(прим.п.: читать исключительно под эту песню, ведь текст так подходит этому Хосоку :>)
Lauv — Feelings
За запотевшим окном неумолимо бушевал ливень, то и дело со звонкими, но в то же время успокаивающими звуками отскакивая от металлического отлива по ту сторону пластикового окна. Мама Хосока пекла на кухне его любимый рыбный пирог с рисом, ароматы и тепло которого окутывали весь дом, и Хосок, делая в своей комнате уроки, чувствовал себя безумно уютно в такой атмосфере. Папа вот уже месяц был в командировке, и почему-то парня радовал этот факт, заставляя расслабиться еще больше. Вот, чуть погодя, он закончит с домашним заданием; глотая слюни от чудесного запаха, со спокойной душой потянется на стуле; снова напишет что-нибудь Намджуну и, прибежав на кухню, обнимет маму, сделает себе чай, удобно пристроится у телевизора с чашкой чая и куском пирога. Чудесно. Хосок прекрасно чувствовал себя в тот день. Ни осталось и следа той тревоги и переживаний, что терзали его на протяжении долгого и мучительного времени. Юнги, бесконечные депрессии, слезы, переживания насчет их с Намджуном отношений, ссоры дома — все прошло, оставив после себя на душе Хосока лишь ясность и стремление двигаться дальше, не оглядываясь назад. Он с нетерпением ждал приближающейся субботы, ведь его хен пообещал прийти к нему домой, чтобы затем Чон написал его портрет с натуры на холсте. И тот уже подготовился. Купил небольшой холст, докупил простых карандашей недостающей мягкости, ластик, точилки и все остальное, что требовалось для сей задумки. И если всего день назад вся голова его забита была лишь фантазиями о предстоящем дне, сейчас Хосок, сидя перед телевизором и отхлебывая чай, думал совсем о другом. Его тревожило поведение родителей, а особенно то, как вела себя мать. Весь тот дождливый вечер, что провели они вдвоем дома, она произнесла всего пару слов. Хосоку показалось это не сильно странным, ведь так иногда бывает, все зависит от настроения его мамы. Но он замечал, каким взглядом она на него смотрит. Он видел в них отчаяние и какую-то нерешительность, будто мама хотела что-то сказать, но все никак не могла взять себя в руки и наконец решиться. Ему это совсем не нравилось. Как не нравилось и то, с какой осторожностью и робостью села мама рядом с ним на диван, взглядом прося обратить на нее все свое внимание и выслушать. Хосок напрягся. Он отложил горячую кружку и тарелку на журнальный столик рядом и вопрошающе взглянул на мать. — Сынок, — глухо произнесла она, кладя прохладную ладонь на руку парня. — Есть то, что я давно должна была сказать тебе.***
Долгожданную субботу погода встретила ярким солнцем и безоблачным небом. Прохладный утренний ветер колыхал зеленые ветви, проникал сквозь открытую форточку в комнату и ласкал свежестью руки Хосока, покрывая кожу мурашками и утягивая парня из сна в реальность. Не было никакого желания открывать глаза и вставать с кровати — не хотелось ничего абсолютно. Хосок с радостью свернулся бы калачиком и забылся навсегда во снах. Казалось, наконец все проблемы закончились, знатно потрепав Хосоку нервы, но появились новые, точно ураган, снова перевернув все с ног на голову. И парень не понимал, за что ему это. Он без особого энтузиазма умылся, застелил постель и пошлепал на кухню, где невесть сколько времени уже во всю гремела кастрюлями мама, готовя завтрак и одновременно обед. Хосок никогда не понимал женщин, которые встают в такую рань, только чтобы приготовить покушать. Она бодро пожелала ему доброго утра, но вина никуда не исчезла с ее взгляда. И Хосока это добивало. Она не должна извиняться и чувствовать себя виноватой из-за того, что произошло. Парень это прекрасно понимал и осознавал, но все равно злился, однако не знал точно: то ли на папу, то ли на маму, то ли вовсе на себя самого. Тем не менее, исправить уже ничего не мог. Не мог никто. Да и никто кроме него и не захотел бы. — Хосок, через пару часов я ухожу по делам, — сказала через спину мама, помешивая куриный суп. — Возможно, вернусь только следующим утром. — Дела — это мой будущий отчим? — буркнул в