Семимостье

На улице было на удивление тепло для начала ноября и уж тем более — для вечера в начале ноября. Отабек вышел из Дворца спорта через служебную дверь и вдохнул полной грудью приятный прохладный воздух. С Юрой они договорились встретиться на этом месте после того, как он заберет вещи. Отабек искренне надеялся на то, что тот не попадется журналистам по дороге. Прямо рядом со входом ярко светил высокий фонарь, и Отабек прищурился, глядя на него. Он совершенно не знал, о чем говорить с Юрой, никогда особо не интересовался фигурным катанием и вообще не представлял себе, каково это — общаться с человеком, который ежегодно мелькает на телеэкранах и в спортивных выпусках новостей. Всезнающий Google выдал сотни фотографий с выступлений и интервью, штук двадцать новостей, помеченных разными годами, и ссылки на видео с Youtube. Короткая программа, произвольная программа, показательное... Отабек на время завис, глядя в экран и листая поисковую выдачу страница за страницей. "Восходящая звезда фигурного катания", "второй Никифоров на льду", "ученик Фельцмана", — все эти фразы Отабек встречал из описания в описание, будто журналисты и копирайтеры, как заколдованные, не могли придумать других слов, чтобы говорить об этом человеке. Отабек не знал о нем ничего. Сухие сведения из Википедии ни черта не делали легче. Родился 1 марта. Выиграл юниорский Гран-при. Живет и тренируется в Санкт-Петербурге. Значит, он не из Москвы? В создании короткой программы этого сезона принял участие Виктор Никифоров. На многих фотографиях Юра либо был в капюшоне, либо прятал глаза. Была парочка снимков, где он улыбался — так искренне, что Отабек почувствовал, как его собственные губы растягиваются в улыбке. Фото из Инстаграма? Отабек социальные сети откровенно не переваривал и вообще недоумевал, как могут люди выставлять напоказ свои эмоции, чувства, дела и мысли? Разве это не должно быть чем-то личным, чем-то, чем ты делишься только со своими родными и друзьями, иными словами — с близкими? Может, у публичных людей все иначе? Одна из ссылок привлекла внимание Отабека, и он перешел на какой-то новостной портал, освещавший преимущественно новости спорта. Браузер запестрел фотографиями с различных мероприятий и только потом прогрузил текст, название которого так зацепило Отабека. "Виктор Никифоров: "Блестящий дебют Юрия Плисецкого во взрослом фигурном катании — его заслуга, а не моя". В интервью Виктор рассказывал о том, что когда-то дал обещание юниору Юрию Плисецкому обеспечить ему лучший дебют, поставив короткую программу. Журналист совершенно без стеснения или малейшего чувства такта задавал Никифорову каверзные вопросы. Почему поставили, но, как говорят, не до конца? Почему в прессу просочилась информация о вашем скандале с Плисецким? Виктор отвечал вежливо и уклончиво, как и подобает публичным лицам. На все не хватило времени, да и характер у юного дарования совсем не сахар — если коротко. "Безусловно, Юрий — это талант и харизма, однако порой ему несколько мешают его вспыльчивость и эмоциональность. С возрастом пройдет, если он сам этого захочет". Отабек понял, что Юра катал короткую программу на Ростелекоме отнюдь не в первый раз. До этого был, как минимум, Кубок Канады, на котором он взял серебро, уступив место как раз канадцу. После этого и вышла эта статья, судя по датам проведения этапа Гран-при и выхода новости. Об этом говорилось в краткой сводке, прикрепленной к статье. В конце Виктор заверял, что всего Юра добился исключительно сам, но и он не считает, что не сдержал обещания. Были обстоятельства. Отабек признался себе, что ему эти обстоятельства по какой-то причине интересны, но не спрашивать же об этом Юру. Тем более, судя по всему, все считали его крайне вспыльчивым человеком. Странно, но Отабеку так не показалось. Он вновь вспомнил, как смотрел на него Юра, сидя на льду после своего падения. Ни злости, ни недовольства в этом взгляде не было. Скорее удивление. Смущение. Тревожность. С чего бы? Сам ведь говорил, что упал не в первый раз и Отабек зря так переполошился. Отабек не заметил, как, задумавшись обо всем этом, сжал руку, не занятую телефоном, в кулак, и очнулся уже тогда, когда ладонь начало неприятно саднить от врезавшихся в нее ногтей. — Эй, ау! Ты что, перешел в режим энергосбережения? — услышал Отабек и поднял взгляд от телефона. Юра стоял рядом и с ухмылкой смотрел на него. — Нет, извини, просто задумался, — Отабек заблокировал телефон и сунул его в карман куртки. Той самой, за которую мама обещала придушить. Тетке она нравилась. — Если