***
Бесконечные скандалы и крики не прекращались ни на один вечер, начавшись совсем неожиданно и становясь привычной обыденностью, и Хосоку казалось, что это не кончится никогда. Лишь из-за незначительной мелочи семейная идиллия превращалась в волну ненависти и злости, последствия которой порой бывали необратимы. Но парень ничего не мог сделать: его никогда никто не слушал, никто не прислушивался к его мнению и не считался с ним, отмахиваясь снова и снова одним и тем же: «Не суй нос не в свои дела, ты еще ребенок и ничерта не смыслишь во взрослой жизни». Хосоку оставалось лишь мрачными вечерами сидеть на кровати, обняв свои колени, и слушать приглушенные холодными стенами крики родителей, пытаясь унять накатывающие на глаза слезы и непонятный липкий страх. Возможно, страх был этот из-за того, что впоследствии его мама или отец окажутся в тюрьме за убийство, или, возможно, из-за того, что однажды их семья распадется спустя бесчисленное количество ссор, оказавшись на грани. По ночам, когда квартира погружается в тишину и папа засыпает на диване в гостиной, Хосок сжимает в объятиях свою мать, руками поглаживая ее дрожащие плечи. Пустой взгляд застывает на яркой и такой далекой луне на звездном небе за окном, слух ловит тихие всхлипы, изредка прерываемые мамиными причитаниями, а на сердце лишь злость и раздражающее бессилие от того, что Хосок ничего не может сделать в этой ситуации. Он лишь слушает. Слушает о том, какая свинья его отец, что сделал из матери Хосока служанку. Слушает о том, что никогда не видела проявления любви и не чувствовала с ним счастья. И о том, что ничто не держит ее в этом доме и хочет подать на развод. Парень сбился со счета, сколько раз были произнесены эти слова. Каждый раз, стоит развязаться новой ссоре, итог остается одним: мама собирает вещи в сумку и ставит ее у двери в прихожей, говоря, что с утра переедет жить к матери, однако на следующий день передумывает и все становится как прежде, будто ничего и не было вовсе. Хосок поддерживал ее и осознавал, что она полностью права, но в то же время мысль о разводе родителей пугала его, поэтому он не знал, как лучше всего поступать им в такой ситуации. Оставить все как есть, смирившись с каждодневными ссорами и неуважением к его матери со стороны отца и продолжать жить как раньше? Или же покончить со всем этим и уйти? Хоть он и не питал каких-то особых чувств к отцу и полностью был уверен в абсурдности его поступков, как-то неправильно, когда семья распадается, ведь тогда она уже перестает быть семьей. Прежде родные люди, что когда-то были связаны любовью, общими мечтами и счастьем в одночасье становятся друг для друга чужаками. Но его маме больно, каждый день для нее — это испытание на терпеливость, и Хосок не хотел, чтобы она мучилась до самой смерти, находясь под одной крышей с этим мужчиной. — Чем я заслужила такое к себе отношение? Ты всегда сыт, хорошо одет, а я отказываю себе во всем, боясь купить лишнюю вещь, потому что знаю: ты снова будешь недоволен! Неужели этого недостаточно для того, чтобы заслужить хоть каплю твоей любви? Хосок хотел бы прикрыть ладонями уши, чтобы не слышать таких, казалось, уже приевшихся криков. — Я разве прошу заботиться обо мне? Ты, видимо, совсем дура, раз до сих пор не поняла, что мне просто удобно жить с тобой?! Я тебя не держу и никогда не держал, можешь валить куда угодно — только услугу мне окажешь. — Неблагодарный мудак! И хотел бы забыть последовавший затем глухой стук и громкий всхлип матери. Ладони неосознанно сжимаются в кулаки, а внутри зарождается маленький огонек, растекаясь по телу уверенностью, когда сквозь тонкую стену просачивается еще один звук удара. Хосок вскочил с места, рывком открыл дверь комнаты и вышел в залитую