ответ Хосок, тыкая ложкой в овсяную кашу с персиком. — Вроде того, — честно отрезала женщина, не пытаясь как-то отмазаться. И Хосок был очень признателен ей за это. — Я позвал сегодня в гости своего друга Намджуна. Посидим немного, повеселимся. Ты же не против? — Конечно, в духовке печется пицца, как раз угостишь его. Хочешь, дам денег? Купишь или закажешь что-нибудь еще. Мама пыталась загладить углы, и Хосок это прекрасно понимал, но это было ни к чему совершенно. Все уже разрушено, и кирпичный дом скотчем никак не склеить. — Это необязательно, — глухо отозвался Хосок, и на этом разговор был окончен. Он быстро доел кашу, вымыл после себя тарелку и заперся в своей комнате, с головой скрывшись под большим махровым пледом. Ведь не было сил видеть собственную мать, как и думать о том, что теперь она стала так далеко — где-то там, с другим человеком, который, вероятно, станет его новым папой. А о том, что мама однажды захочет от него детей, даже думать не хотелось.***
Намджун должен был прийти около полудня, и до этого времени Хосок провалялся безжизненным тараканом, три часа подряд играя в мобильную игру. И только когда входная дверь хлопнула, и квартира погрузилась в тяжелую тишину, он выбрался из своего кокона, чтобы прибраться в комнате и согреть чайник. Так всегда было принято в их семье. Гостеприимство — это самое главное, как постоянно говорила его мама, хоть и приходили к ним гости совсем не часто. Отец Хосока ненавидит гостей. Наконец прозвенел долгожданный звонок в дверь, значительно приподняв настроение Чону. Он тут же подбежал к двери и щелкнул замком: первое, что сразу же бросилось в глаза — это растянутые в улыбке губы, улыбающиеся глаза-полумесяцы и сумасшедше манящие ямочки на щеках. Сердце сжалось, а затем бешено затрепетало. И как же он обожал это чувство. — Решил прийти пораньше, не терпелось увидеть свой шикарный портрет на холсте, написанный твоими талантливыми ручками, — задорно произнес старший, снимая обувь. — Может, для начала чай или кофе? — Да, от холодного чая бы не отказался, — согласился Намджун, и парни прошли на кухню. Хосок разлил по кружкам клубничный чай, в одну из которых положил три кубика льда, нарезал домашнюю пиццу и разложил по тарелкам себе и хену. — Что-то случилось? Видок у тебя неважный, — тут же, беря быка за рога, спросил Намджун, откусывая кусочек пиццы. — Боюсь, если я расскажу, ты и сам счастлив не будешь, — усмехнулся младший в ответ, ложкой насилуя бедную дольку лимона в чае. — У меня как будто вся жизнь перевернулась. — Твои проблемы — мои проблемы, так что выкладывай все. — Коротко говоря, у меня больше нет семьи. — Хосок шумно выдохнул и пожал плечами, мол, ничего особенного и сверхъестественного. — Мой папа нашел себе новую женщину, мама — другого мужчину, и в скором времени собирается уезжать в другую страну, а нашу квартиру продать. Намджун молча смотрел в глаза друга с ничего не выражающим лицом, как будто судорожно думал о чем-то. Опустил взгляд на свои руки. Хосок понял, что хен искренне сочувствует ему. — А что будет с тобой? — спросил Ким, все так же не поднимая взгляд. — С папой оставаться я не собираюсь, поэтому у меня два выбора: уехать с мамой и окончить школу в другой стране и поступить в университет, либо остаться здесь и начать взрослую жизнь, — так же грустно ответил младший. — И я разрываюсь. Я понимаю, что, улетев жить в другую страну, вероятно смогу обеспечить себе хорошее будущее. Мама собирается в Англию. И это прекрасно. Для нее и для меня, если я улечу с ней... — Думаю, на твоем месте я бы все же переехал, — кивнул Намджун. — Несомненно, вариант с переездом существенно облегчит тебе жизнь. Да и в Корее тебя особо ничего не держит; здесь очень токсичные люди и образование не самое лучшее, я бы и сам с радостью помахал ручкой этой стране. Неожиданно для Хосока, Намджун взял его за руку и легонько сжал, смотря ему в глаза, взглядом будто бы говоря недосказанное «Но я бы так хотел, чтобы ты остался, Хосок». Сердце вновь принялось отбивать учащенный ритм, ведь Чон понимал, что нужен Намджуну, а он — Хосоку. И