Сангиновые сны

И вот, он был растерян и словно бы даже оглушен – чем, он и сам не знал и не понимал, и это раздражало его, мешало и отвлекало, как ничто другое, как ничто прежде. И что ему теперь делать? Он любил хаос и беспорядки, любил создавать их и управлять ими ровно до тех пор, пока они не становились неуправляемыми и не спутывали его планы, но в этот первый и единственный раз Локи был рад, что с самого начала оставался непричастен к ним, по крайней мере, не напрямую. У него все было продумано и выверено, все до последней детали, до каждого движения и вздоха, ведь иначе и быть не могло: разыграть спектакль по собственно спланированному сценарию, побыть в роли защитника мира и спасителя Вселенной, пустить Тору немного пыли в глаза – как это обычно бывало, послушать плач в его, Локи, честь, а после вернуться в Асгард и вернуть то, чего так жаждал. То, что принадлежало ему по праву. Что-то пошло не так где-то между его смертью и моментом восхождения на трон. Свартальфхейм был его не самым излюбленным из миров. Далекий и холодный, погребенный под толщей песка и пепла старых битв, что сохранились лишь памятью да сухим перечнем дат и событий в книгах асгардской библиотеки и сгнившими останками воинов, когда-то переливавшийся величием, а теперь опустевший и покинутый, он никогда не привлекал особенного внимания Локи, а значит и не был им тщательно изучен; и теперь, ожидая, когда магия вернется к нему, вновь послушная и покорная его воле, и наполнит его тело, и исцелит его, у него было немного времени оглянуться. Сначала была тьма – тяжелая, вязкая и обволакивающая, и ее было много, и ею было практически невозможно дышать. Локи пристально вглядывался в эту сгустившуюся и застывшую над ним тьму, понимая, что она накрыла все миры, предвещая их скорое падение; и если она рассеется, если она ослабнет и в конечном итоге спадет, увязнет в пыли и испарится, это будет означать, что все наконец окончено, что Тор всех победил и всех спас – снова. И через какое-то время действительно начало светлеть – раскаленный воздух, трещавший и искрившийся от напряжения, внезапно задрожал, зазвенел, точно освобождаясь из под гнета невидимой удушающей силы; земля просела под его неподъемным весом, и прохудившееся, точно старый плед, озадаченное и возмущенное столкновением миров небо вновь стало серым и непроницаемым, как стекло. Все стало прежним, вернулось на свои законные места, и Локи, почувствовав слабое удовлетворение от всего произошедшего, а главное от того, что все закончилось, усмехнулся куда-то в пустоту. Пора было возвращаться назад, туда, где все зарождалось и начиналось, туда, где он, как бы не желал этого, никогда не принадлежал. Движение – резкое, стремительное, а оттого и неожиданное, здесь, в этой уснувшей беспробудным сном, убаюканной ветрами пустоши, привлекло его внимание. Что-то промелькнуло слева от него и совсем поблизости, небольшое и хрупкое, образовалось словно из ниоткуда и опустилось на землю, обездвиженное и безжизненное, а следом – громоздкий космический корабль, с оглушительным треском рухнувший рядом, подле, лишь чудом не задев, не раздавив, не уничтожив. Локи потребовался какой-то вдох, пусть тяжелый, и рваный, и не верящий, чтобы разглядеть ее сквозь столбы поднявшейся пыли, узнать ее, и еще меньше, чтобы вспомнить ее имя. Грудь по-прежнему жгла и ныла, как жгли и ныли мятежные мысли в его голове – вечно и беспрерывно, и он понимал, что оставаться здесь дальше и дольше было если и не верхом глупости, то, по крайней мере, очень неосмотрительно с его стороны – этот мир отнюдь не славился своим дружелюбием, и ни о каком гостеприимстве не могло быть и речи, да и медлить больше не было никакого смысла и никакого желания. Но он все же подумал, что нужно было подойти к ней, убедиться – в ее жизни или ее смерти? – и, что удручало еще сильнее, тело подчинилось неуместным мыслям. Возможно, спасать ее уже становилось его привычкой, от которой, несомненно, стоило избавиться как можно скорее. Он остановился подле нее; очевидно, Джейн была без сознания и очевидно не мертва – очевидность второго факта отчего-то заполнила вновь дававшую о себе знать неприятно покалывающую где-то под ребрами пустоту. Из ее разбитого виска стекала кровь, свежая и яркая, осязаемо красная – девчонка, должно быть, ударилась при падении. Ее лицо было в разводах от грязи и в мелких царапинах, словно в неглубоких трещинах. Ее руки слабо сжимали какой-то прибор, предназначение которого