мы прямо сейчас не пойдем в «Старбакс», я усну прямо под этим фонарем, — Юра мотнул головой в сторону, указывая на фонарь. — Нет, сначала откушу от него кусок, а уже потом усну, потому что я готов съесть что угодно. Отабек усмехнулся. Неловкость и сомнения, которые одолевали его, пока он стоял на этом крыльце в одиночестве, испарились, оставив какую-то странную радость. Подобную Отабек испытывал, разглядывая мотоциклы в Интернете. Мать запретила покупать что-то подобное под угрозой расстрела на месте, а отец только хмурился и прятал улыбку, думая, что Отабек ее не замечает. Чувство, поселившееся внутри сейчас, было приятным и теплым — как перед долгожданной встречей или за полчаса до боя Курантов. Вроде ничего особенного, но так чертовски правильно и хорошо. — Поедем в центр, или тут тоже есть? — спросил Отабек, вновь доставая телефон и собираясь посмотреть карту. — Здесь недалеко — на Ленинградском, быстро дойдем, — ответил Юра, натягивая на голову капюшон куртки. — Звучит неплохо, — кивнул Отабек, — особенно название проспекта. — А что название? — спросил Юра, когда они уже двинулись в указанную им сторону. — Я просто из Питера. Переехал туда в одиннадцать, — объяснил Отабек. — Люблю Питер, — он рассмеялся, так как последнюю фразу они с Юрой сказали одновременно. Юра повернул голову и удивленно посмотрел на него. Его глаза под тенью капюшона и при неярком уличном освещении казались темными. Растрепанная светлая челка липла ко лбу и забавно топорщилась над бровью. Юра перепрыгнул через широкую лужу, выругавшись, когда пяткой все же угодил в ее край. — А откуда переехали? — наконец, спросил он. — Из Алматы. — О, не самый ближний свет. У вас, наверное, там потеплее, чем в Питере. В нем бесконечные дожди, слякоть, серость, ливень на одной станции метро, ураган с градом — на другой. М-м-м, мечта, а не город, и тебе он нравится? — Юра обернулся на немного отставшего Отабека, который лужу перепрыгивать не стал, а обошел ее по бордюру сбоку, и посмотрел на него так, словно вопрос был проверкой, тестом на пригодность. — А я не большой любитель жары и солнца, — пожал плечами Отабек, улыбаясь. — Мне нравится дождь. — И ветер в рожу? — Юра прищурился, не двигаясь с места. — Ветер в рожу я не люблю, но это малая плата за все остальное, что есть в Питере, — ответил Отабек. — А ты?.. — он задумался. Вряд ли стоило сообщать Юре, что он искал о нем информацию. — Я из Москвы, но живу и тренируюсь в Питере. И Москву терпеть не могу со всей этой сумасшедшей толпой. И метро здесь меня бесит, а в Питере мне даже запах его нравится. Спускаешься на станции, доходишь до платформы, а тебе тут же в лицо этот ветер из тоннеля и запах такой… как… — Как гуашь, — подсказал Отабек. Слова как-то сами сорвались с губ, он не планировал перебивать. — Точняк, — Юра ткнул его в плечо и щелкнул пальцами. — Обалдеть, не думал, что есть еще хоть один человек, которому в питерском метро пахнет гуашью. Кстати, точно так же пахнет инсулин, который диабетикам вводят. У моей мамы был диабет, до сих пор помню этот запах. — Был? — аккуратно переспросил Отабек. В статье Википедии про родителей Юры ничего не было сказано. — Они с отцом разбились на машине, когда мне было семь, — Юра дернул плечом, отвернулся и медленно двинулся дальше. — Прости, — протянул Отабек. Стало неуютно. Так Юра сирота? Кто же тогда… — Ничего. Меня растил и воспитывал дедушка. Есть еще бабушка в Туле, но мы редко видимся, они с дедом уже сто лет как вместе не живут. Не вышла у них супружеская жизнь, — Юра чуть притормозил на перекрестке, покрутил головой, высматривая машины, потом дернул Отабека за рукав. — Пойдем, нам на ту сторону. — Дедушка живет с тобой в Питере? — спросил Отабек, не пытаясь высвободить руку из хватки Юры. — Нет, он здесь, в Москве. Мне нужно тренироваться, а ему на старости лет переезжать в Питер тяжеловато. Вот выиграю все соревнования, куплю ему квартиру, тогда посмотрим, — голос Юры стал серьезным и твердым — так говорят только о тех вещах, о которых не раз думали, которые многократно прокручивали в голове. Всего за какие-то пятнадцать минут Отабек проникся к Юре глубоким уважением. У него самого были оба родителя, которые жили с ним под одной крышей, и ему не приходилось практически ни о чем заботиться, хоть он и любил самостоятельность. Да, у него были свои интересы, была учеба, которую он сейчас нещадно прогуливал из-за поездки в Москву, были клубы, где он изредка выступал как диджей. Но приходилось ли ему думать о таких важных вещах, о которых необходимо думать Юре? Серьезная