Стальная дева

*** В конце концов, она уснула, уткнувшись Эйну в плечо, и он отнес ее в жилой бокс — новый, в тот, куда она переехала после… после. Эйн запрещал себе вспоминать: как она схватилась за кнут, а он за игольник, и момент выстрела. Она выжила только чудом, уже который раз выживала чудом — и Эйн думал, что рано или поздно любые чудеса заканчиваются. Ее новый жилой бокс оказался почти пустой — узкая солдатская койка, тумбочка рядом, и магнитный крючок, на котором висела запасная униформа. Мара проснулась на пару секунд, когда Эйн положил ее на кровать, сам устроился рядом. — Габриэль? Уходи, — может, она хотела, чтобы это звучало внушительно. Как команда от стальной девы. Но вышло тихо и слабо. — Уложу тебя и уйду. Спи, — шепнул в ответ он. Мара закрыла глаза и моментально отрубилась снова. А он, конечно, соврал и никуда не ушел, лежал рядом, прижимал к себя и чувствовал, как она сама подается ближе, навстречу теплу. Эйн вспоминал — разные мелочи, случаи, когда Мара шла ему навстречу, потому что он человек, потому что какие-то вещи он не умел и не хотел принимать. Он сам? Нет, он этого не делал. Раз за разом повторял, как ненавидит все герианское, не хотел иметь с их Империей ничего общего. Он сказал это даже их императрице, и чувствовал себя правым. И императрица решила отказаться от Земли. Оглядываясь назад — Эйн на ее месте тоже бы отказался, потому что не смог и не захотел бы воевать с союзниками, которые ни во что его не ставят, которые не понимают и даже не пытаются понять. Он был таким идиотом. По правде говоря, он до сих пор не видел ничего хорошего ни в Испытании, ни в выбраковке, ни в одержимости герианцев силой. Но теперь он хотел понять — потому что это было Маре важно. Сделать ей шаг навстречу после всех шагов, что сделала она, после всего, что их связало. *** Ее разбудил сигнал личного компьютера — тихий, навязчивый звук, который пульсировал в воздухе вместе с виртуальным экраном оповещения. На экране светились герианские символы, Эйн больше не мог их читать. Мара тихо застонала, беспомощно и жалко, и только тогда открыла глаза. Эйн почувствовал, как она напряглась, застыла, когда поняла, что он рядом и прижимает ее к себе. — Прости, — сказал он, и на самом деле совсем не чувствовал себя виноватым. Не за то, что остался. — Я не смог уйти. — Тебе следовало, — прохладно отозвалась она. Отодвинулась. — Я изменила Леннера. Я больше ничего тебе не должна. — Я тебе должен, — да. За все те разы, что она пыталась поступать человечнее ради него. — Мне ничего от тебя не нужно. Только, чтобы ты отпустил меня, — резко напомнила она, села на краю кровати, напряженная и прямая, бросила быстрый взгляд на экран оповещения в воздухе. — У меня нет на это времени. Мне нужно принимать препарат. Он мог бы спросить какой, но догадывался и так — Салея блокировала ее эмпатию через боль. Маре нужно было принимать что-то, чтобы все время было больно. — А герианец, — сказал Эйн, — герианец тебя бы отпустил? Она застыла, замерла, медленно повернула к нему голову — лицо застыло непроницаемой маской, Эйн понятия не имел, о чем она думала. Только надеялся, что она поймет — зачем он спросил. — Герианец послушал бы свою деву. — Даже если она хочет умереть? — спросил Эйн. Просто спросил, спокойно, не пытаясь судить. Ответ Мары запоздал на долю секунды — и только это ее выдало: — Да. Даже если так. Эйн кивнул, принимая ее слова. Спросил снова: — Любой? Он увидел, как она напряглась сильнее, отстранилась — едва заметно прищурились глаза в прорезях герианской маски. — Мне не нравится этот допрос, Габриэль. — Это не допрос, — спокойно отозвался он. — Я просто хочу знать больше. Я ведь никогда особо не спрашивал, подсматривал какие-то детали в твоем сознании. И сам делал выводы. Знаешь, я думал, я все о вас знаю. Я был таким идиотом. Она смерила его подозрительным взглядом, беспокойно царапнула когтями по покрывалу рядом с собой: — «Был», Габриэль? — И есть, — легко согласился он. Подумал, что наверняка сейчас разозлит ее до красной пелены перед глазами. Хотя нет, не красной. Черной. — Но я идиот, которого ты любишь. Она вздрогнула, с шипением выдохнула сквозь зубы: — И поверь, я жалею об этом. Да, он это знал, признавал, что у нее есть причины. — Ты не ответила. Про герианцев: любой бы принял решение