Раб на воле

      Я настойчиво толкнул плечом неподатливую входную дверь и шумно втянул носом затхлый, горький воздух. Дух в поместье, отвоёванном Фенрисом у Данариуса под собственное место обитания, стоял зачастую совершенно невозможный, а пыль и всевозможный хлам в помещениях были повсюду и везде. Эльфу это было, скажем мягко, безразлично. Если он и бывал в этом поместье, и проводил в нем время, то только в одной комнате – самой большой и роскошной после парадной (но все равно убитой насмерть бардаком) – той, что дальше всего от главного входа, в противоположном конце особняка. И именно оттуда сейчас до моих ушей доносился тихонький с присвистом храп. Я изумленно уставился в ту сторону и зашагал немного уверенней. Сколько живу на свете, а ни разу не слышал о том, чтобы эльфы издавали такое надрывное благозвучие.       В действительности эльфы храпят - и делают они это с душой и размахом - лишь в одном случае. Если напьются вдрызг.       Именно в таковом состоянии я и обнаружил нынешнего хозяина особняка, когда поднялся в его насквозь провонявшую перегаром комнату. Окна были наглухо затворены, камин истлел и слегка курился дымком, а непосредственно Фенрис вальяжно развалился в кресле, блаженно запрокинув голову и явно умом сейчас пребывая вовсе не в Тедасе, а где-то далеко, у Андрасте на куличиках. В общем-то, эльф просто спал непробудным сном, и больше ничего. Бутылка вина, по всей видимости, выпавшая у него из руки, когда тот уснул, лежала прямёхонько рядом с креслом в центре большого уже высохшего пятна. Мысленно я вновь и уже в который раз проклял Данариуса и его винные погреба в этом поместье. Когда-нибудь, я был в этом уверен, Фенрис сопьётся по его милости.       Делать было нечего. Быстрыми шагами я прошелся по комнате, раскрывая узкие ставни окон, дабы хоть немного проветрить воздух холодной киркволлской ночью. Затем собрал в одном месте, у вестибюля внизу, целую артбатарею из опустошенных винных бутылок, а так же из их разбитых черепков, дабы попозже организовать утилизацию всего этого дела. Затем вернулся к Фенрису. Посвежело, от эльфа даже перестало разить. Метаболизм, надо же. Я с горькой усмешкой оглядел его с ног до головы – Фенрис ничуть не сменил позы во время моей уборки, перестал издавать звуки, лишь как-то странно хмурился и сквозь сон бормотал нечто невразумительное. Я сокрушенно вздохнул и закатал рукава. Хорошо хоть этот пропойца догадался доспехи снять, прежде чем упиваться. Полулежал он в перехваченной коротким поясом серой рубашке, подозрительно чистой, для такой ситуации, и в своих обыкновенных темных штанах эльфийского покроя. «Тем лучше. Будет проще нести». И, не медля ни секунды, легко подхватил не сопротивляющегося эльфа на руки, отнес к кровати и так же легко опустил его прямо поверх покрывала. С губ его сорвалось нечто протестующее, он еще больше нахмурился, пробормотал что-то и, успокоившись, наконец, больше не подавал признаков бодрствования, забывшись сном.       Я опустился рядом с кроватью прямо на пол, сторонясь очередного засохшего уже давным-давно пятна на полу. Разговора в ближайшие часов пять не получится – факт. Но уходить из поместья совсем не хотелось, хоть и до моего собственного дома отсюда было – рукой подать. А вот почему… Я и сам не знал. Я цокнул языком, откинув голову назад, и вдруг вздрогнул всем телом. В сонном бреду рука Фенриса легонько коснулась моих волос. Совсем легонько, не нарочно, едва ощутимо. Случайно. Я горько усмехнулся. «Всего-то… а уже мурашки. Держи себя в руках, Хоук». Я невольно поежился от прохладного сквозняка, сложив руки на груди и поджав губы. И все же позволил себе одну лишь малость. Всего одну, всего лишь малюсенькую безделицу. Я не удержался и легонько ткнулся макушкой в его ладонь. И на мгновение почудилось мне, будто его тонкие, изящные пальцы в ответ ласкают мои волосы.       