спортивная карьера, пожилой дедушка, жизнь в другом городе, — все это вовсе не детские забавы. А было ли вообще у этого человека нормальное детство, как у него, Отабека, с книжками и двором с качелями, с друзьями, вроде Милы?.. — Ура, эти люди сейчас сделают мне самый большой американо, — с предвкушением облизнулся Юра, заскакивая в кофейню. Они так быстро дошли? Юра и правда заказал себе самый огромный стакан американо без сахара и каких-либо добавок и взял сэндвич с индейкой. — Сейчас бы отвести душу в каком-нибудь Макдоналдсе, но завтра мне катать произволку, — прокомментировал он, стаскивая с общего стола у кассы сразу три деревянные палочки для размешивания кофе. — Завтра решающий день, да? — спросил Отабек. — Капучино с ореховым сиропом, пожалуйста. Венге, — сказал он улыбчивой девушке за стойкой. — Как вас зовут? — осведомилась она, приготовив высокий стакан и черный маркер. Отабек все никак не мог привыкнуть к тому, что в «Старбаксе» писали на стаканчиках имена, а порой даже что-то дорисовывали, если понравился клиент или настроение было хорошим. В Питере он редко ходил в кофейни. — Алтын, — Отабек назвал фамилию, потому что в его имени часто допускали ошибку даже школьные учителя. — Замечательно, — улыбка девушки стала еще шире. — Алтын? — переспросил притихший было до этого Юра, ожидая свой кофе. — Моя фамилия, — кивнул Отабек, поворачивая к нему голову. — Ты Отабек Алтын? А твой папа случайно не… — Заир Алтын, да. Композитор и скрипач. Ты о нем слышал? — Отабек нахмурился. Не так много людей реагировало на его фамилию, потому что мало кто вообще разбирался в такой музыке или ходил в Мариинку — только ценители. Да, отец был известен, но все же в довольно узком кругу, не как актеры кино или вокалисты рок-групп. — Офигеть, — искренне удивился Юра, даже глаза заблестели. — У него красивая музыка, я даже как-то мечтал получить права на ее использование на выступлении. Когда буду постарше и мне прекратят впихивать всякую херню про безусловную любовь и юные страдания. — Американо для Юрия! — раздался громкий голос из-за стойки, и Юра поморщился. — Ну вот зачем так орать, я же прямо тут стою? — тихо пробурчал Юра, забирая стакан. — Капучино с ореховым сиропом для… — Я тут, спасибо, — не дав баристе договорить, схватился за свой стакан Отабек. Вдруг все москвичи так хорошо разбираются в репертуарах Мариинки? Они с Юрой сели за небольшой столик у окна, который буквально за мгновение до этого освободила пара. Самое хорошее место в зале — можно смотреть в окно на начавший накрапывать мелкий дождик и спокойно разговаривать, не пытаясь перекричать толпу. Народу в кофейне было много. — У тебя тема безусловной любви в выступлении? — продолжил разговор Отабек, отпивая кофе. Внутри становилось тепло, причем непонятно, от кофе ли. — «Агапэ». Витя подобрал. Никифоров который, первое место занял сегодня. Боже, я ненавидел его за это. Он мне тогда сказал, что это выведет мой потенциал на новый уровень. Тьфу, черт! — Юра отхлебнул слишком много, едва проглотил и тут же забавно высунул язык. — Хоряфо. Отабек не сдержался и фыркнул. — Чего ты ржешь, а? — возмутился Юра. — Я язык обжег, между прочим! Вот на кой черт они делают кофе таким горячим? Отабек пожал плечами, все еще улыбаясь. — Так вот, — продолжил Юра, разворачивая сэндвич, — Витя хотел сделать мне блестящий дебют, как обещал когда-то. Мне двенадцать лет было, я смотрел на эту заразу снизу-вверх, как на боженьку, случайно грохнувшегося на голову простым смертным. Дурак был, никакой он не боженька, ну не в этом суть, — он откусил большой кусок от сэндвича и прикрыл глаза. — Еда — это жизнь просто, — прокомментировал он, прожевав. Отабек внимательно слушал, не перебивая и забыв напрочь про свой кофе. Неужели Юра сейчас просто возьмет и расскажет ему то, о чем судачили журналисты в Интернете? Ему, практически совершенно незнакомому человеку? — Я надеюсь, ты не побежишь общаться с журналюгами на эту тему, иначе Яков сделает то, что обещал вчера, — закатает меня в лед и скажет, что так и было, — Юра наклонил голову набок, из-за чего его длинная челка упала на глаза. — Не побегу, — твердо сказал Отабек. — Хорошо. Про меня уже и так не самые хорошие вещи пишут. — Почему? — Хрен их знает, — Юра тряхнул головой, откидывая мешающие волосы с лица. — Мой характер мало кому нравится. А что я могу поделать, если меня бесят люди, у которых семь пятниц на неделе? Ладно, вру, меня вообще бесят люди. — Тогда почему ты… — начал Отабек, но Юра не дал ему договорить. — Почему я рассказываю об этом