Полуночное радио

Рейчел – взрослая девушка, которая играет в балерину. Именно так она чувствует себя каждый день. Именно такие мысли крутятся в ее голове после каждого выступления. У Рейчел всегда были огромные мечты – больше ее самой, больше этого жалкого городка, где ей суждено было родиться. Рейчел хотела блистать. Рейчел хотела сверкать. Рейчел хотела стоять на сцене в свете софитов и сводить с ума весь Нью-Йорк разом. Чем выше поднимаешься, тем больнее падать, Рейчел. Ее амбиций, таланта и силы воли хватило на то, чтобы почти исполнить ее мечту. Почти. Она уже была прямо перед ней, переливалась всеми красками так ярко, что, казалось, можно пальцами дотянуться. Проблема была в том, что Рейчел всегда целилась выше. Выше всех остальных и выше того, что имела на данный момент. Вот и оступилась в итоге. Насколько элитарным не казался бы со стороны балет, там слишком много людей, слишком много талантов. Сколько выпускников всех школ попадет в итоге в Нью-Йорк Сити балет? Да и вообще, во сколько она выйдет в тираж, в тридцать? Так Рейчел думала, когда смеха ради за компанию с подружкой пришла на прослушивание на роль в новом сериале и неожиданно для себя получила роль. Да, Лос-Анджелес. Да, на образование не будет времени. Да, никто не даст ей вернуться. Но Рейчел не была бы Рейчел если бы не поставила все на удачу и не рискнула. И проиграла. Возвращаться в Огайо после своего ужасного ТВ-провала было больно, стыдно и невероятно страшно. Танцевать в местной труппе казалось унизительным, но она, сцепив зубы, задвинула на дальнюю полку свои погасшие нью-йоркские мечты. Не то чтобы ее коллеги ужасны. Нет. В этом жестоком мире где так много ярких звезд чтобы добиться хоть чего-то нужно наизнанку вывернуться. Все вокруг нее работали не покладая рук с детских лет. Но все вокруг такое… дешевое. Да. Именно это слово всплывает каждый раз в голове Рейчел. Дешевые декорации, дешевые костюмы, дешевые постановки, дешевые входные билеты, дешевая обстановка, дешевая карьера. Нет лоска и роскоши, нет убийственного труда, больше похожего на пахоту. Все в полноги. Рейчел снова грезит вырваться отсюда. Но пока… она просто танцует. * Есть еще кое-что, что отличает Огайо от Нью-Йорка. В Огайо живет Финн. Они знакомятся после одного из ее выступлений. Когда она собирается и выходит из здания, там стоит какой-то высокий парень в надетом на голову капюшоне. Он видит ее и шагает вперед. Холодный осенний ветер тут же становится еще более пронзительным, у Рейчел мурашки бегут по спине. Она уже хочет броситься внутрь, обратно, но мягкий низкий голос ее останавливает: – Вы сегодня были великолепны. Рейчел замирает на месте, все еще хмурится, но страх немного отступает. – Я… Меня привели сюда друзья, и я… Я никогда такого не видел. Спасибо вам. Рейчел кивает, поднимая уголки губ в улыбке – выходит немного надменно, но это то, что пришло вместе с упорным трудом и стараниями доказать всем свой талант. Это из нее уже не выбьешь. – Спасибо, очень приятно. – Рейчел идет к машине. Ей в спину доносится: – Меня зовут Финн! С тех пор Финн не пропускает ее выступления. Сначала это просто цветы. Каждый раз Рейчел выходит на поклон и каждый раз видит знакомое лицо и руки, протягивающие букет. На четвертый раз Рейчел становится неловко, потому что незнакомый ей человек столько тратит на нее. И она просит Финна прекратить. Цветы появляются реже. Но Финн все так же продолжает приходить, все так же смотрит на нее своими сияющими глазами, все так же произносит слова благодарности. Финн становится частью ее жизни. Он для нее по-прежнему лишь поклонник, у которого ей известно лишь имя, и она считает это правильным. Это какая-то граница, которую она не считает нужным переступать. Финн и не пытается. Даже когда общение становится более тесным, даже когда Рейчел, в очередной раз увидев его после выступления, приглашает в свою скромную гримерку. Даже когда он начинает ждать ее там после каждого выступления, всегда готовый помочь с чем угодно, массирует плечи, ступни – это одновременно и жутко интимно, и не интимно совсем. Они даже почти не говорят – Рейчел, всегда выкладывающаяся на сто процентов, молчит от усталости, а Финн… просто молчит и слегка