Сангиновые сны

Его жизнь – это кровоподтеки на коже, темные, страшные, бесчисленные. Это сбитое до боли, до рези дыхание, застрявшее где-то под грудной клеткой – он задыхается, так долго и мучительно задыхается, но поделать ничего не может, пусть и желает. Это испарина, прилипшая к шее где-то под самой кромкой тугого ворота; жар, стекающий по спине. Сердцебиение – громкое, оглушающе громкое, хрупкое и чужое; и нежданное, непозволительное смятение – его собственное. Его жизнь – это бесконечные сражения, и в них весь и единственный смысл всего его бессмысленного существования. Его жизнь – это война. Ему кажется, ей нет ни конца, ни края. Он первым начинает очередную битву. Он всегда гордился и славился тем, что умеет выжидать, подгадывать нужный момент, подходящий слабостью его многочисленных врагов, их недалекостью и недальновидностью; сначала наблюдает, только потом действует. Иллюзии – его прирожденный, недооцененный, а оттого и смертоносный дар, и даются ему намного лучше ближнего боя, прямого контакта. Но сейчас все несколько иначе. Сейчас нет в нем желания сильнее и непреодолимее, чем воткнуть клинок в чью-то живую плоть, и что-то утягивает его за собой – прочь, прочь от когда-то родных стен когда-то родного дома, пропитанного скупой горечью и редкими сожалениями, полнящегося недосказанностями, что сотворили из него то, чем он поныне и является; и от воспоминаний своих, добровольно выжженных собственной местью из собственной памяти тоже прочь. Прочь оттуда, где он уже как год правит под личиной старика – давно не его царя, не его отца. Мидгард уныло встречает Локи траурными лохмотьями облаков – серых и рваных, изрезанных, истыканных верхушками небоскребов, а еще – яркими, переливчатыми всполохами столь хорошо знакомых ему ненавистных молний и ревом протяжного грома. Во всем этом ему чудится дурное предзнаменование – как очередное нелепое предостережение из так и не оставившего его в покое прошлого. Однако он хорошо усвоил свой урок: предчувствия, в отличие от надежд, никогда не обманывают его. В Мидгарде его встречает Джейн Фостер. Он узнает ее звенящей бездной где-то внутри себя, хрустом ломающихся под напором застрявшего воздуха ребер и болью от их осколков. Гулом, и звоном, и воспоминаниями в своей голове. Он узнает ее – нет и не было ни единого шанса не узнать, ведь прошло так мало даже по меркам и стандартам ее прогнившего мира времени – пусть она и облачена теперь в сталь и кожу, в спокойствие и настороженность. В ее взоре, устремленном на него ярко и глубоко, нет ни прежней ярости, ни остатков обещанного ему гнева, когда-то действительно предназначавшегося ему; лишь обреченная мрачная решимость. Порой он находит и наблюдает подобную и похожую решимость в собственном отражении. В ее руках молот – он переливается звездной пылью и неотвратимостью. — Ты украла сердце моего брата, — смеется он; смех его заглушает ветер, бьющий ему в лицо, разметавший ее волосы, и размазывает боль, исказившую ее черты. Она молчит, и он улыбается и ударяет туда, где ныло у него самого – давно, всегда. — Но тебе было мало. Теперь ты отобрала у него силу. Его молот. Молот теперь ее, а значит Тор теперь проживает и прожигает в беспомощности и бесполезности своей уже смертные дни где-то на обочине Мидгарда – бесцельно и бессмысленно; Локи нет до этого – до него – дела. Джейн подходит ближе, подбирается к нему, медленно, слишком медленно, чтобы он не видел и не заметил, и сталь ее костюма находит пристанище в ее глазах. — Он сам выбрал меня, — отвечает она, и величию в ее словах, смешанному с непреклонностью и твердостью, позавидовали бы и асгардские правители. А потом она наносит свой первый удар. Сражаясь с ней, он чувствует ярость и позабытый, погребенный в его равнодушии, бесстрастии ко всему и всем, но возрожденный ее движениями, ее выпадами азарт. Оружие, об обладании которым он когда-то грезил, и отголоски тех грез все еще настигают его порой, в ее руках обретает новый смысл и новую жизнь. Нет ни бездумных замахов, ни тупой неосмотрительности столь раздражавших Локи у предыдущего владельца молота; Джейн владеет и управляет им так, как владел бы и управлял им он сам. Его гнев настолько