Фрилансер или Игра с_love

Какие только мысли не посещали его по пути: он мечтал о новой встрече с Викой на грядущей неделе, о новогодних праздниках, которые они могли бы провести вместе и даже о таком далёком и кажущемся в осенние дни почти нереальным лете. Так некстати не освещенные фонарями мрачные улицы долгое время не портили красочных фантазий нашего героя – сколь ни была сурова погода девятого месяца к ещё не отвыкшим от летнего калейдоскопа эмоций людям, она оказывалась бессильной перед яркостью охватившего молодого человека чувства. Ни шум проезжающего транспорта, ни крики птиц, ни протяжный вой бродячих собак не могли нарушить чудесный полет мысли, несший нашего героя в прекрасное несбыточное. В суровую и неприглядную реальность он начал возвращаться, лишь когда все отчётливее стал слышать едва отличимое от собачьей "симфонии" пение в стороне подземного перехода. Создаваемое тоннелем эхо в сочетании с бренчанием расстроенной гитары и сказочно ужасным вокалом производили настолько пугающий шумовой эффект, чтоМагоев задумался, а не пройти ли это место стороной.       Подойдя ближе, онстал различать и слова самопальной и (видимо, так думал автор этого "шедевра") лирической песни:       Ветер нынче ужасно противный,       Он все злато с деревьев собрал.       А с сосны соловей депрессивный       Похоронный нам марш играл.       Спустившись в тоннель, Магвай увидел и самих исполнителей несостоявшегося "шлягера" - плюгавого непричесанного "шансонье" с бутылкой пива в руке и с трудом удерживающего в зубах истлевшую сигарету длинноволосого гитариста, перед которым расположилась кепка-бейсболка с уже скопившимся в ней разнокалиберным "капиталом". Как ни велико было желание Лёхи узнать о судьбе певчей птицы и тех, кому она пророчила беды, высокомерие всё же взяло верх. Проходя мимо и уже не сильно вслушиваясь в содержание куплетов, Магвай презрительно, даже не наклоняясь, закинул металлический червонец в "банк" уличных "трубадуров". Горлопан, не меняя интонации пения, сопроводил спину "мецената" полным ненависти взглядом.       Миновав подземный переход и потешив своё самолюбие, Алексей погрузился в мысли, разительно отличавшиеся от окрылявших его на той стороне улицы и принялся усиленно беседовать с самим собой. "Толку-то? В конечном счете, чем ты отличаешься от этого дегенерата? Он тоже мнит себя гением со своим "депрессивным соловьем" и надеется прославиться. Разница между вами лишь в том, что он видит эти морды – морды тех, кто швыряет ему подачки". Внутренний диалог этот, впрочем, моментально зашел в тупик: все попытки возражений были слишком беспомощны. Неправдоподобно лучезарное настроение, созданное встречей с Викторией, подобно камбале приняло окраску вечера и превратилось в безнадёжно тусклое. Ни купленная по дороге бутылка пива, ни скуриваемые в промышленных масштабах сигареты не смогли принести облегчения – Магоев погружался в пессимизм все глубже и глубже. Оставив после себя кучку окурков, пустую бутылку и две лужи (одну – от пролитого пива, другую – от его производной), он покинул детскую площадку, превратившуюся в пристанище безысходности.       Оставшееся до дома расстояние давалось "ходоку" с трудом и казалось бесконечным: недосып, усугубленный хоть и ничтожной, но в данной ситуации ощутимой дозой алкоголя, словно втягивал ноги в асфальт, не давая сделать следующий шаг; сердце, перегруженное наспех выкуренной после четырёхчасового перерыва пачки сигарет, отчаянно ныло. Подъём на четвёртый этаж и вовсе был путём на Голгофу: кряхтя и спотыкаясь, Магоев буквально карабкался до двери съёмной квартиры, ввалившись в которую, он обессиленно рухнул на диван, опять же даже не раздевшись.