Семимостье

"I keep dragging around what's bringing me down, If I just let go, I'd be set free Holding on Why is everything so heavy?" С неба очень медленно падал большими хлопьями снег. Лед на речке серебрился под мягкими солнечными лучами, льющимися из-за легкой дымки. Отабек сидел, завернувшись в плед, и, как зачарованный, смотрел на то, как сыпятся сверху снежинки. Он даже не мог понять, сколько вот так просто сидел и наблюдал за этим. Мыслями он был где-то далеко, а может, вообще нигде. Здесь это было возможно — быть везде и одновременно будто не существовать вовсе, позволив застыть всему, кроме снегопада. А снегопад Отабеку нравился — он успокаивал, позволял уйти в никуда, погрузиться в воспоминания, которые теперь стали его новой жизнью.  То, куда все уходят. Та сторона. Его собственный мир, который он создал сам, не прилагая никаких усилий, не думая, не загадывая наперед. Он просто был, словно ждал его все это время, запертый в фотографиях над его компьютерным столом.  Жаль, что, живя в этих фотографиях, нельзя было взглянуть с них на реальность. — Милая веранда. Кажется, раньше ее тут не было, — сказала Мила, и Отабек резко повернул к ней голову — она всегда умудрялась подходить к нему бесшумно, а потом вдруг начинала говорить, выдергивая из размышлений. — Не было, — согласился Отабек. — Но ты же сама сказала — здесь можно все, если я захочу. — И ты захотел? Отабек кивнул, глядя на нее. Мила снова была в том обличье, в котором он впервые ее увидел в тот роковой день, и почему-то это не вызывало никаких противоречивых мыслей. Она — это она, как бы ни выглядела. Вера или Мила, черные волосы или рыжие — это была та самая девчонка, прыгавшая с качелей в их питерском дворе. Казалось, это было сотни жизней назад. — Мила, как... как это случилось? — спросил Отабек, переводя с нее взгляд и снова, как загипнотизированный, уставляясь на падающий снег. — Что именно? — спросила Мила. Боковым зрением он увидел, как она подошла к деревянному парапету крытой веранды и прислонилась к нему поясницей, скрестив руки на груди. На ней снова было белое платье, на этот раз длинное и с баской на талии. — Как ты умерла? — Отабек продолжал смотреть прямо перед собой. — Наверное, ты сочтешь, что я полная дура. Да и вообще в контексте... твоего мира это прозвучит глупо и как-то фатально, — Мила усмехнулась. — Я провалилась под лед. Отабек молчал, наверное, целую минуту. Мила так и стояла, обхватив себя руками. Снег ложился на ее темные волосы, и со стороны казалось, что на ней целая морозная фата.  Наконец, Отабек произнес: — Ты была одна? — Нет, — Мила качнула головой, — со мной была моя подруга. Сара. — Сара? — в памяти Отабека всплыло имя, которое они видели с Юрой, когда нашли личную страничку Милы в соцсети. — Да. Мы с ней познакомились в первую неделю после моего приезда в Екатеринбург. Она из Италии, представляешь? Путешествовала с братом по России. Я обещала показать ей Питер, а она мне — Париж. Они часто там бывали, — Мила дернула плечом и повернула голову, глядя за свою спину, где простиралась застывшая река. — А потом зимой мы уехали за город и пошли гулять. Лед был тонким, и я провалилась. Помню только, какой холодной была вода, и как Сара звала на помощь, потому что не могла меня вытащить. Я до сих пор думаю о том, с каким страшным чувством она живет, я ощущаю ее вину, ощущаю, как она гложет ее, и ничего не могу с этим поделать, — Мила замолчала. — Похоже, не я один здесь жду кого-то, — задумчиво протянул Отабек, плотнее закутываясь в плед — тело чувствовало холод, как при жизни. Так было легче. Появлялось ощущение реальности. — Здесь почти все кого-то ждут, Бек, — ответила Мила, поворачиваясь к нему спиной и облокачиваясь на деревянный парапет. — И все же у тебя дивно, — помолчав, добавила она. — Такой красивый мир. Как замерзшая сказка. Мне нравится у тебя бывать. Отабек