младший от всего на свете готов был отказаться, чтобы быть рядом со своим другом, ведь никто кроме него даже, вероятно, и представить не мог, как сильно он любит человека, что сидит сейчас напротив и так нежно гладит большим пальцем его тонкие пальчики. Но Хосок улыбнулся и поспешил вырвать руку. Ему не хотелось этого, но в то же время он не хотел показывать, будто жест, сделанный Намджуном, на самом деле был очень приятен ему — он не должен знать, что Хосок до сих пор любит его. Так будет лучше для их дружбы. Парень отчаянно не желал повторять те же ошибки. — Я подумываю остаться, — подал наконец голос Хосок. — Мне уже давно пора повзрослеть; стать из слюнтяя, коим я являюсь сейчас, самостоятельным человеком. Наверное, то, что произошло, даже к лучшему, как считаешь? И Намджун лишь молча, едва улыбнувшись, кивнул младшему, мол, поступай как считаешь нужным. Парни неспешно доели пиццу, попутно разговаривая обо всякой ерунде и стараясь избегать темы переезда. Затем прибрались на кухне и наконец оказались в комнате Хосока, где уже все было подготовлено для портрета. Хосок пристроился на своем компьютерном стуле, усадив хена на кровать напротив себя — так, чтобы дневной свет падал на его лицо. — Итак, как будем тебя рисовать? Анфас? Фас? Или, может, в профиль? — Не-е, у меня страшный профиль, — отмахнулся старший. — Давай в фас, думаю, так будет проще. Хосок немного покрутил голову Намджуна, подбирая лучший угол, ракурс и все остальное, и наконец взял в руки карандаш. Сперва он тщательно изучил пропорции, набросал черты лица, отметил свет и тени. В течение всего процесса старший так и норовил то похрустеть шеей, то чихнуть, то подвинуть голову туда, куда совсем не нужно, но в целом сей процесс младшему очень нравился. Он получал дикое удовольствие от этого, ведь так давно не брал карандаш в руки, что уже и забыл каково это. Последние несколько лет к Хосоку отказывалось приходить вдохновение; он просто ничего не хотел, то и дело прожигая время перед компьютером. Но Намджун пробудил в нем желание рисовать, дал ему возможность вспомнить, как на самом деле он любит рисовать. Тем не менее, Хосок за это время уже успел все позабыть, поэтому очень долго мучился с построением лица, но это не казалось ему трудным. Трудным, почти невозможным было отнюдь другое. Руки тряслись, как у распоследнего алкаша. Ведь Намджун сводил с ума своим взглядом, которым пронизывал он младшего на протяжении почти всего процесса. И Хосок то и дело задерживал взгляд на его лице дольше нужного, только чтобы еще хоть секундочку полюбоваться им, но постоянно одергивал себя, заставляя себя продолжить процесс, а старший как будто все понимал, снова и снова едва незаметно улыбаясь уголками губ. Хосоку было ужасно стыдно, но ничего поделать с собой не мог. Наконец спустя полчаса парень приступил к штриховке и прорисовке мелких деталей, но остановился на глазах, которые все никак он не мог проработать как следует — глаза, как бы ни пытался исправить их Хосок, получались какими-то другими, какими-то непохожими, и он, стирая карандаш на холсте вновь и вновь, не понимал в чем дело. — Хен, я не понимаю, что делаю не так, — в замешательстве обратился к другу он. — Не мог бы ты, пожалуйста, взглянуть на рисунок? Намджун встал за спиной младшего и внимательно посмотрел на второго себя в сером цвете. — Наверное, стоит чуть срезать внутренний угол, он у меня не настолько вытянут. Из-за этого мои глаза кажутся лисьими. Как считаешь? Младший прикинул в уме, как именно повлияют эти изменения на рисунок, и согласно хмыкнул. Намджун же взглянул на себя в висящее за спиной зеркало как-то долго, изучающе, словно пытался запомнить каждую складочку, каждую мягкую черту и изгибы своего лица. Но затем вздохнул. — Мы видим меня слишком по-разному, как бы это странно ни прозвучало, и это как-то даже потрясающе, что ли. — Старший повернулся к другу, отчего-то улыбаясь своими глазами-полумесяцами. — Смотря в зеркало, я вижу море недостатков, и это потому, что день изо дня на протяжении двадцати лет передо мной предстает все то же