что собирался сказать Чимину, но его слова были словно удар под дых, выбивший весь воздух из легких и землю под ногами, ведь он был прав. Каждое его слово попадало точно в цель.       — Никогда не произноси мое имя своим блядским ртом, — процедил сквозь зубы Пак.       Удар пришелся точно по солнечному сплетению. Болезненный давящий импульс и резко сбитое дыхание заставили Хосока упасть на дрожащие от страха колени точно на острые осколки когда-то цельного зеркала. Парень попытался встать, смахивая выступившие в уголках глаз слезы, но Пак не позволил, словно тряпичную куклу одним движением ноги придавив его к полу.       Хосок понимал, что нет смысла ни вставать на ноги, ни пытаться как-то сопротивляться или говорить что-то, ведь преимущества были не на его стороне. Ему оставалось лишь терпеть невыносимую боль, терпеть размашистые удары ногами и наплевать на струящуюся из мелких порезов кровь. Стекло вонзалось в его кожу, точно сотня игл. И вся боль в его теле словно смешалась в одну — неистовую, режущую и столь беспощадную, точно сам Чимин, и неумолимо разрывала каждую клеточку Хосока.       Казалось, прошла целая вечность, прежде чем удары прекратились. Эта заветная секунда позволила Хосоку отдышаться, хотя и далось это с трудом — он давился собственной кровью, тяжелый и резкий запах которой впитывался в легкие, выворачивал желудок наизнанку.       Хосок не слышал удаляющихся шагов. Он знал, что Чимин здесь. Смотрит на него сверху вниз, возвышаясь. Смотрит, как тот судорожно глотает ртом воздух, пытается всеми силами сохранить рассудок и не потерять сознание. Смотрит, как дрожит тонкое тело под его ногами, и чувствует оглушающую в висках ненависть.       Пак резко поднял парня и снова припечатал к стене, схватившись за горло и придавливая пальцами сонные артерии, смотря прямо в распахнутые налитые кровью глаза Хосока, что пытался убрать от горла чужие руки, глотнуть хоть каплю воздуха, но не мог, не хватало сил. Глаза закатывались к верху, в венах с сумасшедшей скоростью бил адреналин, сознание — а может и жизнь — готово было вот-вот покинуть Хосока, который уже успел смириться со своей скорой смертью не раз. Но вдруг хватка на шее ослабла, и он обессиленно сполз на пол, разражаясь безудержным кашлем и жадно глотая ртом спасительный кислород. Парня трясло. От жгучей боли во всем теле, от жестоких слов Чимина. И от той мысли, что мгновением назад его миновала смерть.       Отчаянно зовущий его голос сквозь звон в ушах звучал приглушенно и будто вдалеке, а искаженное злостью лицо Намджуна казалось таким незнакомым, таким чужим, размытым. И лишь его запах, когда тот взял Хосока на руки, показался до того родным и нужным сейчас. Сейчас, когда глаза туманил мрак, а сознание находилось уже далеко от реальности.