услышал мяуканье и посмотрел вниз. Прямо около плетеного кресла, на котором он сидел, примостился Луи, который преданно заглядывал в глаза и требовал ласки. Отабек наклонился, протянул руку и подхватил его под животик, тут же поднимая на себя. — Похоже, Луи тоже нравится у меня бывать, — Отабек прижался носом к кошачьей макушке и закрыл глаза. В груди что-то дернулось — так ощутимо, так по-человечески, так... по-живому. — Он тоже скучает по Юре, Бек, — услышал он голос Милы. — Мы все по кому-то скучаем, если не хотим отпускать. — Откуда ты знаешь о нем? — Отабек поднял голову и посмотрел на нее. Мила обернулась и глянула на него через плечо. — Ведь мы не можем... вновь вернуться туда. — Я проводник, — Мила опустила глаза. — Я могу наблюдать за теми, кого выбираю. — И ты наблюдала за мной? — Время от времени, — она кивнула и, оттолкнувшись руками от парапета, развернулась, подходя ближе. — Ваша связь с Юрой удивила даже меня. И удивляет до сих пор. — А за ним наблюдать ты можешь? — с надеждой спросил Отабек. — Могу. Но не потому что выбрала его, а потому что у него связь с тобой, которой даже мне не дано понять, — сказала она. — Ты живешь в фотографиях, которые висят у вас дома. Я впервые с таким столкнулась. Отабек помолчал, потом зажмурился, чувствуя, как внутри будто разрастается огненный шар, обжигая легкие, и спросил: — Как он сейчас? — Я не знаю. Я... я стараюсь не делать этого, — запнувшись, произнесла Мила, протягивая руку и указательным пальцем проводя по уху Луи. — Пойми, не стоит. Так будет тяжелее. В первую очередь ему — если ты будешь знать. Отабек смог лишь кивнуть в ответ. Все, что угодно, лишь бы Юра оправился и смог жить дальше нормальной жизнью. * * * — Бек! Бек, — Отабек почувствовал, как его трясут за плечо, и открыл глаза. Он не спал, просто любил иногда лечь рядом с камином и прикрыть глаза, позволяя сознанию шириться и простираться далеко-далеко. У него никогда не было богатого воображения при жизни, а теперь он мог представить что угодно так ярко и реалистично, что оставалось только удивляться.  — Мила? Что случилось? — Отабек резко сел, чуть не ударив склонившуюся над ним Милу в лоб. — Что-то происходит, — Мила выглядела встревоженной и даже шокированной. Что так могло напугать ее здесь? — Что-то с твоим миром, — сказав это, она взяла его за руку и дернула на себя, заставляя встать на ноги. Отабек последовал за ней, вышел на веранду, спустился с крыльца в снег и удивленно посмотрел на остановившуюся Милу. — Что тебя так напугало? — спросил он. Был ранний зимний вечер, уже опустились сумерки, но даже в них все выглядело таким привычным. — Посмотри вверх, — тихо сказала Мила. Отабек послушался и замер в изумлении, запрокинув голову и открыв рот. Прямо над ними не было звезд, облаков, солнца или луны — лишь огромная уродливая белая полоса, неровная и длинная. Отабек сделал шаг назад, продолжая смотреть на это непонятное явление. — Я не понимаю, — начал он, но замолчал, так как послышался громкий треск, и небо будто распалось на осколки, когда его наискосок прочертила еще одна полоса. Потом еще. И все они выглядели, как отвратительные швы на красивом теле. Отабек почувствовал, что его бьет дрожь. Он не мог понять, что происходит, и это приводило его в какой-то священный ужас. Однако то, что произошло в следующий момент, заставило его упасть на колени в снег. Напротив островка, на котором располагалась его хижина, был высокий скалистый берег, на самой вершине которого в окружении деревьев была та самая белая постройка, похожая на замок. Именно она была на той зимней фотографии, которую Юра нашел в Интернете и распечатал специально, чтобы повесить на стену. И потом заменить, когда они сами побывают здесь зимой. Отабек хотел дойти до нее здесь, в своем мире, но по какой-то причине так и не сделал этого — все откладывал, наблюдая за ней