Локи/Джейн Фостер, Дарио Аггер/Джейн Фостер; драма, UST, элементы комиксов, греческая мифология, Минотавр/Ариадна (!) Заигрывания со слухами о сюжете четвертого Тора.
***
Изначально это, все это, не было личным. Глухое раздражение гудит где-то за ребрами, отбивает неровный ритм пульса в запястьях, подступает липкой духотой к спутанным мыслям, к стремительно и безвозвратно разрушающимся легким – не продохнуть. Кто-то неосторожный и беспечный, лоснящийся блеском от начищенных ботинок до идеальной укладки седых волос, ненароком задевает его локтем и вежливо улыбается в беззвучных бессмысленных извинениях – Локи не обращает внимания. До презентации последних разработок «Роксон» остается девятнадцать минут. В холле не протолкнуться. В холле, захламленном чужими голосами, намеренными улыбками и полузадушенными, докучливыми смешками, терпким винным ароматом разливается атмосфера всеобщего оживления и предвкушения. Локи стоит чуть поодаль от невысокой, щедро залитой искусственным освещением сцены, на которой, он уже знает, через восемнадцать минут и тридцать девять секунд директор корпорации лично произнесет несколько несомненно любезных слов в честь начала мероприятия, от которых все несомненно останутся в восторге. Иллюзия скрывает его за ширмой лица чужого, малозначительного и всем незнакомого – в том числе и ему самому – но, несмотря на все предпринятые меры, ближе подходить нельзя. Людям не дано видеть сквозь магические обманы, лишь богам. Но он здесь не единственный бог. Директор, окруженный вниманием потенциальных инвесторов и их же чванливой благожелательностью, прямо пропорциональной размеру возможной вожделенной наживы, стоит у стойки с напитками, и рука его, затянутая в черноту пиджака, то и дело задевает руку Джейн Фостер. Три секунды на хрупком, невыносимо, невозможно хрупком острие локтя – мягкое, ненавязчивое объятие длинных паучьих пальцев, цель которого – привлечь ее внимание, вновь украденное искусственно-вежливой пустотой чужих фраз. Секунда к угасающему теплу ее ладони – намеренное, идеально выверенное и обманчиво нечаянное стремление добиться ее рассеянной, очередной улыбки. И целая вечность на ее талии – Локи считает секунды, пока они не сбиваются неровным пульсом, пока считать не становится бесполезно. Нет, изначально это вовсе не было личным. Изначально его вовсе не волновали проблемы этого мира. Этот мир, всегда чуждый и единожды ненавистный, однажды вынужденно приютивший их, однажды даровавший им, беженцам и бездомным, отныне вечным изгнанникам, промозглый пустынный приют, был обречен на гибель. Он видел это и раньше. Он знал об этом и раньше, еще тогда, сходя в Мидгард с армией существ уродливых и бесстрашных в своей безграничной безжалостности, тогда, ведомый собственным отчаянием и проросшим из него безумием. Он знал это – предчувствовал это. Теперь, спустя все годы, спустя все войны, потери и возвращения, он намеревался наблюдать издали, как этот мир загнивает, прогибаясь под гнетом бездумного человеческого наследия. Ему бы не доставило это удовольствия – больше нет, в конце концов, теперь он сам был частью этого мира, теперь он сам врос в этот мир корнями и безнадежностью, но доказало бы, что он уже в который раз был прав с самого начала. Что он был прав всегда. Мимолетность ее улыбки растекается красной помадой – красной, яркой, непривычной. Пульс учащается от невыносимости, неподъемности желания стереть ту непривычную яркость грубой ладонью. Он сжимает зубы, почти кроша их в острую белизну пыли, но ближе не подходит – если он подойдет ближе, желание то, едва ли поддающееся контролю, неминуемо станет сильнее необходимости быть осторожным. Он должен быть осторожным. Он все еще помнит – он здесь не единственный бог. Он здесь не единственный монстр. Пятнадцать минут и двенадцать секунд до начала церемонии. Дарио Аггер вновь склоняется к своей спутнице – разница в их росте поразительна. Разница та – каштановая гладкость волос напротив остроты подбородка – напоминает о другой, подобной, давно и незаметно ставшей привычной. Он легко убирает выбившуюся из аккуратной прически темную прядь, отчего лицо Джейн заливается смущенным жаром румянца – отчего во взгляде его, темном, практически черном, устремленном на нее, не остается ничего, кроме жажды. Пульс затихает на мгновение, напоенное глухой яростью, его яростью, и Локи вспоминает с