девы? Хотя он и так знал ответ. — Нет, — тихо, зло отозвалась Мара. — Мы тоже разные, Габриэль. Каждая пара решает это между собой. Но ты не герианец, ты не хочешь им быть. Ты ненавидишь все, что с нами связано. Но тебе нравится нас использовать. Она злилась, конечно, злилась. И чувствовала, что ее предали. Ну, и постоянная боль вряд ли добавляла ей хорошего настроения. — Мне многое не нравится, — признал Эйн. — А тебе многое не нравится в людях. Но ты все равно поступила по-человечески с выбраковкой. Ты знала, что мне не принять ее смерть, и не собиралась убивать. Она молчала, и что-то изменилось в ней — что-то заставило ее прислушаться. Эйн чувствовал. — А я никогда не поступал по-гериански, — признал он. — Даже ради тебя. — Ты не можешь стать герианцем, Габриэль. А я — человеком. Мы были связаны меткой, и даже этого оказалось недостаточно. Он фыркнул, подумал — она и правда верила в это «даже», а он теперь видел то, что следовало заметить намного раньше: — Конечно, недостаточно. — И повторил, как приговор самому себе. — Ведь я никогда не вел себя по-гериански. — Я уже сказала тебе — ты не можешь стать одним из нас. А я не стану человеком. Он фыркнул — устало, невесело, и сказал: — Нам и не надо. Но я могу поступать как герианец, когда тебе это важно. Потому что тебе это важно. Это то, как мы идем друг другу навстречу. А я, знаешь, хочу, чтобы мы снова пришли друг к другу. Эйн был готов к отказу — даже к резкому, злому. Понимал, что заслужил, прокручивал в голове, что ответит, как будет убеждать. Но Мара молчала, долго, и он ни о чем не спрашивал, давал ей время. Не мог отделаться от мысли, что Мара его проверяет. — Я тоже, Габриэль, — тихо и устало признала она. — Мне тебя не хватает. Мне все время больно. Я не справляюсь. Сегодня перед Испытанием я дала себе слово: если ты не вмешаешься, я прощу тебе. Все, что угодно. Даже то, как ты использовал метку против меня. Эйн выполнил условие — смотрел, как мелкую выбраковку давило потолком, и ничего не сказал. Даже не попытался спасти, потому чувствовал — можно довериться. Но иногда доверия мало. — Я не могу сдержать даже то, что пообещала себе, Габриэль, — признала Мара. — Я не знаю, как тебя простить. — А герианца… если бы герианец предал метку, как бы ты поступила? Мара с шумом втянула воздух, выдохнула зло: — Я бы сняла с него кожу. Я бы наказала, заставила бы выть от боли, — но она осеклась, добавила резко, будто напоминала самой себе. — Но ты не герианец. И ты нужен Сопротивлению. Эйн не мог позволить себе слабости, не мог перемениться в лице. И выдать, как быстро, как панически колотилось внутри сердце — не мог тоже. Ему удалось сказать спокойно, равнодушно: — Хорошо. Сними. Если тебе это нужно, чтобы простить — ладно. Заставь меня выть от боли. Я готов. Это того стоит. Она дернулась, как от удара — застыла, когда поняла, что выдала себя, и в голосе прозвучало напряжение: — Не предлагай, Габриэль. Ты чуть не застрелил меня за это. Ты не сможешь принять наказание, ты просто не выдержишь. И я не могу позволить тебе сломаться. Скоро война, и ты будешь нужен. Мы с тобой не стоим такого риска. Меррик бы сказал, что она права. Бляста, даже сам Эйн так бы сказал. Раньше, когда еще не понимал и не любил. — Мара, я и так сломаюсь, — спокойно признал он. — Ты будешь мучиться от боли, умирать каждый день по чуть-чуть, и я буду это видеть. Знать, что это моя вина, что мог бы спасти. Вспоминать каждый долбанный шанс, который упустил. И когда тебя не станет, от меня тоже ничего не останется. Поверь, я для всех стану бесполезен. — Если бы я знала, я бы заблокировала метку намного раньше. Пока еще не стало поздно, — отозвалась она. — Пока ты еще… — Не любил тебя? — фыркнул он. — Ты не знала. Даже я не знал. Не хотел об этом думать. У меня вообще с женщинами в жизни как-то не складывалось. Я кому-то нравился, много с кем спал… ну, до Рьярры. Но ничего серьезного так ни разу и не получилось. Я служил, оказывался на гражданке не так часто, а потом мне снова надо было уезжать. Ни к одной девчонке мне не хотелось вернуться. — Зачем? — спросила Мара. — Зачем я это говорю? — Зачем тебе возвращаться ко мне? В тот момент он понял, что да — не ошибся. Понял, почему именно она, из всех женщин, которые встречались ему в жизни. — Ты же моя. К кому мне еще возвращаться? Она