Стальная дева

*** Эйн представил реакцию Мары, и ему заранее стало паршиво. Эйн верил, что у Земли есть шанс, Мара — нет, она думала, что они все — большая часть из них — обречены. Она ни за что не согласилась бы втянуть в это Льенну. — Не делай этого, — попросил он. — Маре это не нужно. Он должен был это сказать, хотя бы попытаться переубедить. Иначе Мара ему бы не простила. — Я знаю, — равнодушно отозвалась Льенна. — Это нужно мне. Я не готова оставаться на Герии и ждать, пока ее убивают на Земле. — Ты ничем не сможешь помочь, — упрямо сказал Эйн. — Она будет все время бояться за тебя, защищать тебя и понаделает глупостей. Хочешь ей помочь, оставайся в безопасности. Льенна усмехнулась, криво и снисходительно: — Ты знаешь, что это не поможет. Он вдохнул, выдохнул медленно: — Не делай этого. Я запрещаю. Я глава Сопротивления и я не хочу видеть тебя на Земле? Она с интересом склонила голову — типично герианский жест, Эйн подмечал его и у Мары, и у Салеи, даже у Рьярры, и спросила: — Почему ты вмешиваешься, Габриэль Эйн? Я сильная дева и у меня хватает союзников. Есть те, кто последуют за мной в изгнание. Я могу быть полезна. Эйн это знал, просто оно того не стоило. — Одна дева не выиграет войну. И даже если приведешь отряд герианцев, от тебя будет больше проблем. Вы враждовали с Рьяррой, ты начнешь перетягивать внимание и власть. Мне это не нужно. Она вдруг подалась к нему стремительным, хищным движением. Нечеловеческим. Посмотрела в упор, и светлые радужки в черных белках глаз казались двумя неоновыми ободками, просвечивали насквозь: — Дело действительно в этом? Или ты просто выдаешь мне правильные отговорки? Ему казалось, он привык к герианкам, привык, что они не такие. Но иногда все равно инстинктивно хотелось ударить в ответ. Эйн мог бы врать и дальше, но не стал, пожал плечами и посмотрел ей прямо в глаза: — Я выдаю тебе правильные отговорки. Он ждал, как она отреагирует, и был готов ко всему. Даже к удару эмпатии. Но Льенна только вскинула брови — высокомерно и снисходительно, и в уголках ее губ появилась усмешка: — Ни одна отговорка не удержит меня на Герии. — Тана тебя не отпустит. Она уже отдала Земле Рьярру. А теперь еще и илирианцы напали. Ты нужнее здесь. Льенна промолчала, и Эйн по глазам видел — ей было все равно. Она ценила Мару больше, чем Империю. — На Мару много дерьма свалилось, — сказал он. — Если она тебе дорога, пожалуйста, оставайся. Она покачала головой, встала, напоследок коснувшись лица Мары кончиками пальцев: — Ты действительно не понимаешь? Она как дочь, которой у меня никогда не было. Я не могу отпустить ее, смотреть, как моя Мара уходит, и знать, что это в последний раз. Льенна направилась к двери, Эйн смотрел вслед, и уже заранее представлял огромную кучу проблем, которая ждала его впереди. *** Эйн сам не заметил, как отрубился. Просто лег на минуту рядом с Марой — даже не подремать, просто выдохнуть и отложить проблемы на минуту, а в следующее мгновение уже спал. И сон был странный, общий на двоих, неуловимо герианский — прохладный и серый. Его пропитывали алые всполохи тревоги, черные облака, и Эйн невольно потянулся в ответ: успокоить. Мара отозвалась, Эйн почувствовал касание ее разума, и шепнул: «Это не настоящее. Бояться нечего. Просто плохой сон». Она знала, но не могла ничего изменить. Попросила только: «Габриэль, помоги мне проснуться». Он потянул ее за собой, к себе. И глаза они открыли вместе. — С возвращением, Габриэль, — тихо сказала Мара, голос был хриплым со сна. Она смотрела спокойно, непривычно мягко. И именно тогда Эйна накрыло с головой. Все, что случилось за день. И новость о нападении на Герию, и полет с Таной, и то, как убивали друг друга герианцы, потому что Эйн им приказал — все навалилось сразу. Он пытался закрыться, не хотел, чтобы Мара видела. Вцепился в собственные чувства изо всех сил, попытался