внезапной отчетливостью – развалины нового Асгарда и громкие новостные ролики с аляпистыми, крикливыми заголовками. Угасающие стенания его народа – народа, что должен был все восстанавливать сызнова, да ликующее рычание зверя, принесенное промозглыми северными ветрами – зверя, свершившего свою месть. Полгода назад Тор в порыве благородства сравнял с землей заводы, принадлежащие той самой корпорации – заводы, отравляющие Мидгард настолько, что тот начал задыхаться, в агонии засыпая города песками, заливая пустынные побережья океанами. Порыв его старшего брата, стремящегося во что бы то ни стало защитить столь пришедшийся ему по душе мир – порыв столь же великодушный, сколь раздражающе, в который раз раздражающе безрассудный, ожидаемо не пришелся по душе тому самому директору. Полгода назад мир узнал, что не только скандинавские боги, однажды заточенные в строчки древних сказаний, обладали поразительной способностью облачаться в реальность. Что были они не самыми кровожадными. Ровно тринадцать минут до начала мероприятия и очередная скомканная в непроизвольной осторожности улыбка Джейн, задаром отданная ему и принятая им без малейших сомнений – улыбка добровольно и намеренно возвращенная. Он, в который раз дотрагивающийся до ее плеча, выглядит всего лишь человеком – умышленная тягучесть жестов, сознательная любезность идеальной приподнятости уголков рта, выверенные изгибы и плавные линии поверхностных, всегда поверхностных фраз. Он выглядит всего лишь человеком, но Локи как никто другой умеет сдирать реальность с обмана, и он видит, он чувствует – ярое могущество, бездонная магия и тысячелетний гнев чудовища незнакомого пантеона, целую бесконечность томящийся в иллюзорной хрупкости тела. Даже когда Минотавр сошел в новый Асгард – слишком слабый, слишком неустойчивый в своей юности, чтобы выдержать месть обозленного создания; когда Минотавр разрушил новый Асгард в назидание его царю и его народу, это не стало для него личным – еще нет. Лишь чудом никто не погиб – Локи аккуратно ступал по выжженной земле, терпеливо вдыхая замшелый воздух, обходя стороной особенно крупные, особенно острые завалы, некогда бывшие домами, и перешагивая окна, осыпавшиеся многочисленными осколками, пока Тор бесполезно ярился в охватившей его обреченной безысходности. Тогда они еще не знали, с чьим гневом им пришлось столкнуться – тогда они и не могли знать, лишь догадываться. Фьюри, обещавший контролировать ситуацию, но едва ли на это действительно способный, подтвердил их догадки – то были деяния самого богатого человека на планете, еще в детстве продавшего душу монстру в горячечном стремлении отомстить своим врагам. Локи чувствовал во всем этом горечь иронии, а оттого чужое безумие, столь поразительно схожее с его собственным, могло бы воззвать к нему, не устреми тот свое безумие на то, что было ему дорого. Не устреми тот свое внимание на ту, что теперь улыбалась чуть менее вынужденно, чем он рассчитывал, и чуть более искренне, чем он предполагал. Пять месяцев назад Джейн предложили место в «Роксон» – современная лаборатория, щедрое финансирование и полная свобода действий в исследовании излюбленных ею кротовых нор. Она хотела отказаться – она уже знала, кем являлся Дарио Аггер с его солнечным греческим акцентом, со всеми его несчетными электронными письмами и повторяющимися из раза в раз звонками секретаря в попытках убедить ее передумать. Что с его стороны это было не более чем стремлением привлечь внимание притихшего в ожидании Тора, надавить на его человеческую слабость. Она хотела отказаться. Она бы и отказалась, но Фьюри, спешно пытающийся склеить воедино остатки былого контроля над поистрепанной, неукоснительно сгнивающей, несчастной планетой да подобраться к очередной нависшей над ней угрозе настолько близко, насколько это представлялось возможным, все же настоял. Месяц назад она невзначай сообщила ему, в который раз беззаботно развалившемуся на небольшом и крайне неудобном диванчике ее лаборатории, что Аггер пригласил ее на ужин. Она сказала, что то была просьба Фьюри – заставить его довериться ей. Разговорить его. Она выглядела смущенной, говоря об этом, и ее лицо пылало. Ее лицо, что последние шесть лет с того самого момента, когда Локи, живой и относительно невредимый, предстал перед ней, напугав до кротко округлившегося в замешательстве мягкого рта, до усилившейся