тебе? — Да, — Отабек кивнул. — Если бы я только знал, — тихо протянул Юра, отводя взгляд. — Захотелось поделиться. Не стоит этого делать? Отабек внутренне содрогнулся. Это вовсе не то, чего он хотел — чтобы Юра думал, что ему не нравится эта тема или что он не хочет знать об этой истории. Он хотел. Более того, почему-то это казалось важным. Да и что скрывать — по какой-то неведомой причине все, что говорил Юра, казалось таким. Отабек обещал себе, что подумает об этом позже, как Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром». — Стоит. Мне интересно, — он не нашел лучшего ответа. Юра внимательно посмотрел на него, потом улыбнулся и отвел взгляд. — Черт, странная херня, — произнес он задумчиво. — Ты меня почему-то не бесишь, как другие. — Сочту за комплимент, — улыбнулся Отабек. — В общем, я выиграл юниорские, и он, как обещал, начал ставить мне программу на этот сезон. Это был ад, Бек, — Юра покачал головой, а потом его лицо вдруг залил неровный, но совершенно очаровательный румянец. — Ой… Бек… Так Отабека называла только Мила. И бабушка в совсем раннем детстве. В груди что-то дернулось и отдалось слабой болью. — Ничего, — Отабек нашел в себе силы улыбнуться, несмотря на странные ощущения внутри, — мне нравится. — Прости, я не знаю, само так вышло, — Юра сглотнул и все же поднял взгляд от стакана, который он сжимал обеими руками. — Короче говоря, Витя пытался всеми правдами и неправдами добиться от меня безусловной любви — основной концепции «Агапэ». А потом просто взял и пропал. Программа уже была полностью выучена, но я чувствовал, что просто не могу показать эту гребаную любовь, понимаешь? А он испарился! Никто не мог до него дозвониться. Оказалось, у этого старпера кончилось вдохновение, и он решил, что будет только мешать мне своим настроением, а потому бросил меня прямо накануне дебюта! — Юра всплеснул руками и чуть не опрокинул на себя кофе. — Ты уверен, что у него не было на то причин? Он как-то объяснился перед тобой? — поразмыслив пару мгновений, попытался Отабек. — Причины у него были, да. Собственная твердолобость и баранье упрямство, — Юра ткнул себя указательным пальцем в центр лба, да так сильно, что Отабек на полном серьезе ожидал увидеть на этом месте красное пятно, но кожа Юры так и оставалась светлой и полупрозрачной — даже сосуды мелкие видно. — Когда он вернулся, мы сильно поскандалили. Я даже в драку полез. Хотел ему по роже съездить, а получилось только, что щеку расцарапал — рука соскользнула. Журналисты такой вой подняли, что кто-то попортил царское личико. Но, знаешь, сейчас я ему даже благодарен. — Почему? — спросил Отабек, думая о том, что ему попалась явно не самая провокационная статья на эту тему. — Потому что на собственной злости я отточил программу настолько, что могу катать ее с завязанными глазами. В любовь я не верю, тем более в безусловную. Но, думая о деде, о том, сколько я смогу сделать для него, если выиграю золото, думая о том, что, кроме меня, не существует других судей, я катаю ее почти как нужно. И мне очень помогла Лилия Барановская — это бывшая жена Фельцмана. Она занималась со мной балетом, — Юра задумчиво пожевал деревянную палочку для кофе. — Ты еще и балетом занимаешься? — удивился Отабек. — Конечно, как и все фигуристы. Это обязательная фигня, — кивнул Юра, вынимая изо рта палочку. — И какие у вас сейчас отношения с Никифоровым? — Как ни странно, вполне нормальные. Мы в первую очередь соперники. Во вторую — да, мы те, кто вечно переругивается на тренировках и получает звездюлей от Якова. Что поделать, — Юра дернул плечом. — Возможно, я когда-нибудь даже скажу ему «спасибо». Хотя хрен ему, обойдется. Отабек снова рассмеялся. Болезненный узел, появившийся внутри до этого, постепенно ослабевал, давая место теплу. Почему он сидит и беседует с человеком, которого узнал только вчера, так, будто они старые друзья? Юра вдруг вздрогнул и полез в карман джинсов, извлекая телефон. — Дед звонит, — прокомментировал он. — Да, деда, ты уже приехал? Я сейчас буду, кофе отошел попить. Не-не, пирожки только завтра будет можно, завтра же произволка. Да, через пятнадцать минут, — Юра ткнул пальцем в смартфон и посмотрел на Отабека. — Мне пора, дедушка приехал. Эм… — он замялся, вновь отводя взгляд. — Спасибо, что, ну… выслушал и все такое. — Не за что, — только и ответил Отабек. Он хотел сказать что-то еще, хотел сказать так много и одновременно не мог найти слов. Они сейчас разойдутся и все? Вот так вот просто? — Придешь завтра? — спросил Юра, глядя на соседний столик, по поверхности которого ребенок