светом люстры гостиную, пройдя по небольшому коридору. И какая-то неизведанная прежде ярость запульсировала в разгоряченных жилах, когда взгляд упал на прижимающую к своей щеке ладонь мать, пытаясь встать с пола. Мгновение — Хосок в один шаг преодолевает расстояние между ними и, замахиваясь кулаком, что есть силы бьет по заросшей щетиной отцовской скуле, толком не осознавая, что за этим последует в ответ. — Не трогай ее! — до хрипоты в горле кричал Хосок. — Мы уйдем, если ты так хочешь, но не смей поднимать на нее руку! — Ты, тупая малявка... Хосок и опомниться не успел, как стены гостиной отразили звонкую пощечину, а левую щеку прожгла ослепляющая боль. — Как ты смеешь повышать голос на собственного отца? Скажи спасибо, что ты до сих пор живешь под этой крышей, бесполезный недомерок! — Хосок, прекрати. Это не твое дело, мы с отцом разберемся сами. Мама мягко отстранила сына и подтолкнула к двери в его спальню, пытаясь выглядеть спокойной, но он видел горящую алым щеку, застывшие в уголках глаз слезы и тонкую струю крови на разбитой губе. Почему же когда его мать страдает, терпя насилие и время от времени ища успокоение в худых плечах сына, это не его дело? Почему же когда его семья, в которой он вырос и прожил почти девятнадцать лет распадается на маленькие кусочки, это не его дело? Что же тогда его дело? Безмолвно наблюдать за этим несправедливым насилием и делать вид, будто ничего особенного не происходит? — Давай уйдем, мам, пожалуйста, — сбивчиво шептал парень, исупленно сжимая женщину в объятиях. — Я не могу так больше. Пожалуйста. — Хорошо, мы уйдем, только дай мне разобраться со всем этим. А пока иди в свою комнату и ни в коем случае не высовывайся оттуда. Все будет хорошо, я обещаю тебе. И Хосоку хотелось бы верить этим уставшим глазам и губам, что слабо улыбались ему самой доброй в мире улыбкой. Бабушка приняла к себе двух стоящих перед ее дверью беглецов в два часа ночи, успокаивая затем безудержно плачущую дочь в небольшой кухоньке двухкомнатной уютной квартиры. А Хосок же за стеной в это время при всем желании бы уснул, погружаясь в беззаботные сновидения и не думая больше о произошедшем, но перед глазами до сих пор на полу сидела плачущая мать, а над ней, большой черной тенью возвышаясь, стоял отец, занося в очередном ударе кулак. Он попытался отбросить навязчивые свежие картины, убедить себя в том, что теперь, когда они ушли из того дома, все наладится, но... Правилен ли был этот поступок? И не будет ли отныне еще больше страданий? Позже, когда другой конец двухместной кровати наконец прогнулся под чужим весом, Хосок тихо произнес, уставившись на чужую спину рядом: — Ты ведь вернешься к нему, да? А молчание было для него ответом. — Ты уничтожаешь саму себя, мам. Через день, два или неделю — она забудет обо всем и скажет: «Хосок, собирайся, мы идем домой». Так было всегда. Некоторые вещи никогда не меняются.Часть 10
28 марта 2018 г. в 02:23
Примечания:
глава отредактирована
Каждый день сменялся следующим, таким же ничем не отличающимся от остальных днем на протяжении двух недель, сменяя слякоть за окном на весеннее цветение и свежесть, а обыденное паршивое настроение Хосока на безмятежное и умиротворенное спокойствие.
Он старался не думать о том своем безрассудстве и глупом поступке, что разрушил их с Намджуном дружбу окончательно. С того дня Хосок успел пожалеть об этом бесчисленное количество раз, столько же извиниться мысленно перед своим хеном, хоть и зная, что извинения его улетают в пустоту и затем бесследно испаряются, так и оставаясь непроизнесенными. Он лишь надеялся, что Намджун, зная своего донсена, в глубине души понимал, что тот раскаивается, потому что вряд ли Хосок еще увидится когда-то с хеном и скажет ему это.
