***
— Хозззззззяин… — прошелестела змея, едва поднявшись в единственную комнату хижины. – Девушшшшшка пришшшшшла в ссссссебя… — Я не страдаю глухотой, — ни на миг не позволил себе отвлечься от зелья мужчина. Добавил в котел два маринованных лепестка корнецвета и слезу единорога — варево приняло небесно-голубой оттенок. Чувствуя, что страж все еще у спуска в подвал, маг раздраженно прошипел: — Что еще? — Хоззззяин, не сссссстоит ли к шшшшшшшшшшжертве поссссслать асссспида… — С какой стати? Мужчина резким движением вылил в котел содержимое причудливого треугольного флакона, и молочный пар осел жемчужными каплями на его узкой бороде. - Боюссссссь, я выссссзываю ассссссоциации с теми сссссссеребрянками… — Пусть учится смотреть страхам в лицо, — равнодушно бросил змееуст, — я не намерен печься о ее душевном состоянии. Страж с почтительным поклоном удалился, а маг зачерпнул зелье и придирчиво понюхал. Оставшись доволен ароматом, он рискнул поднести прозрачную стеклянную ложку с варевом поближе к глазам и изучить его внешний вид. Молочно-голубое, полупрозрачное, вязкое — такое, каким и должно быть зелье на основе лунного камня. Маг бросился к заваленному пергаментом столу — нужно было зафиксировать последние добавления в зелье и его итоговые характеристики, прежде чем давать его беспрестанно воющей вот уже десяток минут как девчонке.***
Ведьма лежала, свернувшись в клубок — так выворачивающая наизнанку боль казалась хоть немного слабее. Она приняла это положение почти сразу, как услышала где-то наверху непонятный диалог на змееречи. Девушка совсем не помнила ни как она здесь оказалась, ни откуда у нее такие повреждения организма, но точно помнила — и шелест змеи, и шипение человека она уже слышала. Попытаться понять, угадать суть их разговора, было бесполезно, к тому же он довольно быстро оборвался. Ведьма попыталась осмотреться, но новая вспышка боли положила конец этим начинаниям, стоило ей только напрячь зрение в темноте. Теперь она лежала, тихо воя себе в ладони и — в особых приступах разъедающей тело боли — вгрызаясь зубами в запястья до крови, и пыталась заставить себя размышлять. Она была под землей — это совершенно очевидно. Единственным источником довольно тусклого света было овальное отверстие где-то в потолке. Ни лестницы, ни веревки, ничего, что указывало бы на возможность выбраться отсюда наверх, не было. Да и не смогла бы змееловка в таком состоянии не то что по веревке вылезти — с лежанки встать. Кстати, о лежанке. О девушке явно заботились всё то время, пока она была в беспамятстве. А уж то, что она пробыла в бессознательном состоянии довольно долго, она поняла по непривычно сильно отросшим ногтям. Лежанка была устлана различными шкурами и одеялами, кровь — кроме выступившей из заново открывшихся от ее метаний по постели ран — смыта. Осторожно ощупав свое лицо, ведьма была уверена — ей даже подлечили рассеченную бровь и порванное ухо. Возможно, что так же поступили и с остальными ранениями — в мутно-серой темноте сказать было сложно. Однако такая забота поднимала новый, гораздо более важный вопрос — для чего её до сих пор держали живой? Возможно — даже вполне вероятно — что змееуст наверху знает, что она змеелов. Не хочет ли он выбить из нее какие-то сведения? Заставить переметнуться на его сторону? Выдвинуть некий ультиматум, прикрываясь ей в качестве заложницы? От последнего предположения ведьма рассмеялась бы, если бы не боялась задохнуться от боли или захлебнуться собственной кровью. Двор такими пешками, как она, удобрял поля вокруг столицы. Если этот загадочный змееуст желал чего-то добиться от Мерлина таким способом, то он только зря тратил силы все это время. От мрачных рассуждений девушку отвлекла внезапно появившаяся прямо перед ней высокая худая