***

      Раздражающий размеренный писк кардиографа и спертый, резкий запах лекарств вырвали Хосока из долгого бессознательного состояния. Воспаленные глаза болезненно ныли, когда парень распахнул веки, на левом предплечье чувствовался легкий дискомфорт, а все тело будто бы налилось свинцом, на затылке и в области ребер отдаваясь тупой болью. Он с трудом осознавал где находился и попытался оглянуться: Хосок лежал в окружении светло окрашенных стен, стоящей рядом капельницы и пустых одноместных кроватей. Поодаль, за занавешенной над его постелью голубой ширмой, он увидел приоткрытое окно, сквозь которое открывался вид на какой-то парк.       Парень непременно бы вздохнул тяжело и глубоко, если бы не дающая о себе знать режущая боль в легких. Первый раз в жизни он лежит в больничной койке. Кстати говоря, снег за окном растаял уже полностью, сколько же он пробыл здесь?       — Два дня, — послышался рядом голос, и парень резко повернул голову к его владельцу, тут же жмурясь от пронзившей черепную коробку боли. Намджун опустил глаза на свои руки и вновь заговорил: — Врач сказал, что у тебя отек легких, сотрясение мозга, трещины в ребрах и другие мелкие травмы, поэтому тебе нужно некоторое время для полного восстановления. Что касается экзаменов... Сдашь попозже.       Хосок хотел было ответить хену, но из горла вырвалось лишь тихое хрипение. Лицо Намджуна исказилось состраданием и болью — так, будто он испытывал то же, что и его донсен. Руки сжались в кулаки, на длинной шее нервно задергался кадык, и парень резко встал со стула. Ким лишь бросил напоследок «Отдыхай. Я позвоню Юнги и скажу, что ты очнулся» и поспешно скрылся за дверью, оставляя младшего в тихом одиночестве справляться со своими мыслями, что бушевали в голове целым роем.       Он попытался воспроизвести картинку события двухдневной давности, и отчего-то тошнота поступала к горлу. Хосок вспоминал искаженное гневом и ненавистью лицо Чимина, вспоминал каждый удар, выбивающий все силы и воздух из легких, все те слова, что так легко слетали с уст рыжеволосого, причиняющие боль сильнее любых ударов и пыток.       Хосок прокручивал в голове все сказанное Паком. И почему-то думал о том, что он был прав. За все свое существование парень только и делал, что создавал на пустом месте проблемы.       Чимин прав. Чимин во всем, черт его побери, прав.       Хосок не знал что делать и как выпутаться из всего этого. В этот момент ему лишь отчаянно хотелось, чтобы его сбила насмерть машина, чтобы потолок его палаты вмиг обрушился или чтобы Чимин пришел к нему ночью и перерезал горло — что угодно, лишь бы избавить остальных от такой обузы, как он. Намджун теперь его ненавидел, Чимин пытался убить, а любимые однокласснички же только и думали о том, чтобы как-то насолить ему просто за факт его существования. Во всем этом виноват только он сам. Больше никто. И Хосок знал: будет лучше, если он умрет, уйдет из этой жизни, будто его и не было вовсе.       Слезы обжигали маленькие порезы на щеках. И парень неосознанно больно впивался ногтями в свою израненную кожу. Хосок не знал чем заслужил все это. Ведь он просто хотел быть как все: жить обычной подростковой жизнью, проводить время со своими друзьями, отмечать праздники в теплом кругу семьи, влюбиться однажды и быть любимым, как все остальные люди на планете. Так почему же все пришло именно к такому итогу? Что он сделал не так?       Хосок не заметил, застывшим взором смотря в окно, как спустя некоторое время открылась дверь палаты. Не заметил, как прогнулся край его койки под чужим весом. Он обратил внимание на пришедшего, лишь ощутив теплое касание на своей щеке.       Уголки губ Юнги приподнялись в этой его нежной улыбке, выражающей искреннюю заботу и любовь. Хосок посмотрел ему в глаза: его хен выглядел вымученным и изнуренным, как если бы он не спал как минимум двое суток; сухие губы были до крови искусаны, а под глазами пролеглись темные круги.       — Как же я рад, что с тобой все хорошо, — прошептал парень, осторожно стирая влагу с чужих щек. — Ты заставил нас сильно поволноваться.       — «Нас»? — с трудом прохрипел Хосок; голос прозвучал глухо и очень тихо, но хен его услышал.       — Меня, твоих родителей, Намджуна. Знал бы ты, в каком гневе был хен, когда он увидел, что сделал с тобой этот придурок Чимин. Еще никогда я не видел его таким. — Заметив вопрошающий взгляд младшего, он продолжил: — Из-за того, что ты чуть не погиб тогда, на реке, Намджун поднял вопрос в комитете о возможном отстранении Чимина от уроков. Разбирательство заняло довольно длительное время, но окончательное решение было принято всего два дня назад. Должно быть, Чимин в порыве гнева решил выпустить на тебе пар. Но сейчас Намджун не спустит ему этого с рук. Он будет наказан по заслугам и определенно точно отчислен, Хосок.       Парень лишь слабо улыбнулся, не зная, радоваться ему или плакать. Исключение из школы прямо перед выпуском — это очень серьезно и даже в какой-то мере, быть может, несправедливо. Тем не менее, Чимин этого заслужил сполна.       Юнги смотрел на младшего еще с минуту и, не удержавшись, осторожно, боясь причинить боль, приобнял его за плечи, уткнувшись носом в горячую нежную шею. Увидев улыбку Юнги, почувствовав его успокаивающие касания на коже, Хосок стал понемногу расслабляться.       — Смотря на тебя всего побитого и в крови, я чувствовал, что могу вот-вот умереть вместе с тобой. Еще никогда мне не было так страшно потерять кого-то.       Горячий шепот Юнги приятно щекотал кожу на шее, разбегаясь мурашками по всему телу. Парень приподнялся на локтях, взглянув тому в глаза, и немного приблизился.       — Хотел взглянуть на тебя хоть на секунду. Убедиться, что с тобой все в порядке. — Затем, подавшись вперед, мягким касанием всего на мгновение дотронулся губами до сухих, разбитых губ младшего, и, хоть тот и хотел немедленно отстраниться, сил совсем не было, и он лишь молча принял неизбежное. — Я больше не дам тебя в обиду.       — Извините, что прерываю, — послышался совсем рядом голос явно раздраженного Намджуна. Никто из двух парней не слышал до этого, ни как открылась дверь, ни чужие шаги. — Хосок, я забыл отдать тебе твои вещи. Твои родители принесли вчера в основном только одежду, а здесь школьные тетради и сотовый телефон. — Намджун похлопал по рюкзаку заалевшего от смущения Хосока и положил на стоящий у кровати стул. — Можете продолжать, я ухожу.       Смотря вслед уходящему хену, Хосок мог поклясться в том, что на долю секунды увидел в глазах парня огорчение и грусть, а на лице — плохо скрываемую под безразличной маской тоску. Младшему было неимоверно стыдно за то, что Намджун увидел их с Юнги вот так, и даже представить не мог, что его хен подумал об этой картине маслом.       — Мне тоже нужно идти, я только на пять минут забежал. Через час у меня экзамен по физике, но я еще вернусь вечером, так что жди. — Юнги подмигнул ему, слезая с кровати.       Парень лишь секунду колеблясь быстро чмокнул младшего в губы и, помахав напоследок, также скрылся за дверью.       Палата вновь погрузилась в давящую на уши тишину, время от времени прерываемую заходящими медсестрами, что помогали ему есть, вкалывали какие-то витамины, заставляли пить лекарства. Где-то после обеда к нему пришла мама, обливаясь слезами. Она себе все нервы истрепала за эти два дня, и, увидев на кровати своего живого и слабо улыбающегося сына, не смогла сдержать рыданий, так что Хосоку целый час пришлось ее успокаивать. На вопрос «А где папа?» женщина промолчала, поведя плечом. Впрочем, и без ответа было ясно, что отцу было плевать на Хосока. Как и всегда. Хосока он всегда называл «глупым и бесполезным пацаном», поэтому ничего другого сын от своего отца и не ожидал. Все, конечно, было вполне взаимно, но Хосок все же в глубине души надеялся, что его папа изменит свое отношение к нему.       Под вечер к нему снова зашел Юнги. Он рассказывал ему об экзамене, который показался довольно легким, учитывая то, что Юнги не готовился от слова совсем; говорил обо всех новостях в школе, шутил на разные темы и болтал о всяком, а Хосок просто смотрел, внимательно слушал и мысленно отвечал хену, ведь голос его по-прежнему звучал, как стенания умирающего слона, только в разы тише. Когда Мин ушел (а выгнать его медсестрам было нелегко), время уже перевалило за девять вечера. Парень вновь остался наедине со своими мыслями, и была у него на это целая ночь.

