Семимостье

"Я боюсь позабыть твой смех, Я, как преданный пес, Когда чокнутый ливень смывает всех, Когда шумные грозы пугают всех, Я все жду твои теплые руки, Жду, что меня заберешь. Провожая за море солнце, Я чувствую ветер потерянных дней, Я все еще вижу, как ты смеешься, Я до сих пор слышу, как ты смеешься. Ты мерещишься мне повсюду Среди сотен и тысяч людей". — Знаешь, кого он мне напоминает? — спросил отец, откидываясь на спинку своего излюбленного кресла. — Кого? — Отабек вот уже минут сорок стоял у двери и жался спиной к косяку, будто примерз к нему лопатками. — Твою маму. О, Лола в юности была, как ураган. Такая неуемная, непримиримая, прямолинейная, как стрела, — отец сделал жест руками, словно стреляет из лука. — И эта стрела попадала тебе четко в самую задницу! — Пап! — Отабек хотел изобразить на лице осуждение, но, вместо этого, рассмеялся. — Не строй из себя невинность. Едва Юрка переступил порог этого дома, я сразу понял, к чему дело идет, — отец махнул рукой. — Я тебя слишком хорошо знаю. Отабека всю жизнь преследовало ощущение, что отец видит его насквозь. С матерью все было несколько иначе. Для нее не существовало полутонов, не существовало оправданий. Она упрямо верила в то, что абсолютно у всего должна быть причина и что человек сам ответственен за все, что с ним происходит. Прямо как Юра. Возможно, отец был прав. Забавная шутка Вселенной — несмотря на то, что в своей собственной семье он предпочитал общество отца, его родственной душой оказался человек, так похожий на мать. — Как ты понял, что она... — Отабек хотел задать свой главный вопрос, который крутился в его голове с того самого момента, как он вошел в кабинет. — Моя родственная душа? — перебил отец, начав копаться в бумагах на столе — явно для того, чтобы занять руки. Отабек кивнул и запоздало подумал, что отец даже не смотрел на него. — Да сразу почти, — отец смял какой-то документ и прицельно метнул его в корзину у дальней ножки стола. — На самом деле она практически свалилась мне на голову, как чемодан с деньгами. Или как кара небесная... — Ну пап! — пряча улыбку, воскликнул Отабек, хотя любопытство методично поедало его изнутри — родители никогда не рассказывали о том, как встретились. — Нет, я на полном серьезе. Это создание в юности носило каблуки, которые я первое время принимал за ходули. Я возвращался с учебы, хотел уступить ей место в автобусе, потому что боялся, что на таких кочках и в таких туфлях ее ноги просто переломятся пополам, как спички. Она была такая худенькая, первые годы я занимался тем, что делал из этой малюсенькой флейты фигуристую гитару! Юре, кстати, тоже не помешало бы поправиться, — отец задумчиво постучал пальцами по столу. — Мне и так все нравится, — тихо прокомментировал Отабек. — Конечно, тебе нравится. Что он творит на катке, что творит. Я до сих пор нахожусь в полной уверенности, что написать для него музыку было лучшим вложением в мировую культуру из тех, что я делал. — Он будет рад это узнать. — А ты ему не говори, — отец исподлобья глянул на Отабека. — Что он, что Лола добиваются успехов по жизни только тогда, когда бесятся на окружающих, что они их недооценивают. Так что прибереги эту новость для вашей старости. Так вот, — он прочистил горло и продолжил рассказ. — Едва я приподнялся, чтобы уступить ей место, как какой-то придурок рванул к выходу так, будто от его скорости зависело, как минимум, начнется ли немедленно третья мировая! Лола не смогла устоять на ногах и плюхнулась прямо мне на колени! И замерла. И я сидел, как дурак, вцепившись в нее, как в кубок чемпиона, обеими руками. Мы так проехали остановки четыре, делая вид, что все так и было задумано. На нас косился весь автобус от мала до велика — представь себе, что о нас думали! Лола сама по себе для того времени выглядела крайне экстравагантно — я даже не знал, откуда она брала эти чертовы туфли, такие в то время разве что из-под земли можно было