xiubaek box

Это всегда происходит за пять минут. Успеваешь вставить патроны в пистолет и приставить его к своей голове. Успеваешь попрощаться с друзьями и близкими — мысленно, потому что если тебя ранили, то ты ставишь таймер на часах и прячешься подальше от всех, в отдельной комнате. Первый признак — потеря памяти. Рана, конечно, тоже как признак: на руке подсыхающие струйки крови, пульсирующая боль разодранной плоти, и пальцы подрагивают под тяжестью пушки. И потом ты заставляешь себя вспоминать: какого цвета его одежда? А волосы? Где я? И где… — Минсок, открой дверь, твою мать! Взгляд на руку, на измазанные кровью часы, где стремительно идет отсчет секунд. Нет, впускать его точно нельзя. Еще две с половиной минуты — надо вспоминать. С улицы раздается рычание, где-то на первом этаже срабатывает самодельная сигнализация — бренчат привязанные в леске железки. Они уже тут. — Тебя не укусили! Я видел! Открой дверь, я перевяжу твою руку! Он не видел. Он был на другом углу дома. Прятался там, чтобы не смотреть, как злая толпа мертвяков преследует тебя. Он стоял там и только слышал, как ты кричишь ему убегать и прятаться, готовый пожертвовать собой, привести в исполнение план и увести зомбарей подальше в лес — дать ему шанс выжить. И он не видел из-за угла, как ты упал, по-дурацки запнувшись о свои же ноги, как едва успел прострелить мертвую башку прямо на расстоянии вытянутой руки и как потом заразный труп по инерции свалился на тебя, а его гнилая кровь попала в свежую рану. Ты нажал кнопку на часах — сразу же, как договаривались, — и побежал. А он увидел тебя только, когда ты добежал до угла дома, перепачканный той гнилью, и снова закричал, что надо идти через задний вход — вы едва успели закрыть дверь перед рвущейся внутрь дома толпой. Отсчет уже пошел, но Бэкхён этого не видел. — Да впусти же ты меня! — он бьется в дверь, и выломает её, точно выломает, но ему потребуется на это больше двух минут. — Скажи что-нибудь! Он зря кричит — это только привлекает внимание тех, кто уже прорвался внутрь и бродит по нижнему этажу. Найти полуслепыми глазами лестницу и понять протухшим мозгом, что еда наверху — сколько минут займет это? — Спрячься в другой комнате, пока они не поднялись, — ты наконец говоришь, потому что вспоминаешь: у него черные растрепанные волосы, ссадина на скуле — неопасная, от какой-то ветки, — он одет в темную футболку с надписью, а еще ты любишь его больше себя. Больше жизни, которую несколько минут назад был готов отдать, лишь бы он остался цел. — Я никуда не пойду без тебя! — каждая фраза все громче, что только ухудшает дело. На часах еще минута. Сколько можно вспомнить за шестьдесят секунд? Пару лет жизни, обрывками, фрагментами, где в каждом моменте мелькает знакомое лицо, звучит тот же голос, что сейчас срывается на крик за дверью, только в прошлом, в спокойное время, он был мягче и шепотом где-то на ухо. Еще бесконечные шутки, раздражающие, но милые привычки, и какие-то еле уловимые теплые чувства внутри — теперь боль, страх и, кажется, еще слезы по щекам перебивают их горьким запахом конца. — А помнишь, как мы… — Помню, — перебиваешь, не дослушав, потому что ты всё помнишь, хотя уже четыре с половиной минуты как не должен, но так отчаянно не хочешь упасть в черную бездну, что борешься с вирусом на каком-то ментальном уровне. И кажется, что последнее, что ты увидишь в жизни — это часы, в такт которым ты беззвучно шевелишь губами, проговаривая: «Двадцать восемь, двадцать семь, двадцать шесть». И прижимаешь дуло пистолета к виску, вжимаешь его до боли, чтобы точно попасть, чтобы наверняка, пока на руке уже: «Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать». Бэкхён за дверью смолкает — будто тоже отсчитывает последние мгновения. Когда часы издают короткий сигнал, то твои пальцы, сжимающие пушку, уже почти белые от напряжения. — Бэкхён? — Что? — тот самый голос из прошлого — тихий, спокойный. Неустойчивым шагом подходишь к двери, открывая ее здоровой рукой — Бэкхён сидит на корточках у стены, наплевав на то, что рычание мертвяков уже слышно у лестницы, и поднимает на тебя такой взгляд, что кажется, будто и ты тоже уже умер. — Я тебя помню. Спустя пять минут ты выживаешь.