промолчала, и Эйн сказал то, что ей обязательно нужно было понять: — Тогда я стрелял не в тебя. Меня просто перемкнуло. Я видел перед собой только Рьярру. Вернулся в ее камеру, вспомнил, как было больно. Мара, я даже… я даже не знал, что творю, веришь? Я сначала выстрелил. И только потом тебя увидел. Она рассмеялась, невесело и по-гериански — имплант не адаптировал смех, и Эйн только тогда заметил, насколько чуждо, не по-человечески это звучало. Мара так редко смеялась. И он не мог вспомнить, чтобы она смеялась от радости. — Габриэль, ты сходишь с ума. О каком наказании речь? Я ударю тебя еще раз, и ты перестанешь меня видеть. И выстрелишь снова. Он усмехнулся и вышло тоже невесело: — В этот раз я не возьму с собой игольник. И знаешь, наверное, дам себя привязать. Он старался показать, что готов, что справится, хотя ни в чем не был уверен — себе, именно себе не доверял до конца. — Откуда ты знаешь, что я смогу тебя простить? Даже после наказания. Я уже пыталась. И у меня не вышло. — Да ты просто бей, пока не простишь, — предложил он. Почти гордился тем, что голос не дрогнул. — Я убью тебя, — тихо отозвалась она. — Я засеку тебя насмерть. Когда они встретились, и он думал, что Мара его убьет, хотел попросить ее перед смертью: пожалуйста, только не кнутом. Такой смерти он боялся больше всего. — Не убьешь, — хорошо, что она не могла его чувствовать в тот момент. Не знала, как его выворачивало от страха. — Ты не хочешь меня убивать. Она колебалась. И хотела согласиться. — Габриэль… — Мара, — спокойно, твердо перебил он. — Просто скажи «да». И давай попробуем. А что будет после — будет после. *** В тренировочном зале было пусто и тихо, программа освещения работала в режиме экономии. Тусклый свет ложился на белое полированное покрытие пола. Эйн остановился в центре, замер — потому что вдруг поймал себя на мысли: а что дальше? Он не сомневался, собирался дойти до конца. Просто слабо себе представлял, наказание — это как. Пытки представлял без проблем, а наказание — нет. Его даже в армии не наказывали, не за что было. — Знаешь, ты лучше сама скажи, что дальше. Потому что я не знаю. Она молчала у него за спиной, и ее присутствие ощущалось очень остро. И Эйн как наяву представлял ее пальцы на рукояти кнута. Как горели метки на рукояти. — Раздевайся, Габриэль. Сказала она. Голос прозвучал неестественно громко в тишине тренировочного зала. — Хорошо. Закроешь дверь? Он не хотел, чтобы его видели в такой момент. Даже если какой-нибудь посторонний герианец, на которого Эйну было плевать. — Заблокирую. Нам никто не помешает. Он усмехнулся, потому что представил, как это звучало со стороны. Он бы сам, если б услышал, подумал не про наказание. — Раздеваться целиком или только футболку? — Кровь натечет на штаны. Он с шумом втянул воздух, выдохнул: — Пусть, — стянул футболку, сжал в кулаке. Подумал: куда отложить, а потом сообразил, что не взял ни кандалов, ни веревки. Кое-как обмотал запястья футболкой, сам опустился на пол на колени, подставил спину. Вдохнул. Выдохнул. Напомнил себе — это уже было. Когда он готов был принять от нее удар. Когда ждал и ненавидел. Теперь ненависти не осталось, и казалось, что от этого будет больнее. — Габриэль, тебя трясет. Он криво усмехнулся, ничего не ответил. Голос бы дрогнул. Мара подошла близко — так близко, что Эйн чувствовал тепло ее тела, шепнула: — Я тебя накажу. И прощу. И все будет зря, потому что уже ты станешь меня ненавидеть. — Не стану, — отозвался он. — Верь мне. Хотя бы в этом. Зажмурился, потому что понимал — вот они, его последние мгновения передышки. — Перед тем, как я начну… скажи, что любишь. Хочу это услышать. Она верила, что услышит это в последний раз. — Люблю, — легко признал он. Оказалось, это просто. Она отступила на шаг, потом еще и еще. И Эйн по-дурацки, так невовремя почувствовал себя одиноким. Мара размахнулась. И ударила. ---------------------------------------------------------------------------------------------------- Я пишу этот текст по правилу 50 рублей: суть его в том, что, если хотя бы один человек пришлет мне хотя бы 50 рублей на Яндекс. Деньги: money.yandex.ru/to/410016407141638 я выложу новую главу «Стальной девы» через неделю (03.01.2021) +-10мин. Но даже если никто ничего не пришлет, я продолжу выкладываться, просто реже.