улыбается. Это странно до крайности и в то же время не странно вообще. * Возможно, это продолжалось бы годы. Но у Рейчел ломается машина. Сантана, одна из их труппы, советует ей поехать к Хаммелу и даже вызывается сопроводить. Рейчел замирает как вкопанная, когда видит вылезающего из-под какой-то машины Финна в синем комбинезоне и с перепачканным в масле лицом. Финн тоже застывает. У Сантаны вырывается смешок (она, конечно же, как и все остальные, знает о странном поклоннике Берри; она, конечно же, знает, кто такой Финн Хадсон; она, конечно же, неслучайно привезла сюда Рейчел). Пока Берри сбивчиво пытается объяснить, что не так с машиной, Сантана сидит на стуле около входа, закинув ногу на ногу и покачивая носком туфли. Она что-то листает в своем телефоне, и тут ей звонят. – Простите, нужно ответить, – щебечет Сантана, вставая и выходя наружу. Рейчел с Финном, которые столько раз оставались наедине, как по команде краснеют и отворачиваются друг от друга. Потому что это совсем другое. Потому что за окном ярко светит солнце, Финн в этом смешном комбинезоне, взлохмаченный, удивленный и смущенный, Рейчел с распущенными волосами в джинсах и свитере, и они больше не Балерина и Поклонник. Они впервые Рейчел и Финн, и это совсем другое. – Ну, эм… – Финн чешет затылок, не знает, куда деть руки. – Починка займет пару дней. Рейчел много-много раз кивает. Слишком много, пожалуй. – А, эм, мы позвоним вам, когда машина будет готова. Рейчел снова кивает. Ей кажется, что нужно что-то сказать. – Так ты, ну, работаешь механиком, да? – Рейчел мысленно бьет себя за это «ну». Финн (немного бледный) улыбается: – Да. – «Шины и масла Хаммела»? Ты Финн Хаммел? – Нет, я, эм, Финн Хадсон. Берт Хаммел – мой отчим. Это его сын с парнем впервые привели меня на твое выступление. Они никогда не говорили об этом, и Рейчел краснеет. Говорить о ее танцах здесь, а не в гримерке – это непривычно. Сантаны по-прежнему нет. – Ну что ж, я тогда, пожалуй, пойду… Увидимся после концерта, да? Финн вздрагивает, и Рейчел тоже. Они никогда не договаривались о следующей встрече. Финн просто приходил. Он кивает, немного медленно: – Да, конечно. * Финн приглашает ее на свидание после следующего выступления. Он снова приходит с букетом, в этот раз поистине исполинским, который выглядит в руках хрупкой Рейчел еще больше. Когда она заходит в гримерку, он не ждет ее, как всегда сидя в старом кресле, а расхаживает из угла в угол, закусив губу. Рейчел хмурится: – Финн? Что-то случилось? – Да, то есть нет, – Финн смотрит на нее и, глубоко вздохнув, выпаливает, – Рейчел, ты бы не хотела сходить куда-нибудь? Со мной? – Я, о, да, – Рейчел выдыхает, заметив, что она задержала дыхание. Финн хлопает глазами: – Да? – Да, – повторяет Рейчел, – с удовольствием. – Ей немного страшно, но она слишком устала, чтобы переживать сейчас еще и об этом. В своей гримерке она чувствует себя спокойно, и ей кажется, что чтобы ни случилось, все обязательно будет хорошо. И Финн… Финн – ее якорь. Благодаря Финну она гораздо меньше думает о том, как жестоко обошлась с ней судьба. Благодаря Финну ее больше не тошнит от одного вида этой гримерке. Благодаря Финну она снова танцует, получая от этого удовольствие. Они идут в кино на следующий день. Еще через два дня идут в Брэдстикс, еще через два – едут в автокинотеатр. Рейчел каждый раз возвращается домой, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце и восстановить сбившееся дыхание. Она еще совсем юная, у нее не было времени на романы, и для нее все в первый раз. Она каждый раз зарывается лицом в одеяло, стараясь остановить бурлящий поток мыслей, которые захлестывают ее по одной простой причине: Рейчел влюбилась. И в следующий раз, когда они выходят из кафе, Рейчел целует Финна. Она делает это, как все в своей жизни: решительно, будучи уверенной в правильности поступка и не думая о последствиях. Финн выше ее на добрых полголовы, поэтому Рейчел приходится встать на носочки и потянуть его за воротник рубашки. Финн столбенеет в ее руках. А потом отвечает на поцелуй, обхватывая ладонями ее талию так нежно, словно боясь разрушить момент. И это так же прекрасно, как свет софитов и рукоплескание публики. Но это только для них двоих.