было ему неизвестно, но Локи подозревал, что именно он переместил смертную в чужой и чуждый ей мир; что бы это не представляло собой прежде, чем бы это не было прежде, теперь оно было безнадежно испорчено и сломано и не могло ей помочь вернуться назад, туда, откуда она прибыла. Домой. Схождение миров оставалось позади, как и все неприятности, так или иначе связанные с ним; на горизонте и за ним не было ни единого намека на Тора, который уже должен был заметить пропажу, но все же не появлялся, чем очень радовал Локи. У самого же Локи была пара минут на раздумья – судя по дыханию Джейн, что становилось ровнее и увереннее, она вскоре должна была прийти в себя, и, если смертная внезапно не ослепла и не поглупела за прошедшие пару часов, в чем он очень сомневался, то увидеть его, живого и относительно невредимого и понять, что что-то тут не так, не составит ей особого труда. И тогда у него закономерно возникал закономерный вопрос. И что ему теперь делать? Оставить ее здесь означало оставить ее на верную гибель – от жажды, или от голода, или от рук водившихся неподалеку тварей, что затаились на время прибытия чужаков, но были готовы в любой момент дать о себе знать, стоило лишь почувствовать предполагаемую слабость предполагаемой жертвы. Джейн была слишком слабой и слишком смертной, чтобы протянуть день или два без посторонней помощи, в одиночестве, в этом не было и тени сомнения; а он не знал, сколько времени потребуется его не-брату отыскать свою так плохо оберегаемую возлюбленную, но знал, что времени, этого опасного времени могло не хватить. Однако оставить все как есть, а ее – в Свартальфхейме, было самым разумным, самым верным решением. Он не хотел себе лишних проблем – в последнее время у него их и так было слишком много, так много, что хоть делись с другими по доброте душевной; и в Джейн ему чудилась главная и неразрешимая проблема его до сих пор неопределенного, но, как он надеялся и рассчитывал, счастливого будущего. Его промедление заключалось в том, что он в упор не помнил, когда в последний раз принимал хоть одно верное решение. Вся его жизнь, стремительно и упорно катящаяся под откос, состояла из бесконечной вереницы решений, быстрых и мимолетных, осмысленных и необдуманных; о некоторых он сожалел, о некоторых не очень, но они, все они долго и с завидным, необоснованным упрямством вели его к какому-то очень важному моменту, который, возможно, должен был многое изменить. Локи снова взглянул в лицо Джейн – ее лицо было серьезным не по годам и даже не по столетиям, а еще – острым от переживаний и уставшим. Он находил ее лицо – к собственному удивлению и нет – красивым, и, сколько бы он сам не задавался одним и тем же вопросом, сколько бы не недоумевал, где-то в глубине того, что он еще мог называть своей душой, он понимал, отчего Тор так изменился, так стал на себя непохож и так размяк. И что ему теперь делать? Это, пожалуй, была не самая правильная, не самая подходящая формулировка – она не передавала всей сути сложившейся ситуации, а он при любых, даже самых странных и непредвиденных обстоятельствах ценил точность и добивался ее во всем. Что ему теперь делать – с ней? Удивительно, что могло ее привести сюда – снова, как она вновь оказалась здесь, с ним, как не застряла где-то между мирами или в пластах иных измерений. Локи устало потер виски и прикрыл глаза, на секунду прислушиваясь к самому себе и к тому, что творится вокруг – когда вокруг творится полная неразбериха, реальностью может стать любой абсурд, и он знал это как никто другой. И было еще кое-что. То, что удерживало его и не давало покоя. Ему до нестерпимости, до колотья в боку хотелось увидеть ее взгляд, вдумчивый и спокойный, обращенный на него одного. Она была дерзкой и довольно смелой, и что-то было в ней самой – он чувствовал это, пусть что-то чувствовать он, как сам полагал, давно разучился; и хотя Локи не предусматривал ее в своих планах, их было еще не поздно подкорректировать и подправить, вписать в них кого-то, кроме себя. Он наклонился и с легкостью подхватил Джейн на руки – она не очнулась, не пришла в себя; боль в его груди – вдруг – практически перестала давать о себе знать и отступила куда-то назад, в прошлое, осела и затихла в низинах памяти, притихшая и успокоившаяся. Надеюсь, ты этого стоишь, Джейн Фостер. Время стремительно утекало сквозь пальцы холодной покойной водой. В Асгарде по-прежнему оставалось последнее незавершенное дело, которое более не терпело отлагательств.