гонял стеклянную сахарницу, грозя уронить ее на пол. — Приду, — Отабек кивнул. — Буду болеть за тебя. Юра вновь покраснел, но на этот раз едва заметно. — Увидимся завтра, — сказали они одновременно и резко замолчали, глядя друг на друга во все глаза. Сахарница с соседнего стола свалилась на пол с громким звоном. * * * Композиция произвольной программы Юры — «Аллегро Аппассионато в си-миноре» — на первый взгляд подходила ему еще меньше, чем «Агапэ», однако Отабек быстро отбросил эту мысль, когда досмотрел выступление до середины. Сердце билось где-то в горле, а на каждом прыжке сжималось в тугой ком. Юра прыгал и прыгал, а Отабек цеплялся пальцами то за собственные джинсы, то за воротник своей куртки. Хотелось вообще вцепиться в прическу сидящей впереди него женщины, настолько захлестывали эмоции, но тогда скандала было бы не избежать. Отабек уже представлял себе заголовки в Интернет-СМИ: «Сын блестящего композитора Заира Алтына снял парик с головы гражданки на втором дне Кубка Ростелекома по фигурному катанию». В том, что это парик, Отабек почему-то не сомневался, хотя вообще едва глянул на него. Все внимание приковывал к себе Юра. Серебро. Виктор Никифоров выиграл Кубок Ростелекома, обогнав Юрия Плисецкого лишь на балл с копейками. Отабек даже не запомнил точную разницу, потому что понимал, что Юра теперь будет просто вне себя от расстройства и злости. Он ждал его рядом со «Старбаксом» на Ленинградском проспекте, как они и договорились, потому что на второй день сбежать от журналистов не дал Яков — «сколько можно, Юра, ведешь себя, как маленький», — что-то такое Юра пробурчал, цитируя тренера, когда они с Отабеком встретились в служебном коридоре. Юра не выглядел сильно расстроенным, но по искусанным бледным губам и нахмуренным бровям Отабек понял, что тот переживал намного больше, чем показывал. Даже поздравить его он не успел. Заходить одному в кофейню не хотелось, а потому Отабек стоял, пряча лицо от сильного ветра в шарф, и вглядывался в плохо освещенную улицу. Сколько у них на этот раз будет времени на то, чтобы поговорить? Через три дня Отабеку нужно было возвращаться в Питер, но поедет ли туда Юра? Сколько еще до финала Гран-при? Официальный сайт ИСУ гласил, что финал будет в конце декабря в Барселоне. Значит, до него еще больше месяца, и Юра приедет в Питер? Или останется с дедом в Москве? Вопросов становилось все больше и больше, но найти на них ответы пока не получалось. И главным вопросом был один — сможет ли Отабек донести до Юры, как прекрасно было его выступление и как это круто, что он прошел в финал? — Давно ждешь? — Отабек вздрогнул от этого уже знакомого голоса и освободил лицо от шарфа, сразу начав отплевываться от налипших на губы ворсинок. Тетя Карина настояла на теплом шарфе — на этом ей спасибо, но как же было неудобно! — Нет, — улыбнулся Отабек, глядя на Юру. Тот стоял перед ним в одной парке без капюшона, и ветер нещадно трепал его светлые волосы. — Врешь, — выдохнул Юра, не ответив на улыбку. — Это не имеет значения. Я хотел тебя поздравить, это было очень круто, я… — заговорил Отабек, но его перебили. — Перестань, я этого уже наслушался. Просто посмотри правде в глаза — у меня второе место, не первое, — строго сказал Юра, не отводя взгляд. — Но ты же прошел в финал! — запротестовал Отабек. — Так, пойдем внутрь, ты замерзнешь. — Да мне плевать, — пожал плечами Юра, но, немного поколебавшись, все же прошел вместе с Отабеком к двери «Старбакса». — Пойми, мне абсолютно насрать на то, что думают другие. Все говорят мне, как заведенные, что серебро — это круто, что финал, что я там еще всем покажу, но я-то знаю! Я-то здесь и сейчас вижу, что не могу обойти Никифорова. Да, не хватает какой-то сраной парочки баллов, но это факт, — объяснял Юра, когда они взяли кофе — Юра снова обнимался с огромным стаканом американо — и сели за тот же столик, что и в предыдущий день. — Хоть ты не ври мне в глаза. — Я не вру, — твердо сказал Отабек, глядя на него. — Это правда восхитительно. И программа очень красивая, а от прыжков лично я чуть не вырвал волосы, причем не на своей голове, — вспомнилась женщина с ряда перед ним, которая все крутила туда-сюда своей искусственной ярко-морковной шевелюрой. — Что? — протянул Юра, отпив кофе. Отабек рассказал ему о своем желании вцепиться в голову незнакомой женщине, и на губах Юры появилась улыбка, отчего Отабек почувствовал, как внутри все так тепло сжалось. Оказывается, можно радоваться просто чужой улыбке. Для такого приятного ощущения достаточно лишь такой малости? — Знаешь, я всегда