темноты ее взгляда, буквально ввалившись в ее квартиру вместе со своим братом где-то между разрушением его мира и всей Вселенной, то и дело вспыхивало в его сновидениях с завидным постоянством. Иногда он почти ненавидел ее лицо, почти ненавидел ее саму за те неконтролируемые, непостижимые, никому не нужные сновидения. В той окружившей его намеренной беззаботности он сказал, что его это не касается. Что она его не касается. Что она может ужинать с кем пожелает. Три недели и четыре дня назад он к собственному удивлению и нет обнаружил себя в одном из самых дорогих ресторанов мегаполиса. Джейн сидела через столик от него, и он мог без труда разглядывать ее. Неестественная бледность, яркая помада. Платье. Он никогда не видел ее в платье – единственный раз, еще там, в еще живом, еще дышащем Асгарде, годы, годы назад не в счет. Он сидел от нее через столик, неохотно прислушиваясь к мужскому голосу и пытаясь отогнать от себя выкрашенные тревогой воспоминания, неожиданно ставшие успокаивающей повседневностью. Его повседневностью. Привычный беспорядок ее лаборатории, привычная синева джинс и клетчатость рубашек. Привычная Джейн Фостер, которую ему, невыносимо скучающему в процветающем под одноглазым взором его брата новом Асгарде, так нравилось раздражать своим участившимся присутствием в ее жизни. Она готова была терпеть его присутствие ровно до тех пор, пока он помогал ей в исследованиях, щедро обменивая тысячелетие знаний на частый гнев ее румянца и редкую, мучительно редкую, смазанную робкой неловкостью благодарность. Все это время она была лишь способом разбавить пресность его нового существования, застывшего во времени и тоске ностальгии по былому и навсегда ушедшему, да едва ли не последней возможностью позлить старшего брата. Все это время она, несмотря на всю непостижимость взаимных взглядов, всю бережную хрупкость взаимного понимания, оставалась для него никем. Ничем. Его самообман, беспрерывно и настойчиво длящийся шесть лет, еще никогда не был столь очевидно жалок и безнадежен в своей бесполезности. Три недели и четыре дня назад, наблюдая, как чужие слова заставляют ее улыбаться, и вспыхивать сиянием звезд, и умолкать на полуфразе, угасая в тени неожиданного, вызванного другим любопытства, он думал, что все это было ненастоящим. Вынужденным. В конце концов, он был уверен – Аггера интересовала только ее связь с его новым врагом, столь беспечно обрушившим на него свою силу, но не она сама. Локи был уверен все это время – до этого самого дня, до этого самого момента, выряженного в чужеродную всеобщую неискренность. Он был уверен – но бесконечность чужой ладони на ее талии теперь заставляет его думать иначе. Минута и двенадцать секунд. Джейн, поправив несуществующие складки строгого платья, незаметно скользит поверхностным взглядом по холлу, захламленному чужими улыбками и роем голосов – его, сокрытого магией, она ожидаемо не видит и не признает. Каряя поверхностность этого взгляда навевает воспоминания о болезненной, уязвленной глубине взгляда другого, краткого и нечаянно оброненного в ответ на его ожесточенное намеренное равнодушие, в ответ на его намеренные безжалостные слова. Шесть лет он бессмысленно плутал по лабиринту самообмана, предпочитая натыкаться на несчетные углы собственных слов и собственного бесстрастия, выменянного на ее нечаянное, неизвестно из чего проросшее тепло – к нему. Шесть лет он, в бессмысленных попытках держаться от нее дальше, как можно дальше, слепо блуждал в поисках выхода из того лабиринта. Возможно, теперь он все же сможет выбраться из него. Возможно, чтобы выбраться из него, ему просто нужно убить монстра, случайно забравшегося в тот лабиринт. Его лабиринт. Тор, безрассудный, когда нужно благоразумие, и покорный, когда необходимо отстаивать свое, ждет дозволения Фьюри – отныне, будучи царем на земле, принадлежащей другим, он обязан повиноваться чужой воле. Но Локи не связан подобными узами смирения – никогда не был. Тридцать секунд до начала презентации. Нарастающий гул ожидания и угасание искусственного света. Его прежде и правда это не беспокоило – чужие жизни и чужие смерти, возможные страдания и невозможная агония однажды не покорившегося ему мира. Но Дарио Аггер улыбается и склоняется к Джейн, ладонью скользя по ее спине, губами практически задевая ее ухо, и внезапно это, все это, становится слишком личным.