лицо, все те же изъяны, которые я уже не могу не замечать. Но на твоем рисунке кажусь себе идеальным, несмотря на то, что ты не забыл ни об одной мельчайшей детали моего лица. Забавно. — Наши недостатки делают нас красивее, — тихо произнес в ответ Хосок, поднимая голову к своему хену. Ответа от Намджуна не последовало, однако вместо этого он нагнулся к холсту, темной тенью нависая над головой Хосока, мягко отобрал у него карандаш и провел тонкую маленькую черточку, срезая у копии себя внутренний угол глаза. — Примерно так, — шепотом промолвил он, медленно отдавая грифельный инструмент хозяину. Было что-то в этом моменте интимное, нежное, теплое. Совсем как руки Намджуна. И он дышал так тяжело и глубоко, опаляя дыханием макушку младшего, который все думал о том, когда же сердце его уже перестанет так трепетно ныть. Время словно замерло на этой секунде. И как бы хотел Хосок сейчас взять чужую руку в свою, сплести пальцы друг с дружкой... Поднять голову и безмолвно взглянуть в эти карие глаза. Комната вдруг осветилась ярким светом полуденного солнца, разгоняя тени пушистых облаков, словно в напоминание: мир по-прежнему крутится вокруг своей оси, за окном жизнь продолжает свое мерное течение, а Хосоку пора позабыть о своих нежно-розовых фантазиях, совсем как... волосы Намджуна. Парень глубоко вдыхает. Слишком много вещей в его жизни вызывают ассоциации с этим человеком. — Ну что, продолжим? — наконец разрушил тишину старший, садясь на свое место. — Мне осталось только глаза исправить, остальное я уже закончил. И тогда Намджун куда-то ушел, через минуту возвращаясь с двумя кружками холодной минералки и протянув одну из них Хосоку. Затем встал напротив окна, задумчиво смотря на улицу. — Послушай, — начал он спустя минут десять, если не больше, — так почему вы расстались с Юнги? — Я ведь уже говорил, вроде? — удивленно посмотрел на него друг, поняв, что тот ему так и не поверил. — И почему ты так внезапно спрашиваешь об этом? Он сделал последний штрих, отложил холст, карандаш и стал стирать смазанные, переливающиеся серебром следы грифеля с ладони. — Хочешь, скажу, как я понял, что ты врешь мне? Намджун без намека на улыбку на слишком серьезном и сосредоточенном лице медленно развернулся и вновь сел на кровать, приглашая присесть Хосока рядом, что тот незамедлительно и сделал. — Я знаю Юнги и что он из себя представляет. Какое-то время мне казалось, что с твоим появлением он изменился, стал серьезнее, перестал вести себя так беспечно, как раньше. А ты был счастлив с ним. Настолько, что я как будто даже ревновать начал. Намджун не смотрел на своего друга: сейчас все его внимание привлекала лишь стена напротив, облаченная в глубоко-синие обои. А Хосок, кажется, забыл как дышать, не в силах оторвать глаз от чужого профиля. То, что происходило сейчас у него в голове, он даже описать не мог, поэтому лишь безмолвно слушал. — Юнги — монстр. И моя вина в том, что я не защитил тебя от него с самого начала. Я слишком понадеялся на то, что с тобой он станет лучше, а ты в свою очередь станешь лучше с ним... Но я не переставал задаваться вопросом: того ли я считаю монстром, если сам же бросил своего лучшего друга в таком состоянии, да еще и с подобным человеком? — Почему Юнги кажется тебе таким?... — тихо спросил Чон. — На самом деле ему на всех плевать. Юнги — абьюзер в самом жестоком смысле этого слова. Он делает все, чтобы его полюбили. Не дает себе прогнуться под свою гордость, терпит, играет свою роль. Затем уничтожает. Как бомба замедленного действия. — Намджун замолчал, двигая желваками. И с ничего не выражающим лицом повернулся к другу. — Так как вы расстались? Хосок растерянно смотрел на свои руки, заметно нервничая. Соврать он не мог. Да и зачем? Но в голове его буквы все никак не хотели связываться в слова, а слова — в предложения, поэтому какое-то время он молчал, до крови срывая кожицу с и без того искусанных губ. Когда же тот волшебный момент резко сменился на вот это все? Почему Намджун вдруг заговорил о Юнги? — Он... Юнги изнасиловал меня. — Вышло довольно хрипло и скомкано, но