говорил себе, что это моя личная битва. И сражаюсь я не с соперниками, а с собой, понимаешь? Мне важно то, как я сам себя оцениваю. Сильные соперники нужны, чтобы стремиться вверх, чтобы был стимул. Но в результате нет судей, кроме нас самих, — с жаром рассказывал Юра. — Я понимаю, — кивнул Отабек. — Юр, я правда понимаю. Это видно. И это меня восхищает в тебе. — Правда? — Юра как-то странно посмотрел на него, и Отабек не смог не вспомнить свое первое впечатление о его взгляде. — Да. Потому что у тебя глаза солдата. Юра помолчал, и Отабек начал волноваться, что его слова звучали слишком пафосно или странно, но тут на лице напротив появилась очаровательная, а главное — искренняя улыбка. — Что ж, тогда я всех порву на финале, — сказал Юра. — …и всех порвешь на финале, — Отабек забыл, с чего начал предложение, а когда договорил его, понял, что произошло. Снова. Уже в который раз. — Может, ты перестанешь говорить то, что я думаю? — хихикнул Юра, вновь отпивая кофе. — Я уже боюсь тебя. Ты что, телепат или что-то вроде того? — У меня у самого такое впервые, — засмеялся Отабек, чувствуя, что вот-вот покраснеет, как Юра вчера. Это с ним происходило редко, учитывая, что в обычной жизни он оценивал собственный эмоциональный диапазон как отрицательное число, однако рядом с Юрой по-другому было абсолютно все. Привычный мир менялся, рушился по кирпичику, чтобы потом стать чем-то абсолютно другим. И это пугало. А еще пугало то, что сердце в груди срывалось с ритма, когда Юра улыбался вот так, и это, черт побери, было явно не от кофе. Они долго разговаривали, пока Юре вновь не позвонил дедушка. На этот раз они обменялись номерами телефонов, и Отабек, когда пришел домой, больно врезался лбом в косяк открытой двери в ванную, так как печатал ему ответ в Вайбере. Тетя Карина, ставшая свидетельницей этого происшествия, долго хохотала, но вопросов задавать почему-то не стала. На показательные выступления на следующий день Отабек пошел уже один, так как у Карины был выходной. * * * — Папа, ложись спать, два часа ночи, — простонал Отабек, заглядывая в кабинет отца. В комнате царил полумрак. Единственным источником света была большая настольная лампа. Под ней валялись горы разлинованных под ноты и исписанных ими же листов, какие-то папки и документы. Отабек подумал, что способность разводить бардак за считанные часы после уборки передалась ему точно по папиной линии. — Я тебе мешаю, сынок, да? — со вздохом спросил отец, убирая скрипку в футляр. — Это не тебе соседи стучат по батарее сковородкой, — поморщился Отабек, переступая босыми ногами на холодном полу. Он пытался уснуть, но с творческим человеком в доме такое не всегда проходит гладко. — Тебя слышит весь дом. И что это за композиция такая? Отец сел за стол и потер ладонями уставшее лицо. По нему было заметно, что он не спал уже не первую ночь. — Я пытаюсь написать что-то новое, но, как назло, ничего не получается. Нет ни вдохновения, ни идей, а то, что выходит, охота сжечь немедленно, как Гоголь второй том «Мертвых душ». — Я бы почитал, — улыбнулся Отабек, плотно закрывая за собой дверь и подходя ближе к отцовскому столу. — Пап, ты великий композитор. Просто сейчас небольшое затишье, новая музыка придет, как делала это всегда. Не первый же раз. — Знаю-знаю, — проворчал отец, глядя на него. — И когда ты стал таким умным и взрослым? — Да вообще-то уже давно. Почему вы, творческие личности, такие сложные, а? — спросил Отабек, снимая с мягкого кресла рядом со столом бумаги и усаживаясь на освобожденное место. — А у тебя так много творческих личностей, кроме меня? — улыбнулся отец. — Да есть одна, — Отабек опустил голову, пряча собственную улыбку. С тех пор, как он уехал из Москвы, они с Юрой переписывались каждый день. То, что они начинали друг другу писать или звонить одновременно, уже перестало сначала пугать, а потом — удивлять. Оба могли долго пытаться дозвониться и материться, что занято, чтобы потом понять, что звонили друг другу в одно и то же мгновение. Позже было решено переключиться на скайп. Юра неделю провел в Москве после отъезда Отабека, а потом вернулся на тренировки в Питер. Он пропадал на катке целыми днями, и видеться получалось только пару раз в неделю, но и этого хватило, чтобы понять, что Юра совсем не был таким, как о нем писали в СМИ. — Тот самый друг, с которым ты постоянно торчишь в Интернете до трех ночи? — ехидно спросил отец. — А еще на меня ругаешься, что я не сплю. — Я хотя бы не бужу этим весь дом! — возразил Отабек. — Ну да, конечно, особенно когда начинаешь ржать так, что, я