же уродлив, насколько прекрасно ее внезапно обретенное могущество; ее лицо прекрасно, само их единение прекрасно, и он почти безумен, выхаркивая ее имя с кровью. Их бой ни к чему не приводит – ни этот, ни последующие; он осознает, что это только начало - очередное для него, первое для них двоих, и отступает, когда Джейн на подмогу подтягиваются ее новые друзья и его старые недруги, те самые, по чьей вине он был заперт в подземной темнице. Он уходит, и он набирается сил, и он ждет. Его жизнь – это их бесконечные встречи. Меняются локации: старый заброшенный мидгардский завод – они сносят бетонные стены своими телами, грохот обломков ненадолго оглушает их; безымянные миры, пустые, едва заполненные кислородом, его смехом и ее тяжелым молчанием; леса – ветви царапают его лицо, ее лицо, им нет до этого дела. Меняются даты, недели – ни он, ни она не следят за ними. Месяца следуют друг за другом. Нет ничего, что он бы ненавидел сильнее войны – она становится не средством достижения, но самой целью; однако Локи не знает и не умеет ничего другого, кроме как воевать, и не желает думать о том, что будет после. После его последней битвы. Ничего, шепчет Джейн на грани слышимости – ее губы изранены и искусаны. Больше не имеет значения, кто они, где они, за что борются, за что живут. Они думают друг о друге – непризнанные мысли друг о друге становятся частью их сращенного сознания; они расходятся, разбредаются по разным уголкам Вселенной, ведомые разными предназначениями, но война, его и ее, заставляет их встретиться – снова, и сталкивает в очередном противостоянии. — Разве ты не видишь, Джейн? Все дороги миров приводят тебя ко мне. А меня – к тебе. Ее – уже давно как ее – молот вибрирует от напряжения в руках, стонет и пылает кровью, той самой, что Локи утирает с подбородка и сплевывает в пыль земли. Очевидно, Джейн не желает убивать его, не сейчас, когда он так прав – или же просто неспособна; а он не желает убивать ее, только не теперь, когда точно знает, что все равно обречен, а значит, все продолжается до крайнего дня его или ее бесконечности – неважно. Он почти благодарен Джейн за это. Сдавайся, просит она, пронзенная его клинком – ее кровь, горячая и темная, окропляет его одежды, оседает на дне его прозрачных глаз, напоминая ему о их самом первом дне, когда он не мечтал ни о чем другом, кроме как о том, что больше никогда не услышит оглушительного биения ее сердца. Сдавайся, хрипит она в бессмертии его – его спина болит от падения, и он не уверен, что сможет нормально передвигаться в ближайшие пару часов, пока регенерация не сотрет ушибы с его кожи, не срастит его кости, не позволит вдохнуть полной грудью. Сдавайся, догоняет его ее голос посреди созданной им скрывающей иллюзии, но это именно то, что он не может сделать, потому что если он остановится, то его война умолкнет и прекратится. А война – это его жизнь. Его жизнь – это смятение хаоса, путаница дня и ночи, беспросветная беспорядочность взрывов и секунд. Он болен своей жизнью; он одержим своими сражениями – они вечны, как его отчаяние. Они заключены в Джейн, все до последнего. Он одержим и ею, и поэтому однажды целует ее, исступленно и глубоко, вместо того, чтобы попытаться в очередной долгожданный раз перерезать ей горло. Он слышит удары ее сердца, он считает их – один, два. Джейн отвечает ему – секунду, другую; ее запах – гнев, железо, цветы – окружает его, омывает его, и его война прерывается на немое, лишенное красок мгновение. Локи наслаждается этим мгновением, его ослепительной тишиной, когда больше нет ничего, кроме нее – древней и первозданной, но тишина та не длится долго, не смеет – она разливается по его телу внезапностью и внезапной горечью, когда он чувствует резкую боль в боку. Его война начинается сызнова – в который раз, и он едва держится на ногах, хватаясь за вспоротый бок, и хрипит, угрюмо, мрачно, оскалившись: — О прекраснейшая, ты не заслуживаешь этого молота. Она действительно не видит – он давно оставил на ней след своего безумия, но безумие то – часть его самого. Она сама – часть его самого. Так было и так будет. Она пятится от него, пораженная, встревоженная внезапным осознанием того, что он так долго