Хосок уже внимания не обращал. — Все твердил о том, как сильно меня любит, названивал сутками напролет, вставал передо мной на колени. Мы уже достаточно давно не виделись, но я до сих пор гадаю: зачем? Он ведь уже получил от меня то, чего хотел. И я все думаю о том, что подтолкнул его к этому алкоголь, ведь зачем так яро клясться в любви человеку, на которого тебе плевать? Вместо ответа Намджун лишь резко встал с кровати, прикрывая лицо руками, и принялся ходить так от одного угла комнаты к другому. Хосок откуда-то знал, что его хен злится. Очень. — Я не знаю, на кого сейчас злюсь больше: на себя или на Юнги, — устало простонал наконец старший и остановился напротив друга, опустив руки. — Ты ходил в больницу? И Хосок лишь молча помотал головой. Что он мог ему ответить? Что ему было стыдно, страшно, слишком больно, чтобы обратиться за помощью? И что разорванную толстую кишку он лечил мазью для заживления ран? Признаться честно, сейчас, спустя месяц, его уже ничего не беспокоит, и проблем с походами в туалет «по большому», к счастью, у него не возникло, хотя в интернете ему обещали очень много неприятных последствий. Тогда Намджун присел перед ним на корточки и заключил обе его руки в свои ладони, всем своим видом выражая бескрайнее беспокойство. Так выглядела его мать, когда из раза в раз Хосок приходил из школы морально мертвым и с засохшими дорожками слез на щёках. — Со мной все хорошо, хен. — Хосок попытался улыбнуться, хотя на душе львы оглушительно ревели. — Сейчас ты со мной, и я чувствую себя прекрасно. Давай посмотрим на твой портрет, я его закончил! Хосок пытался отвлечь то ли Намджуна, то ли себя самого, но в любом случае эту тему мусолить и дальше не было никакого желания ни у кого. Намджун, увидя свой завершенный портрет, озарился улыбкой, словно солнышко выглянуло из-за облаков. Все не переставая твердил, что Хосок — бесконечно талантливый художник и сравнил его с принтером, над чем затем смеялись оба. Но потом старший предложил ему зарабатывать на своем умении: писать картины на заказ. В конце концов, поскольку Хосок решил остаться в Пусане, ему в скором времени сильно понадобятся средства на проживание. Точнее, на выживание. И тогда он задумался. Друзья тут же включили компьютер, перед этим сделав себе по незамысловатому коктейлю из холодной воды, лимона и мяты, ибо жара стояла невыносимая, несмотря на усердно работающий вентилятор в углу маленькой комнаты. Открыли сайт, где люди подавали различные объявления о продаже, покупке, предоставлении услуг и работы, и тщательно изучили объявления разных художников, диапазон цен которых буквально начинался от ста вон и заканчивался ста тысячами, а то и больше. Но друзья решили остановиться на цене чуть ниже среднего, поскольку Хосок еще не настолько опытен и должен раскручиваться за счет низкой цены за свои услуги. Последняя пара часов Хосока прошла максимально продуктивно: пока он остановился на том, что тех рисунков, которые имеются у него на данный момент, недостаточно, и придется хорошо поработать над своим портфолио. Но он был очень благодарен Намджуну за оказанную помощь и поддержку, который раз убеждаясь в том, что без своего хена он давно бы уже сгнил в какой-нибудь канаве. Уже до вечера два друга решили повалять дурака: сначала рубились в карты на щелбан, затем Намджун пытался учить младшего играть в шахматы, а потом, когда день клонил к шести часам вечера и на небе луна медленно заступала в свои права, Намджун решил уйти. Но Хосок отчаянно не желал отпускать его. Он так хотел провести еще хотя бы немного времени вместе... — Подожди, хен, — окликнул друга младший у порога. — Может, ты останешься? Моя мама не вернется сегодня, а мне так страшно ночевать одному... Намджун, уже надевавший кроссовки, застыл, обдумывая услышанное. Хосоку казалось, что тот сомневался, оставаться ли, но его бесил тот факт, что он расстроился, наблюдая за этим растерянным выражением лица. И уже начинал сожалеть о произнесенном, корить себя, ведь так беспечно забыл о том, как признавался в любви меньше года назад человеку, что стоял напротив. — Да, конечно. Если для тебя это важно, то я останусь. — Тогда, может, поужинаем? Ты проголодался?***