фигура. Колдунья с трудом запрокинула голову вверх, но лица пришедшего она не увидела — оно тонуло в глубоком капюшоне фиолетового плаща с запахом. Неожиданно фигура схватила ее за подбородок. Тёмно-зеленые перчатки незнакомца пахли вереском. Казалось, невидимые глаза пришедшего буквально впились в лицо девушки, пытаясь пробраться в душу. От этой мысли молодая колдунья вздрогнула всем телом. Фигура плавно потянула нижнюю челюсть ведьмы вниз, заставляя открыть рот, и капнула на язык нечто вязкое. Противиться змееловке и в голову не пришло. Каплю за каплей она медленно глотала и чувствовала, как боль постепенно уходила, а взамен ей по телу разливалось приятное тепло медвяной сладости. Глаза девушки закрылись сами собой, и непоседливая девочка снова бежала на холм к Каме и ей подобным — послушать песню флейт.***
Колдун поднялся в хижину и сбросил перчатки и плащ. Только здесь, у камина он дал волю эмоциям, и теперь его била крупная дрожь. Наконец-то. Удалось. Ему удалось. После восьми десятков и еще девяти — а убитого синими гадами на опушке у озера маг тоже принимал как еще одного потерянного лично — так и не спасенных им детей, у него получилось вырвать одного из пасти смерти. Мужчина вдруг почувствовал, как волна усталости накрыла его с головой. Сколько он не спал как следует? Почти три недели. Эти невероятно тяжелые и страшные три недели, пока девчонка то металась в горячечном бреду, то лежала холодным трупом, он спал по два-три часа в сутки, выжимая из себя все соки в экспериментах ради спасения этой несносной змееловки-недоучки, которая уже трижды попадалась ему на пути. Он прикрыл глаза и мысленно позвал стража, спрашивая, что делает жертва. — Ссссссспит, хоззззззяин… Едва услышав ответ, колдун позволил себе удовлетворенный смешок. Самое страшное позади. Сегодняшнее экспериментальное зелье оказалось успешным. Впереди тяжелый и долгий путь восстановления для девчонки, но зато она не умрет. Теперь он мог за это поручиться.***
Ведьма не могла сказать, что из виденного реально, а что соткано сновидениями. Мелодия свирелей, жажда танцевать в кругу загадочных друзей, задорный смех ребенка — и плач взрослой девушки. Боль, горячка, страх, рыдания — и снова песня флейт и рука помощи Камы. Так часы слились в дни, а дни — в недели. Она раз за разом просыпалась на мокрой от слез и скользкой от все еще открывающегося иногда кровотечения постели, видела перед собой тускло мерцающую в полутьме серебряную змею, покорно глотала принесенные фигурой отвары и настойки, закрывала глаза и слышала пение свирели. Открывала — и рядом снова мерцала змея, ни на миг не сводившая с нее пристального взгляда алых бусин глаз. Однажды — как ей самой казалось, на пятый день сознательного пребывания в мрачном каменном мешке — девушка вдруг отчетливо произнесла, глядя змее прямо в глаза: — Я. Тебя. Не. Боюсь. Тощий мужчина, изгонявший со своего болота молодой выводок фонарников, довольно погладил тонкую бороду и прищурился, услышав эту реплику через стража. Девчонка восстанавливает дух быстрее, чем он ожидал. Когда фигура вечером того же дня спустилась с новой порцией лекарств для девушки, ведьма вдруг отстранилась, судорожно выдыхая и стараясь сдержать рвущийся крик боли, и лихорадочно прошептала: — Постой… кто ты? Фигура будто даже не услышала и не заметила движений колдуньи, только занесла руку с зельем. Ведьма нервно затрясла головой. — Не надо. Кто ты? Скажи! Фигура резко развернулась, небрежно бросила склянки на лежанку жертвы и растворилась в темноте подвала. Маг мерил комнату шагами и старался изо всех сил обуздать свой гнев, чтобы немедленно не вышвырнуть живучую девчонку из своей лачуги. Колдунья глотала оставленные лекарства пополам со слезами. Девочка снова бежала к каменной короне холма.