издалека. А теперь она рушилась на его глазах. Отвратительными обрывками, словно под силой невидимого шторма, она взлетала вверх, будто сделанная из легкого картона, и осыпалась с горы в реку, ломая лед. Отабек сидел в снегу, глядя на то, как с громким шумом, треском, словно ломали кости, рушится его собственный мир. — Почему? Мила, что это? — растерянно спросил Отабек, глядя снизу-вверх на замершую рядом Милу. — Юра, — едва слышно произнесла она, и Отабек вскочил на ноги, хватая ее за плечи. — Что с ним? Что Юра? — Он в отчаянии, — все так же тихо ответила Мила, избегая смотреть ему в глаза. — Он... Небо вновь затрещало, как разрываемый на части шелк. — Он рвет фотографии, — неверяще прошептал Отабек, отпуская Милу и озираясь вокруг. Грудь прошило острой болью. — Юрка, зачем? — Юра не верит, — послышался вновь голос Милы. — Не верит, что есть что-то после... Не верит, что вы еще можете встретиться. И ему больно. — Ты говорила, что если я отпущу его, если уйду, ему будет легче! — Отабек с силой зажмурился, вцепляясь пальцами в волосы. Казалось, что голова просто взорвется от боли и роящихся внутри мыслей. — Бек, я не знаю, почему так! — закричала Мила. — Я никогда с таким не сталкивалась. Вы связаны. Связаны так крепко, что твой мир здесь рушится по частям, потому что ему плохо там! Отабеку хотелось кричать. Легкие будто до краев залили кипящим маслом, не давая вдохнуть, не давая думать о чем-то, кроме невыносимой боли. Юра не верил, и Отабек чувствовал себя так, будто умирает заново. Хотелось сделать что угодно, пойти на все, лишь бы это прекратилось. Отказаться от целого мира, чтобы снова быть рядом, обнять, прижать к себе, впечатать в собственное тело и пустить корни, как растение. И плевать, что будет, плевать, какие у всего этого будут последствия. Если даже Мила, будучи проводником, не понимала этой связи, была удивлена, шокирована происходящим, значит, возможно все. Они другие. Они всегда были другими. Непохожими ни на кого. И им никто не был нужен, когда они были друг у друга. А теперь Юра мучился где-то далеко от него, а Отабек ничем не мог ему помочь. Зачем рай, если он похож без него на ад? — Юра, пожалуйста, остановись. Поверь, родной. Нужно верить. Не в кого-то, не в какое-то нечто, поверь в меня. Я здесь. Я с тобой. Всегда был и буду. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Отабек понял, что сидит, согнувшись и упершись лбом в собственные колени, когда плеч осторожно коснулись чужие ладони. — Бек, тихо, все кончилось. Все позади. Вокруг царила мертвая, пугающая, мрачная тишина. Когда Отабек усилием воли поднял голову, он увидел, что небо вновь было ровным. Кое-где начали появляться первые звезды. Здесь всегда было их видно, хотя Отабек и понимал, что находится далеко от тех мест, где можно было вот так наблюдать за звездами. Он перевел взгляд на гору напротив. Замка на ней больше не было, как будто его никогда и не существовало. Он выдохнул, прикрыл глаза, которые жгло, будто в них насыпали мелкие раскаленные угли. Мила рядом молчала, потом тоже опустилась на снег и села. Они не разговаривали очень долго, и Отабек сам не заметил, как сначала совсем стемнело, потом прошла ночь. Он очнулся от своих мыслей, только когда на горизонте забрезжил рассвет. Бледный, лишенный красок и привычной красоты рассвет. Небо постепенно светлело, а внутри Отабека словно выходила из берегов густая тьма. * * * Отабек прожил в Санкт-Петербурге достаточно, чтобы привыкнуть к тому, что в этот город часто приезжали туристы, причем не только из России, но и из других стран. Со всего мира в него стекались люди, чтобы посмотреть на Эрмитаж, канал Грибоедова, Казанский собор, разводные мосты и стрелку на Ваське. У всех был свой список достопримечательностей, свой маршрут, свои стремления и цели. Большинство оставалось в восторге, но были и те, кто говорил, что Питер душит их, кажется мрачным и окутанным тяжелыми тайнами, словно огромное кладбище.  