достать. А тут еще и приземлилась парню на колени в общественном транспорте. Это тебе не милое знакомство, как в "Операции Ы". — Вы что, даже не разговаривали? И мама не извинилась? — спросил Отабек. — Какой там! Я проехал свою остановку, потому что просто не мог отклеить руки от ее талии. Мне тогда казалось, что проще оторвать язык от качелей в мороз, чем попросить Лолу выпустить меня. Мы доехали до конечной. И только спустя год твоя мать призналась мне, что должна была выйти на той остановке, на которой вылетел из автобуса тот ненормальный! — отец расхохотался и ударил раскрытой ладонью по деревянному столу. — Как тебе такое, сын? — А что было дальше? — Наверное, ты ждешь от меня, что я скажу тебе, что это была любовь с первого взгляда, что эта женщина выжгла мне душу и что там еще пишут во всяких книжках. Только когда мы вышли, я думал лишь о том, как добраться до дома, ибо у меня не было денег на билет. А это создание сделало вид, что именно туда и ехало, и резво так убежало от меня на своих каблуках, так ничего и не сказав. — Как же вы потом встретились? — спросил Отабек недоуменно. — Очень просто. Твоя очаровательная тетка Карина где-то через неделю потащила меня в театр на скучнейший в мире спектакль, где мы и столкнулись с Лолой в буфете. Она пролила свой кофе прямо мне на колено! От этой женщины одни неприятности! Отабек ушам своим не верил. Карина? — Да тетя просто купидон какой-то. Мы с Юрой тоже познакомились, благодаря ей. Отец хмыкнул. — Я догадался, хотя эта бестия молчала, как партизан на допросе. Сама она при этом так и осталась одна. Иронично. * * * После смерти человек больше всего цепляется за жизнь. Даже не за то, что у него было, или не за свои незаконченные дела. Скорее он просто хочет продолжать чувствовать все: дышать, словно еще жив, ощущать холод, тепло, запах, боль. Первое время Отабеку казалось, что он не существует вовсе, что его выключили, как вырубают из розетки отработавшую технику. Что кто-то дернул рубильник и погасил весь свет в радиусе нескольких миль. И только благодаря Миле, у него получилось вернуть себе чувства, которых ему так не хватало, чтобы не ощущать себя пустой консервной банкой. В аду никто не спрашивал, чего ты хочешь. Все ощущения здесь казались выкрученными на максимум и били по ушам, как громкая клубная музыка. Пахло гарью, бензином и жженым пластиком. Лицо горело так сильно, что Отабек то и дело касался кожи пальцами, проверяя, не пошла ли она волдырями. Мила, которая шла рядом, постоянно оглядываясь, все крепче цеплялась за его рукав. Они довольно долго шли по пустынной местности, видя перед собой только маячившие впереди темные горы. Под ногами похрустывал темно-серый песок, от которого поднимался удушающий жар. Юри, несмотря на обстановку, выглядел так, будто они вышли на прогулку в какой-нибудь прохладный парк. — Нам еще долго идти вот так? — решился задать вопрос Отабек, когда понял, что чертовы горы не приближаются ни на метр. — Что? — Юри остановился и обернулся с таким лицом, словно вообще забыл, что Отабек с Милой шли за ним. — Это я хотел тебя спросить, когда ты уже перестанешь витать в облаках и сконцентрируешься на цели. У меня-то полно времени, бери сколько хочешь, — он со скучающим видом обвел взглядом пустырь. Отабек напрягся. — Что ты имеешь в виду? — Слушай, мы сюда что, цветочки пришли понюхать? — выражение лица Юри совершенно не менялось. — О, я понимаю. Ты цепляешься за жизнь. Веришь, что твои воспоминания реальны. Веришь, что можешь все вернуть и зажить счастливо в каком-нибудь из уголков рая, где вечная весна и нескончаемые запасы виски в погребе. Именно поэтому ты идешь в ад и предаешься сладким грезам о собственной жизни, — его губы скривились, будто после большого глотка уксуса, и он сделал шаг в сторону Отабека, приближая свое лицо к его. — Но я бы посоветовал тебе не отвлекаться от цели.  — То есть мы блуждаем здесь, потому что я что-то делаю неправильно, а ты не сказал ни слова? — опешил Отабек. — Можно и так сказать, — Юри склонил голову набок, не отводя от него пронзительного вишневого взгляда. Отабек молчал, не в силах издать ни звука. На чем ему нужно было сконцентрироваться? Воспоминания не помогали, а только отдаляли от цели. Желание чувствовать жизнь даже здесь тоже играло с ним злую шутку. От запаха и жара начинала кружиться голова, в глаза словно песка насыпали, горло было сухим и першило так, будто он наелся мелкого стекла. В груди что-то дернулось, обжигая внутренности. "И крепости брать, и штурмовать ад..." Перед глазами вдруг возникло лицо Юры в день их первой встречи, когда он сидел на льду, замерев под руками Отабека, как гранитная статуя. О чем он тогда думал? Что-то заскрежетало, разразилось противным лязгающим звуком, и Отабек понял, что стоял все это время с закрытыми глазами. Под веками вспыхивали ржавые пятна. Он распахнул глаза и огляделся. Взгляд падал лишь на отдельные детали, сосредоточиться ни на чем не получалось. Он чувствовал лишь, как Мила крепче вцепилась в его локоть, будто хотела переломить руку пополам. Они стояли посреди горного перевала. То тут, то там между скалами сновали люди, перепачканные пеплом и сажей. Звенели цепи, вгрызались в каменные выступы металлические штыри, и массивные проржавевшие кольца на них с тошнотворным скрежетом перемещались вверх и снова вниз, когда цепи натягивались. Люди, скованные ими, толкали друг друга, падали на землю, разбивая лбы об острые камни. Отабек стоял, как столб, не шевелясь и даже не моргая, хотя глаза нещадно пекло изнутри. Слышно было, как тяжело и часто дышит Мила, как шуршат мелкие камушки под босыми ногами людей, как скрипит ржавчина, отслаиваясь от металла, как коротко вскрикивают от боли то тут, то там, как... — Интересный выбор места, — раздался совсем рядом голос Юри, и Отабек вздрогнул всем телом, услышав его. — Где мы? — спросил он, едва разлепив ссохшиеся губы. — М-м-м, — протянул Юри, и Отабек обернулся, чтобы увидеть, как он задумчиво проводит аккуратным пальцем по своим бледным губам. — Даже не знаю, как тебе сказать. В аду? Эта идея тебе в голову не приходила? — Прекрати это, мать твою! — Отабек дернулся было к нему, но Мила с совершенно неженской силой сжала его руку, заставив остановиться. — Бек, не слушай его! Думай! Думай о Юре! Нам нужно его найти, — сказала она. — Ты веришь, что сможешь найти душу в аду, даже не зная, что из себя представляет этот самый ад, — продолжал, как ни в чем не бывало, Юри. — Ты так любишь свое прошлое. Любишь свою жизнь. Хочешь существовать даже после смерти. А они, — он ткнул пальцем в какого-то бедолагу, который абсолютно бесцельно пытался взобраться на скалистый выступ с таким усердием, что кандалы врезались в его ногу до крови, — мечтают лишь об одном — умереть заново. Я ведь уже говорил, что вечность — крайне забавная штука? — Бек! — Мила глянула в сторону Юри, но потом снова посмотрела на Отабека. — Послушай меня. Отабек, как ни пытался, не мог понять, о чем она говорит. Он стоял еще какое-то время, тупо и бездумно глядя на то, как проминаются под босыми и грязными ногами темно-серые камни, как люди время от времени поднимают пустые и почерневшие глаза в грозовое небо, будто высматривая там что-то, но тут же в следующее мгновение устало роняя голову. Взгляд зацепился за что-то, блеснувшее между камней. Отабек, как завороженный, медленно пошел в эту сторону, едва передвигая словно налитые свинцом ноги.  — Бек, — слабо позвала его Мила, но он даже не обернулся. Он шел и шел, и чем ближе оказывалась скала, тем сильнее звенело в ушах и тем более удушливым становились запахи гари и бензина. Кто-то слепо врезался в него, но Отабек и головы не повернул. Глаза стали слезиться, перед ними все размывалось, как под водой. Он подошел к скале вплотную и уставился на предмет, блестевший так ярко на этой гранитно-серой поверхности, словно на него светило солнце. Серебряная цепочка. Сердце грохотало так, что перекрывало все остальные звуки. Отабек протянул руку и потянул за нее. Из-под острых камней вынырнула подвеска. Он поднял руку и, как безумный, разглядывал покачивающуюся на цепочке маленькую ласточку с острыми крылышками. — Бек! — Мила, возможно, кричала во все горло, но у Отабека было ощущение, что она находилась от него за сотни метров. * * * — Ну и ливень! — Юра отплевывался от воды, обнимаясь с широким деревом, под которым они прятались от зарядившего вдруг дождя. — Обалдеть мы в лес съездили! Он весь промок. Тканевый капюшон толстовки напитался влагой и тяжело облеплял волосы и щеки. Намокшие пряди потемнели и смешно торчали из-под него. Явно замерз — даже губы побелели. — А в прогнозе погоды дождя не было, — усмехнулся Отабек, чувствуя, как неприятно холодит кожу мокрая одежда. Дерево от ливня мало спасало, но лучшего варианта у них не было. — Где, в центре Питера? — Юра поморщился, стянул с головы капюшон и расстегнул толстовку, вытащил руки из рукавов и повязал ее вокруг пояса, оставаясь в одной белой футболке. — Ты чего, простудишься же! — Отабек попытался было развязать узел на животе Юры и вернуть одежду на ее законное место, но мокрая ткань, затянутая с неожиданной силой, так быстро не поддалась. — Она просто насквозь, — сказал Юра. — Фу, противно. И к рукам липнет. Взгляд Отабека вдруг упал на шею Юры, на которой блестела серебряная цепочка. Из-за ворота увидеть, была ли на ней подвеска, не получалось. — Что это? — Отабек протянул руку и осторожно дотронулся до украшения. — А... ласточка, — Юра подцепил пальцами цепочку и вытащил подвеску из-под одежды. Погладил, посмотрел Отабеку в глаза. — Мамина. — Я не видел ее у тебя раньше. И когда в Выборг ездили. — Я ее ремонтировал, она порвалась. За костюм зацепилась, — Юра продолжал вертеть в пальцах подвеску, оттягивая цепочку. — Красивая. И очень тебе подходит. — Матери ее отец подарил, когда они только встречаться начали, — объяснил Юра. — А мне потом ее дед отдал после... всего.  — Юр... — Папа маму ласточкой называл. Вычитал где-то, что это символ новой жизни. Типа встреча их для него, словно чистый лист была, — продолжил Юра, все еще не выпуская подвеску из руки. — Как ее звали? — спросил вдруг Отабек, сам не понимая, почему именно в этот момент это оказалось таким важным. — Настя, — ответил Юра. — Дед все иногда с ней разговаривает, когда думает, что я не слышу. "Что думаешь, Настасья?" Он сжал ласточку в кулаке, подождал немного и сунул руку под ворот футболки, потом вытащил, оставив подвеску там, провел по ткани ладонью. — Тебе идет, — зачем-то повторил Отабек. — Мда... — протянул Юра, жмурясь от попадавших в глаза капель дождя, которые разбивались о густую листву дерева. — Теперь я понимаю, почему отец говорил о новой жизни, — он посмотрел на Отабека, и тот не выдержал, взял его за руку, дернул на себя, прижал к плечу. Мокрые оба — так что плевать. * * * — Бек! Бек, ты меня слышишь? — как сквозь толстый слой ваты, Отабек различил крик Милы. Ласточка все еще покачивалась из стороны в сторону, как серебряный маятник, на фоне грузного штормового неба. Она казалась ярким пятном на черно-белой картине. Сомнений не было. — Это его, Мила, — произнес Отабек, как ему показалось, достаточно громко, хотя с губ сорвался лишь едва различимый шепот. — Его ласточка. Его... Отабек не договорил и вдруг сорвался с места. Он шел и шел, наталкиваясь на людей и прорываясь вперед. Где-то там. Нужно идти. Нужно бежать. Скорее. Если достаточно быстро идти, успеешь. Если достаточно громко кричать, услышат. Запах гари усилился. Миновав широкий скалистый выступ, Отабек на полной скорости повернул за него и онемел, резко останавливаясь и от этого едва не падая на спину. Мила врезалась в него, но он даже не шелохнулся. Вокруг царило настоящее безумие. Горели костры, от которых в и без того мрачное небо поднимался черный