Хосок хотел написать Намджуну. Но так боялся навязаться и быть посланным в дальние края. Поэтому решил, что нужно дать время и себе, и ему, чтобы утрамбовать все произошедшее в голове и привести чувства в порядок.
А еще этот Юнги... Хосок готов был выть белугой каждый раз, когда дверь открывалась, и в палату входил счастливый Юнги.
Хосок готов был сдаться под натиском розовых феромонов любви, источавшихся хеном, под натиском бесконечной заботы, трепетной ласки и тех трех шепотом произносимых слов каждый раз, когда он спит. Точнее, делает вид, а затем предательски краснеет до самых ушей от того, что слетает с уст Юнги так легко и непринужденно, словно по давно выработанной привычке.
Его терзали сомнения и навязчивые мысли, вызванные каким-то шестым чувством, что то и дело твердило ему: «Не верь ему. Ни одному его слову», но в то же время парень мучился от совести и в некоторой степени жалости. Юнги ведь так старается: каждый день навещает его, приносит собственноручно приготовленную вкусную еду, терпеливо учит с ним экзаменационные темы, получая в ответ лишь неизвестность и безразличие со стороны объекта воздыхания. И Хосок считал это неправильным. Однако гораздо больше неправильным было бы ответить ему взаимностью, ведь Хосок относился к Юнги лишь как к другу и не питал настолько сильных к нему чувств, чтобы согласиться начать более серьезные отношения.
Время подошло к выписке. Хосок чувствовал себя хорошо, поэтому поторопился поскорее вернуться домой, с чем ему помог Юнги.
Парни в тишине собирали вещи Хосока, когда Юнги вдруг сказал:
— Хосок... что бы ты ответил мне, если бы я предложил тебе встречаться?
Хосок опешил, не зная, что и сказать на это, и удивленно взглянул на вполне серьезного парня.
— Не уверен, что хочу этого.
— Это из-за Намджуна-хена? Он нравится тебе?
— С чего ты такое взял?
— Да ладно, по тебе же видно все. — Юнги улыбнулся и вырвал из чужих рук объемный пакет с одеждой. — Извини, если задел за живое.
— Мы все равно перестали общаться. Ничего страшного.
Продолжать этот нелепый разговор не хотелось, да и вовсе видеться с Юнги — тоже. Хосок надеялся поскорее вернуться домой и забыть обо всем, как страшный сон, и не вспоминать больше ни об этой больнице и произошедшем в ней, ни о Юнги, ни о Намджуне. Хотя о последнем вспоминать немного все же хотелось.
Через какое-то время парни шли через парк по каменной дорожке вдоль цветущих низких кустов, и Хосоку казалось, будто провел он в больнице не две недели, а целый год, и так непривычно было вот так свободно гулять среди вечно спешащих куда-то людей, любоваться весной и чудной теплой погодой, а не валяться в белой, пропахшей лекарствами палате и глотать таблетки.
Когда Хосок окончательно расслабился и растворился в своих бесконечных размышлениях, Юнги подал голос вновь:
— Если тебе нужна будет помощь — я всегда рядом, раз уж Намджун вот так некрасиво отверг тебя.
— Я знаю. Спасибо. Но, думаю, со всеми проблемами я справлюсь сам. Всегда это делал.
Наконец они дошли до нужного дома, и Хосок поспешил вырвать из чужих рук свои вещи. Он коротко поблагодарил друга за помощь и чуть ли не бегом ретировался домой, уклоняясь от поцелуя в щеку.
Хосок чувствовал себя неблагодарной сволочью по отношению к Юнги, но считал, что будет правильнее избежать возможных ошибок, которые могли бы совершить оба, несмотря на эти напористые ухаживания и любовь, которой окружал его Юнги. Хосок отчего-то уверен был, что связываться с этим человеком не стоит, и лучшим вариантом сейчас ему казался вариант одиночества и изоляции от внешнего мира.