Они с Юрой всегда с особой нежностью относились к этому городу. Юра вообще считал его своим лучшим другом. Он так и говорил, что ему повезло в своей жизни полюбить по-настоящему целых три раза: деда, Отабека и Санкт-Петербург. И этой любви хватит на все программы, которые он уже откатал и которые еще предстоит только придумать.  В Петербурге всегда найдутся места, в которые было бы интересно попасть, даже если ты живешь в этом городе много лет или даже родился в нем. Где-то в этом списке было и Семимостье — мистическая точка на карте, откуда можно насчитать сразу семь мостов в поле видимости, не сходя с места. Об этой достопримечательности часто умалчивали пестрые туристические буклеты и онлайн-гиды на сайтах.  А еще на Семимостье можно было прийти и загадать свое самое сокровенное желание, которое обязательно сбудется, пусть и только тогда, когда это будет угодно судьбе. Отабек на сто процентов мог сказать, что это чистая правда. И теперь, стоя на Пикаловом мосту, как когда-то в свои далекие четырнадцать, он не мог понять, как здесь очутился. В Питере вновь была золотая, но мокрая и туманная осень. Ранее утро, судя по встающему солнцу и редким прохожим. Отабеку не было холодно. Он озирался по сторонам, на автомате считая мосты, которые попадались на глаза. Никольский, Красногвардейский, Торговый, маленький Смежный... Совсем рядом он услышал шаги, а, когда обернулся, замер, не в силах пошевелиться.  У парапета, низко склонив голову так, что почти не было видно лица за капюшоном, стоял Юра. Его Юра. Отабек не мог бы спутать его ни с кем ни на том, ни на этом свете. Что он здесь делает? Или, правильнее было бы спросить, что Отабек здесь делает — ведь Мила сказала, что вернуться обратно невозможно, если ты не проводник, да и лучше этого не делать. Как это может происходить? Отабек с жадностью разглядывал Юру. Если сейчас осень, значит, с его смерти прошло месяца три. В Питере сложно было точно определить, какой именно месяц на дворе. Юра закашлялся, и Отабек вздрогнул. Руки Юры находились за парапетом, и вдруг что-то звякнуло. Отабек подошел ближе и перегнулся через заграждение. Бутылка, причем пустая больше, чем наполовину. Похоже на ром или виски. — Юра, ты что? — обмирая, прошептал Отабек, глядя, как в замедленной съемке, как Юра запрокидывает голову и подносит бутылку к сухим губам. Капюшон съехал с его макушки, обнажая коротко и неровно остриженные волосы, и почему-то именно это, а не Юрины бледность и худоба, ударило больнее всего. — Волосы... зачем? — Что ж, тут вроде как исполняются желания, да? — Юра вдруг заговорил, и его голос звучал хрипло, будто у него был бронхит. — Семимостье... Бек, ты же мне как-то рассказывал, что загадал меня здесь. Загадал... — протянул Юра почти по слогам. — Как будто если бы ты этого не сделал, мы бы не встретились. И ты был так уверен, что эта штука работает. Может, проверим? Отабек сделал шаг к нему, протянул руку, но так и не решился дотронуться. Только не снова все это.  — Юра, Боже, почему? — спросил он, почти не слыша собственного голоса — настолько тихо он это произнес. — Ты бы сейчас наверняка сказал, что я спятил. На самом деле похоже, — Юра усмехнулся — ломко и горько, так, что Отабека продрал мороз по позвоночнику, как ледяной плетью хлестнули. Юра сделал еще глоток из бутылки и вытер рот тыльной стороной свободной ладони. — Юра, ты же спортсмен, — прошептал Отабек. — Черт, Яков названивает уже месяц. Говорит, ты там еще не съехал с катушек, Плисецкий? Надо выходить на улицу. Надо общаться с людьми. Ну вот я вышел, — Юра раскинул руки в стороны, сказав последнюю фразу очень громко (или Отабеку так только показалось?), и чуть не упал, едва устояв на ногах. Отабек огляделся и не увидел прохожих. Иначе кто-нибудь бы точно начал звонить в