пытался донести до нее – ей не победить, ни сейчас, ни потом, ведь невозможно победить саму себя. Ее губы красны, а взгляд полон теней. Локи едва ли отдает себе отчет в том, как сильно желает ее, и на секунду, равную ее наклону головы или ее шагу, но он видит в ее тенях часть себя самого. Самую худшую, самую светлую свою часть. Вопреки его словам и ожиданиям, молот по-прежнему подчиняется Джейн, и она уходит, исчезает, оставляет его. Они оба проигрывают, как и обычно, он одинок и покинут, как и обычно; кровь из разодранного горла стекает по его пищеводу, и его чуть не выворачивает наизнанку. Война всегда и при любых обстоятельствах берет свое. Все, что ему нужно, как он полагает, это ощущение ледяной заостренной стали в его ладони как доказательство уверенности в собственных силах, возможностях и самом себе. Низины чужих жизней, трясины чужих эмоций и отголосков переживаний. Самое дно существования – всего и вся, непременно и постоянно. Но все же иногда, и он уверен в этом, он чувствует небольшую необходимость в спокойствии и отдыхе, в передышке и мерности, а еще, самую малость, в Джейн Фостер. Джейн Фостер выходит из больницы – он слышит глухой звук захлопывающейся позади нее двери; серость и белесость той больницы достигают Локи даже сквозь всю его магию, всю его иллюзию невидимости. Волосы Джейн, те самые, которые он отчетливо помнит с их первого общего дня в Асгарде, которые видит в их каждом сражении – видел, пока она внезапно не пропадает, и ему, выкинутому и отданному на милость одиночеству, приходится искать ее, затерявшуюся среди мидгардцев, потому что без нее нет войны, а без войны он не существует – коротко острижены. Слишком и неестественно коротко, и ей почти не идет. У нее чернота, осыпавшаяся полуокружностями под глазами, у нее истонченная кожа. Она больше не прикасается к молоту, и болезнь, отсроченная на какой-то период ее могуществом и силой, а теперь не чувствовавшая ни того, ни другого, возвращается к ней, удвоенная, утроенная. Локи наблюдает, как Джейн, истощенная, играет с своим сыном от какого-то мидгардца, что давно ушел от них; у него светлые глаза и светлые волосы, и Локи ненавидит в нем абсолютно все от взгляда до мысли, потому что он отнимает у него все, отнимает Джейн. Потому что у Джейн, оказывается, есть что-то кроме войны, а у него, изгнанника, не принца и не царя, ютящегося посреди развалин чужбины, больше нет ничего. Он не признает даже себе – ее сражения длятся дольше, намного дольше всех его сражений. Ее сражения страшнее. Ее война страшнее. Она знает, что если поднимет молот еще хоть раз, то это убьет ее – знает об этом и он, поэтому оттягивает свое наступление до самого последнего, но сомневаться и не решаться больше у него нет права, и смысла тоже нет. И когда долг зовет ее – зовет против него, она следует за тем призывом, подчиняется ему, словно по-другому себе не простит. Локи же не может не думать о том, с какой легкостью Джейн жертвует собой, и понимает только сейчас, почему несколько лет назад молот выбрал именно ее. Для них все завершается, так и не начавшись, и он не осознает, что происходит, но слышит, как высоко над ними затихают раскаты беснующегося грома, видит, как темнеет вокруг, темнеет и утихает, хотя, он уверен в этом, все по-прежнему, и люди задыхаются и погибают под завалами по-прежнему, и мир угасает. Молот выпадает из ослабевших рук Джейн, доспехи сменяются обычной земной одеждой, а кожа покрывается серостью, и болезнью, и смертельной усталостью. Он едва успевает подхватить ее у самой земли – пыль оседает в ее коротких волосах, впивается в сухие губы. Живи, шепчет она – ее рука прохладой прикасается к его лицу. Живи, слышится ему, годы, века, тысячелетия и дольше, столько, сколько сможешь, сколько продержишься. У самой поверхности ее взгляда отражается вся ее борьба, ее мысли о сыне, и он сам, Локи, возвеличенный на миг и вновь поверженный; и тогда он понимает, что их сражения наконец окончены, их единственная битва окончательно проиграна. Он слышит, как вдали разгораются взрывы, разрываются стоны и чье-то отчаяние, но не слышит больше биения сердца Джейн. Он закрывает глаза вместе с ней. Его война подходит к концу.