отгородить их стеной. Зашипел сквозь зубы, и зажмурился, потому что если бы смотрел Маре в глаза — не справился бы. Просто не смог. И все время чувствовал себя жалким. Билась внутри отравленная мысль, что Эйн должен быть сильнее, должен идти вперед, не оборачиваясь, не считая жертв, все ради Земли. — Шш, — мягко шепнула ему Мара, потянула на себя. — Тише, мой Габриэль. И он не выдержал, рассмеялся. Расхохотался в голос, и долго не мог остановиться, захлебывался этим смехом. Но правда же, убого и смешно. И хотелось врезать самому себе, от души, со всей дури. — Габриэль, — ровно, бесстрастно сказала Мара, заставила посмотреть на себя. — Отдай боль мне. Он замотал головой, постарался вырваться. Нет, он не хотел этим делиться. Этим уродством и этой гнилью. Маре и без того досталось. На нее и без того многое навалилось. — Ты… как… ребенка утешаешь, — сквозь смех выдавил он. Получилось хрипло и жалко. — Даже не знаешь… Он подавился словами, не смог договорить свое «что со мной случилось», потому что с ним — с ним лично ведь ничего и не случилось. Ему просто было паршиво. — Габриэль, послушай меня, — серьезно, ровно сказала Мара. Ее слова доносились словно со стороны. — У тебя истощение эмпатии. Габриэль, ты не в себе. Он вдруг осознал, что его трясет. — Я стольких… стольких герианцев убил, на войне. Я… этим гордился. Те герианцы делали все, чтобы его спасти. Рисковали, потому что Эйн залез к ним внутрь, перевернул все своей эмпатией. И, в конце концов, умерли зря, умерли, хотя казалось, что могли спастись. Остался только Нагара, которому Эйн сломал жизнь. И все попытки как-то это смягчить, исправить, позволить семье Нагары попрощаться или уйти на Землю — были как попытки прикрыть одним виртуальным экраном гигантский котлован. — Впусти меня, — шепнула Мара. Он мотнул головой, мазнул ладонью по глазам, стирая слезы — от смеха выступили. Давно Эйн так не смеялся. Давно не чувствовал себя так убого. — Впусти, — серьезно, уверенно повторила она. — Мара, — смех утихал, и вместо него оставалось только безнадежное тянущее чувство. «Ты сломался, человек?» — спрашивала его Тана. Он тогда ответил, что нет. И теперь билась внутри мысль: а что, если да? — Там внутри только гниль, — он растянул губы в усмешке, почувствовал, как она горчит. И добавил. — Мне не должно быть так паршиво. — Габриэль, это истощение. Ты принимал стабилизатор и усилитель. Они больше не действуют, у тебя откат. Если бы все было так просто. — Впусти меня, я помогу, — пообещала она. Ее сознание надавило, мягко и осторожно, не пытаясь вломиться внутрь, и Эйн выдохнул сквозь зубы. Хотелось что-то сломать, что-то уничтожить. В идеале себя. А потом он сдался, и убрал ментальный блок. Сознание Мары хлынуло внутрь — прохладной, серой пеленой, вереницей образов, за которыми читалась тревога, беспокойство. Но все равно стало легче, почти сразу. Эйн судорожно выдохнул, расслабился на кровати, прижался к Маре — она казалась тонкой и хрупкой в его руках. И было стыдно казаться перед ней слабым. — Никакого стыда, Габриэль, между тобой и мной, — жестко, уверенно сказала она. — Когда ты ослаб, я здесь для тебя. Когда ты мне нужен — ты для меня. «Вместе». Он зажмурился, коротко кивнул. Понемногу уходило поганое, безнадежное чувство, вымывалось прочь. — Откуда ты знаешь? — глухо спросил Эйн после недолгого молчания. — Про усилитель. Если та дрянь, которую дала ему Тана, была именно усилителем эмпатии. Эйн не разбирался в герианской дури. — Определяю по зрачкам и цвету радужки, — ровно отозвалась Мара. Эйн невесело фыркнул: — Я похож на наркомана? Все еще было паршиво, но уже не выворачивало от беспомощности и отвращения к себе. — Ты слишком мало отдыхаешь и почти не ешь, Габриэль, — серьезно, рассудительно отозвалась она. — Ты давно похож на наркомана. Он уткнулся лицом ей в шею, и тихо признал: — Я прошел