полицию. — Что на улице, что дома — какая разница? — продолжил Юра, вдруг встав ровно, словно не был пьян. — Здесь же должны исполняться желания, да? Считаем мосты. Собор слева, — Юра шагнул к парапету и вытянул левую руку с бутылкой в пальцах. Отабека передернуло. Ребра словно выламывали внутри из суставов, выкручивали по одной кости с каждым движением, с каждым словом. — Вижу раз. Следующий. Это, по-моему, Красногвардейский, — говорил Юра, поворачиваясь и продолжая указывать на все бутылкой. Мир вокруг казался нарисованным акварельными красками. И эти краски стекали со стен зданий, с мостов, с собора, как будто рисунок полили растворителем. Такая же кислота сейчас текла внутри Отабека — в каждом сосуде, в каждой вене. — Юра, Юрочка, перестань. Все будет хорошо, мы встретимся, что ты делаешь? — Отабек не в силах был пошевелиться, даже руку протянуть казалось настоящим подвигом. Он мог только стоять, держа руки вдоль тела, и говорить, не слыша себя. — Семь, — холодно отрезал Юра, сделав почти полный оборот. — Желание, да? — его глаза казались безумными. Но на этот раз они были зелеными, а не темными, как Отабек видел в тот день, который ему не хотелось вспоминать ни за что. — Я хочу, чтобы ты был здесь, со мной. Слышишь меня? Это мое желание! Сам говорил, что здесь это работает, — Юра говорил почти шепотом, глядя на мокрый асфальт под ногами. — Так пусть сработает. Отабек дернулся, словно его ударили. Боль прошлась по всему телу. Он зажмурился, не в силах больше смотреть на Юру. Когда они впервые встретились, он думал, что Юру нельзя сломать. Что его силы хватит на всех с головой, даже больше. Что он никогда и ни за что не сдастся. «Никогда не сдавайся», — говорил Отабек, обнимая его по вечерам, когда Юра волновался из-за соревнований, переживал поражение или просто грустил. И тот обещал, что всегда будет сильным. Теперь Отабек узнал, как выглядит сломанная сила, и думал, что это худшее, что он когда-либо видел. Собственная смерть казалась легче, чем то, что происходило сейчас на его глазах. И он не мог больше на это смотреть. * * * Первое, что увидел Отабек, открыв глаза, была Мила, сидевшая у окна в кресле с Луи на руках. Сам он лежал на боку на диване рядом с камином. Что произошло? Они же никогда не спали в этом мире — это просто было не нужно. — Мила, — позвал Отабек, удивившись собственному больному и хриплому голосу. — Бек! — Мила подорвалась, опустила Луи на пол и бросилась к нему. — Я ждала, пока ты очнешься! Как ты? — Будто спал неделю, — ответил Отабек. Губы не слушались. — Мне приснился такой странный сон... Будто бы Юра... — Бек, — Мила перебила его, тут же отводя взгляд в сторону. — Это был не сон. Отабек удивленно посмотрел на нее. Внутри все скрутило в узел от мрачного предчувствия. — Что ты имеешь в виду? — неуверенно спросил он. — Это не сон, — повторила Мила, все так же не глядя на него. — Это правда. Видение, — заметив, что Отабек открыл рот, собираясь что-то сказать, она выставила вперед обе руки. — Пожалуйста, молчи, я ничего не знаю! Я простой проводник, я не знаю, что с вами обоими происходит! — Ты ведь была уверена, что, если я уйду, ему будет легче, — бесцветно произнес Отабек, потирая виски. Голова болела. Было ощущение, что он крепко приложился обо что-то затылком. Легкие горели. — Значит, я ошиблась, Бек, — строго ответила Мила и, наконец, посмотрела ему в глаза. Отабек поежился и кивнул. Плохое предчувствие доламывало внутри то, что не успело сломаться, пока он наблюдал за тем, через что проходит его самый близкий человек. Когда Мила пришла к нему через несколько дней, бледная и напуганная, пряча глаза и выкручивая собственные пальцы, он понял, откуда были эти предчувствия. — Бек, будь сильным, — произнесла Мила. — У меня очень плохие новости. О Юре. Тьма, до этого сгущавшаяся внутри, накрыла с головой. И у нее не было ни имени, ни дна.