Но, разумеется, всего лишь почудилось. Я задремал, забывшись беспокойным сном, именно с такой мыслью.       Очнулся я ровно в той же позиции, что и отрубился, однако, с той лишь разницей, что на сей раз надо мной нависало озадаченное лицо Фенриса, изрядно плывущее в моих еще не продранных толком глазах. Я сконцентрировался, приободрился и, наконец, свел вопросительный взгляд в одну точку – в кончик по-эльфийски правильного прямого носа моего товарища.       - Который час?       Фенрис отпрянул от меня и, отчего-то не спеша с ответом, отвернулся и принялся что-то делать со своими узкими манжетами рукавов: не то поправлять, не то просто теребить с пылом и усердием эльфа, желающего эти манжеты оторвать – за его спиной были видны только резковатые телодвижения. Наконец, он подал голос, беспардонно проигнорировав вопрос:       - Прости, мне не хотелось, что ты это всё видел. Судя по тому, что творится в прихожей, ты тут похозяйничал, пока я спал?       Хрустнув всем тем, что в моём теле могло хрустеть и затечь во время долгого лежания в одинаково неудобной позе, я поднялся и тотчас же уселся на фенрисову кровать. Пахло им. Очень сильно пахло, притом, что я никак не мог понять, чем же пах сам Фенрис. Молодым, сильным телом, чем-то свежим, как ночной воздух… и яблоками. Удивительное сочетание. Три года назад оно свело меня с ума. Сейчас оно отозвалось холодными, приятными мурашками, пробежавшими по моей спине.       Ну и еще немного пахло перегаром и добротным вином. Но к самому эльфу это имело мало отношения, скорее к его вчерашней пьянке.       - Немного похозяйничал, да, - я кивнул, не без удовлетворения глянув на Фенриса. – Всё в порядке. Мне не трудно.       - Да… - невнятно протянул эльф, пробормотав себе под нос, - мне не хотелось предстать перед тобой в таком виде.       Мы помолчали. Он так и стоял, отвернувшись от меня и, вероятно, не отрываясь, глядя в давно остывший камин. Глядя своими поразительными зелёными глазами. Но, спустя минуту, заговорил, видимо, управившись и с манжетами, и с волнением:       - Ты ведь пришел не заночевать у меня, Хоук, и не выкинуть мусор. Ты хочешь поговорить?       - Хочу.       - О чем?       - Ты издеваешься? – Я свел брови к переносице.       Фенрис развернулся и взглянул на меня тускло сверкающими в рассветном полумраке глазами-огоньками. Лицо его в этот миг выражало то же, что и тогда, в Висельнике, когда он, схватившись за волосы на голове, в отчаянии сползал спиной по стене.       - И не думал. – Голос эльфа звучал тихо, переливался знакомой мне интонацией чуть дрожащей суровости и непоколебимости. – Ты ждешь, что я скажу тебе что-нибудь новое, я знаю это. Ждешь, что я брошусь к тебе с извинениями за то, что произошло, распоюсь, что был не в себе и что больше никогда не подниму на тебя меч. Это было бы уместно, Хоук, но нет.       Я неотрывно глядел на него, не сводя глаз с его глаз. Он отвечал прямым взглядом: печальным и обреченным. Кулаки мои непроизвольно сжимались и разжимались. Я с упоением и горечью вдыхал аромат свежих яблок и чего-то совершенно неуловимо свежего, и слушал, не перебивая.       Фенрис ненадолго притих, снова отвернувшись к камину, сделав несколько шагов и проведя рукой по запястью, несильно потерев его. Теперь я мог разглядеть, что беспокоили его вовсе не манжеты, а узоры лириумных татуировок, что, по всей видимости, сейчас нещадно жгли ему кожу. Я промолчал.       - Я не знаю чего ждать от себя. Когда я убивал их… воинов тумана, я не знаю, был я в своём уме, или это было помешательство из-за лириума, Данариуса, Создатель знает чего еще. Мне все равно. Их кровь на моих руках. И, клянусь костром Андрасте, и твоя кровь была бы тоже, не прикончи тогда Варрик этого ублюдка. Но, веришь или нет, я не хотел. Ни тогда, ни сейчас. Куда больше бы хотел перерезать себе самому глотку, чем выступить против тебя. Чем потерять тебя…       Точно лопнувшая туго натянутая струна, дрогнул его голос. Он отвернулся - слишком порывисто и неловко, чтобы я не заметил, как исказилось болью его лицо. Я встал, сложил руки на груди и слушал, стараясь не упускать ни единой надрывной интонации, ни единого рваного жеста, отчаянного взгляда, измученного вздоха.       - Я не буду просить у тебя прощения, Хоук, нет, потому что я был и остаюсь рабом и убийцей. – Фенрис вдруг повернулся ко мне лицом, перекошенным холодной яростью. - Вещью, способной только исполнять приказы. И убивать. Без разницы кого: женщин, детей, друзей. Раб не задаёт вопросов. Понимаешь, Хоук?! – на глазах эльфа проступила влага, а голос его звучал всё громче и надсадней. - Он идёт и убивает!       Я не понимал. Я ведь никогда не был рабом. Но я ответил: тихо, приглушив разгорающийся пыл эльфа.       - Нет, Фенрис. Не понимаю. И, к счастью, не пойму никогда. – Я помолчал недолго, пристально вглядываясь в его блестящие от влаги зелёные глаза, вслушиваясь в стук его сердца, что был слышен даже мне: настолько эльф был взъерошен изнутри. – Но чьим рабом ты был, когда, не спросясь, пришёл ко мне три года назад? По чьему приказу целовал меня и подставлял кожу под мои поцелуи? Или тебе приказали влюбить меня в себя? Кому ты так ревностно служил, что беззаветно отдавался мне, исходясь в таких стонах, что я до сих пор вспоминаю ту ночь с замиранием сердца? Ответь мне, не прячь глаз, - я уже подошел вплотную к Фенрису, когда тот попытался смущенно отвернуться, и легонько коснулся его подбородка. Зеленые, широко распахнутые глаза-изумруды заворожено и с невыразимой тоской смотрели на меня: то в ответ в глаза, то на губы, что шептали в предельной близости от его собственных искусанных губ, - Ты ведь по своей воле пришел ко мне, Фенрис. И сам надел на запястье платок. Добровольно носил его целых три года. И все равно не сказал мне ни слова. Так и не сказал, что тебе жаль.       Я снова замолчал, с трудом отняв руку от его лица. Взгляд его, обращенный ко мне в упор, обезоруживающий, был совершенно растерян. А от его белых волос нещадно пахло свежестью, сродни той, что врывается ночью из открытого настежь окна. И яблоками. Любимыми Фенрисом яблоками. Я вдохнул поглубже.       - Тебе жаль?       Пауза. Через открытые ставни дуло прохладным киркволлским рассветом, ветер играючи ласкал полупрозрачную занавеску. Ерошил его прямые белые волосы.       - Мне жаль. И тогда, и сейчас.       Мы помолчали еще, наверное, минуту, вглядываясь друг другу в глаза. Столько мне понадобилось, чтобы решиться снова коснуться ладонью его нежной кожи, провести ею по щеке, очертить кончиками пальцев изящный изгиб шеи. Я произнес чуть шутливо, улыбнувшись одними только уголками губ:       - Я прощу тебя, Фенрис. Если ты поцелуешь меня. Сейчас.       Я мог ожидать от этого эльфа любой несуразности в этот момент. Он мог залепетать что-то несусветное, смущенно опустить глаза и отвернуться. Фенрис мог даже примиряюще усмехнуться в ответ и ткнуть меня кулаком в грудь, чтобы я бросил говорить такие наглости прямо в лицо. Но случилось то, чего я совсем не ожидал. Не медля ни мгновения, только последнее слово слетело с моих губ, он тотчас же подался вперед всем телом и, обняв меня за шею и прижавшись так крепко, как это вообще было возможно, увлек меня в долгий, страстный поцелуй.       Ветер тихонько шелестел занавеской и бумагами на столе. Пахло удивительной прохладной свежестью и спелыми яблоками. Фенрис обожал яблоки. Сквозь пьяняще сладкий поцелуй я подумал про себя, что обязательно буду приносить ему свежие каждый день или через день. Но о чем я действительно думал, пока стискивал его гибкое тело в своих неловких объятьях и наслаждался касаниями его горячих губ на своей шее, так это о том, что, как бы то ни было, но эльф всё-таки прощён.       Вернее, мне очень хотелось убедить себя в том, что он прощён.