клянусь, мы с матерью боимся, что люстра в нашей спальне упадет нам на головы! — Не надо было покупать такую махину, которая составит конкуренцию люстре в Мариинке, — парировал Отабек. Отец рассмеялся, и Отабек молча порадовался, что смог отвлечь его от творческого кризиса. Всегда бы так. — Расскажешь? — после паузы спросил отец. — Эм… что именно? — замялся Отабек. — О своем друге. Все, что мы знаем — так это что его зовут Юра и вы познакомились в Москве. Карина тоже молчит, как партизан. Говорит, больше беседуй с сыном, Заир. Вот я и хочу наверстать упущенное. Отабек осознал, что он на самом деле мало что сообщал родителям о Юре. И причин этому не было, он просто ни с кем не хотел о нем говорить. Не скрывал, просто берег, причем сам не знал, от чего. — Он фигурист, — сказал Отабек. — И через две недели он выступает на финале Гран-при. Глаза отца расширились от удивления, и он даже слегка приподнялся на стуле, упираясь обеими руками в стол. — Твой друг — это не просто Юра, а то самое юное дарование по фамилии Плисецкий? — спросил он. — Да, — ответил Отабек. Он и сам не заметил, как рассказал отцу все. Слова находились легко, будто он читал стихотворение. Он понимал, что, возможно, открывает слишком многое: и про то, как они говорили какие-то вещи одновременно, как заканчивали фразы друг друга, как легко, свободно и тепло было рядом с Юрой — звездой, которая оказалась намного ближе, чем можно было себе представить. Отец слушал молча, никак не комментируя, а Отабек захлебывался в словах. Он с детства любил разговаривать с ним. Мама редко вмешивалась в дела сына, считая, что тот должен расти самостоятельным и сильным, но у отца всегда находились для него нужные слова или, что еще важнее, необходимое порой молчание. Он мог и любил слушать. И сейчас это оказалось намного нужнее лишних вопросов и громких фраз. — Не знал, что у Юрия такой взрослый и интересный подход к жизни, — прокомментировал отец, когда Отабек замолчал, выдав самое главное — то, как Юра в день произвольной программы говорил о своем отношении к соревнованиям. — Идея того, что каждый — сам себе судья. Для него как будто весь мир — большая арена для битвы, причем в первую очередь с собой. Очень интересный молодой человек, я бы с ним познакомился. — Он знает тебя, — улыбнулся Отабек, чувствуя, как раскраснелись щеки, пока он говорил. — Сразу отреагировал на фамилию Алтын. — Что ж, это очень приятно, — отец вернул улыбку и вдруг вскочил с места, начав ходить по комнате. — Пап? — переспросил Отабек, во все глаза глядя на него. — Если ты не против, мы обязательно договорим в следующий раз. А сейчас я просто не могу сидеть на месте, кажется, я придумал шедевр, — как завороженный, тихо произнес отец. Отабек знал его такое состояние — так, наверное, выглядел Есенин, когда писал свои стихи. Да что и говорить — так выглядели все гении, когда их посещала муза. Правда в этот раз Отабек не знал, как звали эту прекрасную музу. Оставалась неделя до финала Гран-при, когда отец ворвался в комнату Отабека в час ночи, когда тот смотрел какой-то ужастик по ноутбуку, не особо вдумываясь в содержание. — Сын! — воскликнул он, так резко открывая дверь, что та чуть не слетела с петель, а Отабек едва не уронил ноутбук от неожиданности. — Пап, ты чего? — Послушай вот это, — в пальцы легла маленькая флешка. Отабек в недоумении посмотрел на отца, потом на флешку, потом снова на отца. У того блестели глаза, он даже притопывал ногой в нетерпении, дергаясь всем телом, как ребенок перед входом на аттракцион. Отабек усмехнулся и вставил флешку в ноут. На ней оказался лишь один аудиофайл. «The Arena», — прочитал Отабек. Арена? — Теперь это одна из самых любимых вещей, мною написанных, — тихо сказал отец, наклоняясь к ноутбуку. Отабек выдернул из колонок наушники и включил воспроизведение. Зазвучало пианино, а потом резко и ярко вступила скрипка, словно льющийся ручей. Дойдя до кульминации звучания, музыка стала плавной и лиричной, будто схлынула волна, а потом вдруг снова набрала темп — торжественная и будоражащая. У Отабека перед глазами мелькали картинки, потому что название не шло из мыслей — будто кто-то сражается на огромной арене, а потом вдруг замирает, поднимая голову вверх и подставляя лицо ярким солнечным лучам. Под эту музыку хотелось двигаться быстро и четко, а потом вдруг остановиться, глядя в небо. По позвоночнику прошлась россыпь мурашек, которые кололи, как маленькие искорки. Когда композиция закончилась, Отабек еще долго сидел и смотрел прямо перед собой, пока отец нетерпеливо не спросил: — Ну как, Отабек? — Это восхитительно! Твоя новая? — Отабек развернулся к нему на крутящемся компьютерном кресле. Сердце в груди билось сильно и ровно. Первое, что захотелось сделать — дать послушать этот шедевр Юре. — Рассказ о твоем друге так вдохновил меня, что я всю ночь читал его интервью и смотрел выступления, а потом за день написал это. Неделя ушла на полную доработку и запись с моими коллегами. И вот она. «Арена», — сказал отец, потирая ладони. — Так это… — начал Отабек. — Да. Музыка, которую я написал для Юрия. Он может ее использовать, как захочет, это мой ему подарок. Отабек онемел, а потом не смог противиться порыву и, встав, обнял отца, шепнув «спасибо». Композиция играла в голове, и теперь он не мог представлять себе кого-то, кроме Юры, потому что она была будто его олицетворением, его собственным звучанием. И от этого сердце билось еще быстрее. * * * Отабек скинул Юре файл с музыкой, не сказав ни слова, и Юра буквально взорвался кучей сообщений с имитацией нечленораздельных звуков, пока не написал: «это же просто богично, Бек!». И тогда Отабек сказал ему, что эту композицию создал его отец, вдохновившись не кем-то, а именно им, Юрой. Юра долго молчал, пока Отабек не начал волноваться и звонить ему, но он не отвечал, а, когда, наконец, ответил по скайпу, Отабек увидел, что у него были покрасневшие глаза, однако решил ничего не говорить. До финала Гран-при оставалось всего ничего, и Юра уже был в Барселоне, не хотелось лишний раз волновать его. За эти два дня, в течение которых демонстрировались короткая и произвольная программы, Отабек сгрыз все ногти и выпил литры кофе, потому что спать не получалось. Юра нервничал, и это Отабек чувствовал всей кожей: по его голосу по телефону, по его лицу в скайпе, по тому, как было напряжено все его тело, когда камера выхватывала его на общих разминках. Однако на выступлениях он был собран и спокоен, будто переключался какой-то невидимый тумблер, делая из него совершенно другого человека. Когда Отабек увидел синий прямоугольник с фамилиями фигуристов после произвольных, сердце едва не выскочило из груди. У Юры было золото. Он победил. Дозвониться до Юры не получилось — то телефон был выключен, то он сбрасывал, видать, общаясь с журналистами, то было занято. Отабек написал ему огромное сообщение с поздравлениями, и ответ пришел только через пару часов: «Как жаль, что тебя здесь нет». Они так и не разговаривали до самых показательных. У Юры была красивая показательная под музыку, которую ему выбрала сама Лилия Барановская — «Ангел на фестивале огня». Отабеку казалось, что в ней чего-то не хватало, но он долго не мог понять, чего именно, однако ждал выхода Юры с нетерпением, смотря трансляцию Гала Гран-при в Интернете. Вот Юра вышел на середину катка, вот замер, глядя вниз и опустив руки. Когда полилась музыка, Отабек выронил чашку с кофе, которую взял пару минут назад и так и не сделал ни глотка. Кофе разлился по паркету, попадая горячими каплями на босые ноги, но на это было наплевать. Это была она. «Арена». И Юра летал под нее, как падший ангел, которому наконец-то вернули крылья, вновь подарив небеса. Тройные, четверные, каскады, адские дорожки шагов, — эта программа могла войти в историю по своей сложности, но здесь не было судей, ведь за показательные не ставили оценки. Камера выдернула из череды зрителей Барановскую, которую Отабек уже знал в лицо, потому что она всегда была рядом с Юрой и до выступлений, и после них. Похоже, Юра никому не сообщил о том, что сменил музыку для показательной. Лилия стояла, застыв в одной позе, как мраморная статуя и, не отрываясь, смотрела на лед. Смотрела на арену, на которой человек сражался с самым сильным своим противником — самим собой, будучи одновременно и врагом, и союзником, и судьей. Сердце исступленно билось о ребра, мир рушился на голову блестками конфетти, взорвавшись, как хлопушка. Все мысли смыло, как город при атомном взрыве. Отабек смотрел и не мог насмотреться — казалось, это длилось вечно, но эта вечность была короче, чем мгновение человеческой жизни. Юра встал, вытянув руки к потолку, камера взяла его лицо крупным планом. Зеленые глаза, светлые ресницы, чуть острый нос, бледная кожа с бисеринками пота на ней. Юра прикрыл веки от яркого света, и по виску скользнула слеза, тут же впитываясь в залаченные, крепко стянутые на затылке волосы. Отабек надеялся, что это были слезы счастья. Сам он закрыл лицо ладонями и беззвучно рассмеялся, все еще слыша в голове эту музыку. Юра… Он любил его. Любил так сильно, что хотелось кричать.