дым. Люди кричали, дрались и грызли друг друга, как стая голодных одичавших псов. Они все были в царапинах и болячках — старых, заживших и свежих, совсем новых, на которых еще кровь не обсохла. Скрежет металла здесь был еще громче. Справившись с ужасом, накатившим, как волна цунами на берег, Отабек сжал зубы и шагнул вперед. Нужно идти. Нужно двигаться дальше. — Бек, стой! — крикнула Мила, схватив его за руку. — Стой! Остановись! Юры там нет! Отабек замер. — Он не там! Ты же знаешь! Стой! В куче хаотично перемещающихся и почти одинаковых грязных ссутуленных фигур мелькнула светлая макушка. Отабек дернулся, делая еще несколько шагов и увлекая Милу за собой. — Юра! — крикнул он, насколько хватило саднящих от жара и сухого воздуха легких. В толпе показалось знакомое лицо. Юра стоял метрах в десяти и улыбался — мягко и спокойно. Отабек едва не упал лицом вниз — так резко подался в ту сторону, как вдруг руку обхватили чьи-то холодные пальцы. — Стоять, — скомандовал Юри спокойным ледяным тоном. Отабек лишь на секунду повернулся к нему, а когда вернулся взглядом к толпе, Юры там уже не было. — А теперь слушай меня, рыцарь, — строго продолжил Юри, дернув Отабека за руку и заставив посмотреть на себя снова. — Ты повелся на иллюзию, тем самым потеряв с Юрой всякую связь. — Что? — выдохнул Отабек, сжимая в кулаке найденный кулон так сильно, что острые крылышки впились в ладонь. — Ты пытаешься уповать на связь, о которой не знаешь ни черта, — взгляд Юри был злым и колючим, глаза потемнели. — Что такое, по-твоему, родственные души? Любовь такая, что не можешь ни спать, ни есть? Заканчивать фразы друг друга? Читать мысли? Думать об одних и тех же вещах одинаково? Так вот все это полная чушь, — последнее слово он произнес свистящим шепотом. — А ты что, психоаналитик? — зло выплюнул Отабек, чувствуя, как горло сковали спазмы, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. — Называй, как хочешь. Тебе кажется, ты все понимаешь, что знаешь лучше. Крутишься в воспоминаниях, как тупая белка. Веришь всему, что видишь, вместо того, чтобы сосредоточиться на том, что было для вас важно. "А ты никогда... не сомневался в том, кто твоя родственная душа?" "Никогда не сдавайся". Отабек почувствовал, как сорвалась с ресниц и скользнула по щеке горячая капля. Потом еще одна. Он поднял руку и пальцами коснулся своего лица. — Бек, — жалобно позвала Мила, до этого покорно молчавшая. — Люблю. — Кого, Питер? — Тебя. Отабек прижал тыльную сторону ладони к губам. Грудь ходила ходуном. — Он не здесь, — произнес Отабек. Юри кивнул. Его бледное лицо казалось маской, которую хотелось соскрести с его кожи ногтями. — Она дальше с нами не идет, — Юри мотнул головой в сторону Милы. — Почему это? — вскинулась та. — Ты держишь его в том мире, из которого он и так не может выбраться. Здесь иные законы. Я и без того не верю в то, что он пытается сделать, а ты еще и создаешь помехи. Если ты хочешь, чтобы он нашел его. Хочешь, чтобы у него была хотя бы возможность сказать "прощай", ты должна уйти. Мила посмотрела на Отабека. Тот ответил на ее взгляд, потом перевел его на Юри, который стоял все с тем же безучастным выражением на лице. — Бек, — Мила подошла ближе. — Думай о Юре. О тех словах, что говорил ему, чтобы помочь, когда ему было плохо. О том, что вас связывало. Что было для вас важно. Ты его найдешь. "Папа маму ласточкой называл. Вычитал где-то, что это символ новой жизни".  "Наверное, ты ждешь от меня, что я скажу тебе, что это была любовь с первого взгляда, что эта женщина выжгла мне душу и что там еще пишут во всяких книжках". Голоса сливались в голове в единый гул, смешиваясь и путаясь, как клубок змей.  "Ад открыт для посещений, знаешь ли?" Главное, чтобы этот ад не стал твоим собственным. "Пoвepнуть бы вpeмя вcпять, Я гoвopю o тeбe, гoвopю кaждoй звeздe, Чтo бoюcь тeбя пoтepять, я тaк бoюcь тeбя пoтepять. И я нe знaю, кудa мнe идти, гдe иcкaть, ты вeздe".