Испытание Таны. Она поддержит Землю. Эйн не знал, зачем это говорил. Он ведь знал, ради чего это все. И знал, что поступил правильно. Легче от этого не становилось. — Что произошло? — спросила Мара, и он отстранился, нахмурился: — Ты не видишь? Ее сознание было внутри, касалось его мыслей, невесомо и мягко, успокаивало, приводило в порядок. — Слишком много образов, я не разбираю. Эйн усмехнулся, криво и зло. И подумал, что так, наверное, было лучше. Ему еще предстояло рассказать Маре про Льенну. Сейчас он точно был не готов. — Императрица отправилась на Агарру. Чтобы вернуть колонию, проверить меня, — он скривился и добавил. — И провести самый дорогой в мире урок истории. Мара хмурилась, но не перебивала, и ее тревога окрашивала мысли красным, добавляло им привкус соли и металла. Мара не доверяла Императрице, опасалась ее. А Эйну просто хотелось сказать: знаешь, у нее самая паршивая, самая отвратная работа. И очень одинокая жизнь. И я никогда не хотел бы оказаться на ее месте. — Ничего особенного, — глухо сказал Эйн. — Не такая уж сложная проверка. Она дала мне отряд герианцев. Я использовал на них эмпатию. Ну, знаешь, иначе они ведь не стали бы меня слушать. А так… а так они меня полюбили. Эйн говорил и вспоминал про Салею, ей повезло, что она переломала себя, что стала стальной девой. Ей не довелось узнать, как это — по щелчку, одним единственным импульсом переиначивать чужие чувства. — Они делали все, что я говорил. Рисковали, чтобы спасти меня. Большинство погибло. — У тебя не было выбора, — ровно сказала Мара. Но выбор у него был. И Эйн его сделал, и сделал бы снова — точно такой же, потому что слишком многое стояло на кону. — Не оправдывай меня, — попросил он. — От этого хуже. — Не бери на себя лишнего, — прохладно отозвалась она, царапнула когтями. — Ты принадлежишь Земле, защищаешь Землю. И ты не мог защитить ее иначе. Императрица заставила тебя выбирать. Только один выбор был правильным. Ты его сделал. — Потом я заставил их убивать друг друга. Он видел это перед глазами, снова и снова, как на бесконечном долбанном повторе, не мог отменить. И не имел права ломаться. Мара теперь тоже это видела. — Отвратно, да? — спросил он. — Я убивала герианцев ради Льенны, ты знаешь. Я не стану осуждать, — напомнила она. — Да, вот только не герианцев, которые тебя любили. — Ради Льенны я убила бы кого угодно, — легко признала она. Сказала то, в чем никогда не сомневалась. — Так же как ты ради Земли. Ты убил бы меня, Габриэль. Он дернулся, слова были как удар, хотя она говорила ему такое и раньше. Вот только теперь все было иначе. — Мара… — Габриэль, мой красивый, мой удивительный Габриэль. Ты бы убил меня, и это был бы правильный выбор. Правильный выбор часто делает больнее всего. Хуже, чем его сделать, только потом с ним жить. Эйн закрыл лицо руками, стиснул зубы, чтобы не заорать. Переждал — мгновение, еще одно. Потом отпустило. И получилось сказать почти ровно: — Я спас одного. Тана разрешила мне оставить одного. Я заберу его на Землю, и его семью, если они захотят улететь. Убого, да? Что после всего, я пытаюсь хоть что-то исправить. Сделать лучше, когда вся эта ситуация провоняла дерьмом. Они ни в чем не были виноваты, Мара. Те, кто за меня умер, их семьи. Их просто перемололо между мной и Таной. Просто потому, что у нас власть, у нас эмпатия, у нас сила. Он помолчал и сказал то, о чем давно уже думал: — Я не хочу быть таким. Она потянулась вперед, невесомо коснулась его лба губами. Эйн невесело фыркнул и снова подумал: словно ребенка утешала. Хотя Эйн не был ребенком, и не имел права так расклеиваться. Не важно, как он устал, и что там на него действовало. — Габриэль, хорошо, что эта сила именно у тебя. Тебе не все равно, кого она перемалывает. Но в глубине души Эйн не мог избавиться от отравленной мысли: пока не все равно. Что, если это только пока?