***

      Хосок еще никогда всерьез не задумывался о суициде, несмотря на все черные краски своей жизни, однако после слов Чимина в голове словно что-то щелкнуло. Теперь каждая мысль была связана лишь с этим, и чаша весов постоянно накренивалась то на одну сторону, то на другую, взвешивая правильность этого поступка, который мог освободить Хосока от этой жизни и в первую очередь мог избавить других от нужды терпеть его глупость и отвратный характер. Он понимал, что тем, кто любит его, будет вдвойне больнее, но Хосок был слишком слаб и как-то, наверное, слишком глуп. Ведь он не мог справиться со всей направленной на него ненавистью, с этим давящим на его плечи грузом и страданиями, что продолжались из года в год.       Всего какие-то недели назад ему казалось, что его жизнь не может быть лучше: рядом был Намджун, радушно относящийся к нему комитет, который помогал ему в любых трудностях, и даже Юнги, бегающий за младшим, точно хвостик. Он сам разрушил свое счастье, влюбившись в президента, чувства к которому по сей день ни угасли ни на каплю. Осталась лишь тупая боль, чувство ненужности и безысходность. Не осталось остатка даже той тлеющей в сердце надежды.       Это было бы так просто — умереть и больше ничего не чувствовать, пусть даже если затем он сгорит за это в аду.       Слабый укол в руке и растекающиеся по венам неизвестные медицинские вещества развеяли все мысли и догадки. Хосок взглянул на блестящую под полуденным солнцем тонкую иглу, острый конец которой скрывался под бледной кожей, как-то изучающе, с интересом, обдумывая навязчивую мысль. Что будет, если ввести в вену воздух? Что-то очень страшное и болезненное?       — Извините, — глухо обратился к медсестре парень, с трудом выговаривая слова, — моя бабушка... Она прислала сообщение о том, что пришла навестить меня, но не знает как попасть в палату... Не могли бы вы проводить ее? Пожалуйста.       Молоденькая медсестра кивнула и без лишних слов вышла из палаты, на прикроватном столике оставляя поднос со шприцом.       Холодное прозрачное стекло приятно охлаждало кожу фалангов пальцев, блестя под лучами яркого солнца. Парень потянул наружу шток до предела, наполняя пустой цилиндр воздухом. Хосок по-прежнему был не уверен в своих действиях. Он никогда не был ни в чем уверен наверняка. Иглой парень приподнес шприц ко сгибу левой руки, примеряясь точно к фиолетовой венке. Руки от напряжения тряслись, в голове поселялось все больше сомнений с каждой секундой. Сделать это было непросто, как казалось на словах. В закорках отчаянно билась мысль «Не делай этого. Как бы больно ни было, ты не должен», но сердце ныло и просило свободы, наворачивая на глаза щиплющие слезы.       Игла медленно вонзилась в яркую тонкую полоску под кожей. Нужно лишь опустить шток — и все будет кончено.       — Чон, мать твою, Хосок! — стены тихой палаты отразили громкий, низкий и гневный крик, доносящийся со стороны дверей. — Какого черта ты удумал?!       Намджун в два счета оказался у кровати, быстрым движением вынимая иглу из чужой руки, затем бросая шприц обратно на тумбочку.       — Помереть, значит, собрался, да? А о других ты подумал? Ты думал о тех, кто будет страдать всю оставшуюся жизнь из-за твоей смерти?!       Хосок еще никогда не видел хена таким разъяренным и злым; прежде мягкие черты лица исказились в дикой ярости, а те руки, которые когда-то так мило взъерошивали волосы шатена, с силой трясли того за плечи.       — Твои близкие, Юнги, я... Неужели тебе настолько плевать на нас? Неужели тебе настолько осторчертела своя жизнь только из-за каких-то идиотов? Слабак. Ты чертов слабак!       И Хосок точно никогда не слышал крика хена, от которого все внутри холодало.       — Хен, я...       — Я был лучшего мнения о тебе, Хосок.       Намджун, вновь схватив шприц, бросил его на пол: со звонким ударом стекло разлетелось на кусочки. Затем он просто ушел, кинув на замершего Хосока короткий взгляд, полный разочарования. И весь мир Хосока разрушился в одночасье.       «Что же ты натворил, Чон Хосок?»