Allie X, Troye Sivan — Love Me Wrong (прим.а.: для атмосферы)
Все то время, что Хосок разогревал еду на кухне, Намджун, переодетый в домашнюю одежду младшего, искал фильм, который можно было бы посмотреть вместе, а Чон все думал и думал о том, что несмотря на то, что его хен улыбался, веселым не выглядел отнюдь. Будто кто-то внезапно опустил ручку рубильника, отключая свет. Хосок знал, что друг сильно расстроен, может, даже зол, но не знал как помочь ему: не находил нужных слов и действий. А ведь будь Намджун на его месте, сразу бы сделал все возможное, чтобы поднять ему настроение. Однако это ему так и не удалось, ведь позже все стало только хуже. Ровно на середине фильма «В погоне за счастьем» с участием Уилла Смита в темной квартире раздался звон домофона. Открыть дверь сразу вызвался Намджун, но сознание Хосока вдруг пронзила мысль о том, что это, вероятно, вернулась его мама, но ни одна извилина его мозга так и не поняла, что будь это его мать, она бы открыла дверь сама. Он понял это только потом — когда, потащившись вслед за хеном, увидел маленькое изображение Мин Юнги на домофоне. — Хен, не открывай! — тут же заволновался младший, беря друга за руку в надежде, что тот его послушает. — Пусть думает, что дома никого нет. Однако надежды были неоправданы. Намджун, оттолкнув Хосока, резко открыл дверь и вышел наружу. Хосок не стал бежать за ним, дабы лицезреть происходящее. Ему достаточно было лишь услышать. Юнги едва успел произнести «Намджун? Ты что здесь де...», как последовал глухой звук удара по челюсти и злое шипение Намджуна: — Что тебе опять нужно от Хосока? Недостаточно поиздевался над ним? — Я просто х-хотел из-извиниться перед ним! — пытался оправдаться Юнги, запинаясь, заплетающимся языком, словно был сильно пьян. — Неужели ты не понимаешь, что натворил?! — голос Намджуна вдруг взмыл на октавы три так точно, переходя в крик. — Ты нещадно разорвал его кишку ради своего удовольствия, а он даже сидеть не мог после этого! Бедняге было до того стыдно сходить в больницу за помощью, что страдал от боли столько времени, а ты заявляешься к нему домой, чтобы извиниться? Какой ответ ты от него ожидаешь, чертово ты животное?! — Я л-люблю его, Намджун... Пожалуйста, отпусти. Я хочу его увидеть. Хосок все это время стоял на месте, словно вросший в пол, и тупо смотрел на чуть приоткрытую входную дверь, что позволяла свету из подъезда едва освещать порог его квартиры. Наглость и упертость Юнги поражали его до глубины души. В тот момент он и сам не против был выбить этому парню пару передних зубов. — Мы с Хосоком встречаемся и безумно любим друг друга. — Голос Намджуна стал более спокойным, тихим, но по-прежнему пропитан был ненавистью и ядом. — Впервые за столько времени он наконец счастлив, и ты ему не нужен. Поэтому больше не приходи сюда, перестань искать встреч с моим парнем и найди себе другого идиота. Ответа не последовало, и в ту же секунду Намджун как ураган влетел в дом, не забыв закрыть за собой дверь, лишая помещение последней капли света. Он дышал тяжело, но продолжал стоять на месте в кромешной тьме, как и Хосок, что и слова выдавить из себя не мог, хотя в голове роилось столько мыслей, столько вопросов. Но слова были и не нужны. По крайней мере для Намджуна. Он притянул к себе Хосока и крепко обнял, заключая талию его в кольцо рук. — Больше никто тебя не обидит. Я никогда не оставлю тебя одного, Хосок, — сбивчиво и горячо шептал он в висок младшего. — Если можешь, прошу, прости меня. Я не смог тебя защитить, когда ты так нуждался в этом. И Хосок прикрыл глаза, обнял хена за шею, опуская голову на его плечо и изо всех сил усмиряя рвущиеся наружу слезы. Люди, вроде, называют это слезами счастья? Он верил ему. Верил настолько, что готов был доверить всего себя всецело. Ведь сейчас, именно в этот момент, он наконец чувствовал себя защищенным и как никто другой спокойным. Что-то между ними происходило, но пока Хосок не понимал, что это за прекрасное чувство.