once; someday; somehow

они бродят по ночному городу ровно до того момента, пока у младшего ноги категорически не отказываются переставляться: с самого утра отработка хореографии вымотала изрядно, а вечером возник чимин, что с танцем разобрался за пару часов и благополучно свинтил домой, просто потому что хосок рассеянно махнул рукой, мол, главное не мешай отрабатывать с теми, у кого не получается так же хорошо. и вот чимин, у которого энергии нерастраченной вагон и маленькая тележка, почти клянчит у каждого встречного с ним прогуляться перед сном, напарываясь на категоричные усталые отказы. чимин вообще как факт один гулять не может: либо с друзьями, либо никак. чонгук этого категорически не понимает, потому что в компании самого себя ему более чем уютно, но пак от него отличается совершенно. поэтому, положив руку на сердце и пытаясь не думать о ноющей боли в мышцах, чон дает согласие. и, конечно же, жалеет об этом впоследствии. он садится прямо на бордюр, вытягивает ноги в полный рост и буквально скулит, потирая колени и бросая жалостливый взгляд на пака, который домой идти отказывается. а потом снимает куртку и кладет ее рядом с собой, указывая на ту рукой. чимин фыркает и говорит что-то про доморощенных джентльменов, пока устраивается на импровизированной подстилке и к чонгуку продрогше жмется. они попали под дождь и им бы уже домой скорее, отогреться в теплой ванной и выпить чая, но паку домой не хочется, а чонгук настаивать совсем не хочет. ночью, бродя по городу, все восприятие мира интересным образом меняется. чимин говорил ему об этом еще в самом начале их ночной вылазки, но не просто лишь бы для того, чтобы заглушить повисшую между ними тишину, нет. у них тишина всегда уютная и правильная, чимин мало с кем так может, в обычных условиях тут же начиная тарахтеть без остановки обо всяких глупостях. но тут чонгук особенно точно понимает, что чимин говорит это не просто так, он делится тем, что ему действительно важно сейчас, и тем, с чем он чонгуку доверяет. еще влажные волосы чимина на концах вьются, он смахивает те со лба и раздраженно сетует на эту свою особенность, пока чонгук рассматривает профиль старшего с особенным усердием: его черты, заостренные от изнуряющей диеты и такие до неправильного правильные и идеальные, что оторваться от созерцания почти невозможно. чимин говорит о том, что ночь - его личная завеса, и это - главная причина его любви к ночным прогулкам. - сейчас, сидя тут, наша жизнь кажется такой далекой, правда? - чонгук кивает в ответ на устремившийся на него взволнованный взгляд, - когда я ощущаю, что скоро сдуюсь совсем, то люблю уходить куда-нибудь гулять на всю ночь. обычно, на такое я хожу один, - на это признание чонгук удивленно вскдывает брови, но не перебивает, - а если кто-то со мной идти соглашается или вообще напрашивается, то я ограничиваюсь малым: пара кругов вокруг общаги и того круглосуточного и хватит. но, - чимин плотнее кутается в ветровку, - мне кажется, что ты меня понимаешь. потому если расскажешь кому-то, что я сбегаю иногда по ночам один, башку снесу. чонгук понимает, и эта мысль, вопреки здравому дружескому смыслу, греет его непозволительно сильно. он закидывает руку на плечо чимину и прижимает к себе, пока влажные кончики его волос щекочат нос. пак в ответ обнимает крепко, зарывается лицом в складки толстовки на шее младшего и ощущает, что решение взять того с собой было определенно верным. они сидят в обнимку долго, смотрят на редкие машины, пролетающие мимо на высоких скоростях, когда чонгук вдруг не начинает копошиться, нарушая их уютную идиллию. - хё-о-он, ну а теперь мы можем пойти домой? ты у нас сейчас один с куртками под задницей и на себе. - не заставляй меня жалеть о том, что я взял тебя с собой. - а ты и не жалей. я готов с тобой хоть кемпинги на улице разбивать, серьезно. просто в следующий раз я возьму еще пару курток, чтобы нас обоих потом в них укутывать. чимин отлипаться от чонгука совсем не хочет, но встает, разминая плечи и ноги, и понимая, что, пожалуй, его действительно согревало лишь присутствие младшего рядом, потому что неприятная дрожь проходит по телу и пак непроизвольно ежится. а потом его обнимают вновь, одной рукой обхватывая поперек талии и начиная идти вперед, и чимину приходится признать, что все-таки идея объединения своих ночных побегов и чонгука в одно целое была чудесной.