До луны и обратно

      Тсуна был в восторге. Емитсу даже казалось, что ещё чуть-чуть, и его сын загорится в буквальном смысле. Таким счастливым мужчина не видел его очень давно. И именно поэтому сердце Советника сейчас стучало быстро-быстро, а на глаза наворачивались слезы.       Тсуна. Его мальчик. Его дитя и наследник. Сколько же ему дерьма пришлось пережить за свою жизнь. А всё из-за собственного отца. Емитсу любил свою работу, правда. И теневой мир любил: он родился и вырос в его объятиях. Весь мир мужчина воспринимал через искажённую призму мафии. Его устраивали собственная судьба, карьера и будущее. Он знал не понаслышке, насколько это опасно — вести подобный образ жизни, но отказаться всё равно не мог. Не мог плюнуть на всё это, собрать вещички и сбежать в объятья к бытовой реальности. Гражданская жизнь тяготила Емитсу. Она отравляла его своим спокойствием и отсутствием азарта. Ему физически нужны были постоянные враги за спиной, переговоры с криминальными элементами и опасные задания. Теневой мир — его дом, Родина, жизнь и смерть. Емитсу не променял бы его ни на что на свете.       Однако Тсунаёши не такой. Он добрый и нежный, бесконечно влюблённый в доброту и покой. Да, Тсуна, может, и унаследовал некоторые черты своего отца, но по большей части он пошел в мать. Такой же невинный и прекрасный, с легкостью плывущий по жизни. Мир мафии не для него, Емитсу знает. Он замечал это в глазах сына каждый раз после того, как Реборн начал тренировать наследника. Тсуну тяготила мафия. Она отравляла его, лишала счастья, покоя, заставляла задумываться о ужасных вещах. Мужчина знает, что сын не хотел быть Десятым. Емитсу тоже этого не хотел. Чёрт с ним, с предками и мощью, что скрыта в этом хрупком на вид тельце. К чёрту законы и устои Вонголы. Тсуна не хотел быть Доном не из-за лени, страха перед ответственностью или же боязни смерти. Парень не хотел даже вдыхать терпкий аромат теневого мира из-за панической мысли, что он потеряет себя. И Емитсу видел это в глазах сына. И он был с ним полностью согласен.       Мафия — это не для каждого. Мафия — это как особый сорт людей с поистёршейся моралью и очень извращёнными представлениями о жизни. Она отравляет каждого младенца, рождённого в её тени, и выращивает по своему образу и подобию. Тсуна родился вдали от всего этого дерьма, потому и был так обескуражен, когда тьма начала ломиться в его дверь. Парень был рождён потомком и наследником, но это не значит, что он обязан был это принять. Если бы Советник увёз беременную жену в Италию, всё могло решиться иначе. Тсунаёши с детства был бы окружен тем, что и так по праву его. Он принял бы их идеологию, думая и действуя так же. С самого младенчества он был бы просто имуницифирован теневым миром, и при новости о наследственности не был бы так шокирован. Всё могло было быть по-другому, но Емитсу боялся.       Боялся, что милая и нежная Нана никогда не сможет принять реальность всего происходящего. Боялся, что она просто не акклиматизируется в мафии и начнет её отвергать, подобно тому, как организм борется с инфекциями. Боялся, что эта солнечная женщина потухнет и станет простой оболочкой, увидев, поняв и приняв весь тот ужас, который творил и творит её муж, и в будущем будет ее сын. Боялся, что она просто сойдёт с ума. Боялся, что она уйдёт от него. Боялся потерять эту прекрасную женщину, которая заставляла его сердце биться чаще, навсегда.       Емитсу так сильно и страстно пытался защитить свою семью, что Нана теперь гниёт в земле, а сын лишь на двадцать пятом году жизни позволил себя обнять. Мужчина является просто гениальным Внешним Советником, сильным бойцом, надёжным товарищем и прекрасным командиром. Как жаль, что все эти качества в жопу не сдались, когда пытаешься сначала защитить свою жену, а потом вымолить прощение у сына.       — Пап, смотри! — Тсуна тычет пальцем в витрину магазина, явно указывая на скрипку. — Правда красавица?       — Да, — согласно кивает мужчина, важно кивая головой. Он ни черта не разбирается в музыкальных инструментах, особенно в скрипках. — Хочешь купить?       — Нет, она просто красивая. Наверняка звучит отвратительно. Так часто бывает. Некоторые криворукие мастера специально делают инструмент завлекающим глаз, но стоит только взять его в руки, как понимаешь — кусок бревна, — мужчина лишь поддакивает каждому слову, стойко перенося взгляд, полный насмешки, со стороны Сэма. — А вот эта вот ничего, кажется. Сейчас вернусь!       Тсуна скрывается в музыкальной лавке и Советник думает, что он откровенно задолбался. Когда за поздним завтраком он предлагал совместную экскурсию по городу, Савада и не догадывался, что всё закончится нихрена таки необычным шопингом. Мужчина и не подозревал, что, чтобы купить инструмент, нужно облазить весь город.       — И это ещё легкая форма идиотизма, — Сэм наотрез отказался заходить в музыкальные магазины, мотивируя всё тем, что одного помешанного в их компании хватает. Емитсу был благодарен парню. Если ещё и Брайт начнёт носиться от одного инструмента к другому, в его случае это пианино, то Емитсу было бы лучше просто свалить домой.       — А есть ещё и тяжелая? — тут же интересуется Советник. Он, конечно, понимает и признает, что абсолютный ноль в музыке, но это не значит, что ему не интересно. Емитсу хочет наверстать всё то упущенное время и стать к сыну хоть чуточку ближе.       — О да, — фыркает парень. — Тсуна весь Лондон перерыл, чтобы найти «ту самую» скрипку. Что это точно значит — не знаю, не спрашивайте. Но, в конечном итоге, у нас теперь вся гостиная забита ими. Ещё немного, и мне кажется, что Тсуна потребует сдвинуть рояль на нижний этаж, потому что его крошкам нужно больше места.       — А он не может просто оккупировать этот ваш нижний этаж сам? Ну, устроить себе что-то вроде личной студии.       — Я предлагал уже, а он наотрез отказывается, — страдальческий вздох и взгляд, полный тоски и печали. — Видите ли, там слишком сыро для его леди. А вот моему роялю, значит, там не сыро? Я, конечно, люблю Тсуну и все его заскоки, но порой мне кажется, что для него скрипка важнее меня. Я так и вижу, как он продаёт меня в рабство ради очередной леди в своей коллекции.       — Уверен, что всё не так плохо, — Брайт конечно драматизирует, но коллекция «прекрасных дам» Тсуны действительно немного удивляет. Ну зачем ему пятнадцать скрипок, причём практически одинаковых на вид? — А что там насчёт «той самой»?       — М? — лениво тянет парень. — Я спрашивал, а он говорил, что это что-то вроде идеала. Будто бы для каждого скрипача есть своя скрипка, которая идеально ему подходит. Это что-то вроде как встретить родственную душу, свою вторую половинку, только в деревянном варианте.       — И увидишь ты своё собственное отражение. Только не зеркало вас будет разделять, а время. Есть те, кто прошли по твоим же стопам, а может быть, ты прошел по им. Время будет утекать, но нельзя отчаиваться. Ты найдёшь то, что заставит твое сердце биться чаще.       Сэм удивлённо смотрит на мужчину, на Емитсу лишь грустно улыбается.       — Нана часто рассказывала Тсуне сказки на ночь, ну, а я подслушивал. Она читала ему и про рыцарей, и про драконов, и про приключения, но Тсу-куну всё равно больше нравилось слушать про отражение. Это сказка такая, которую сама Нана придумала. Смысл в том, что однажды ты найдёшь кого-то, кто станет твоим отражением. Ты будешь смотреть на этого человека и любить так сильно, что сможешь преодолеть все невзгоды. Это отражение станет твоей тенью и заставит посмотреть на себя с другой стороны. И ты примешь все свои недостатки как данность, поняв и приняв себя самого. Нана всегда говорила, что себя нужно любить, а если разучился, то найдётся тот, кто поможет в этом нелёгком деле.       — Какая прекрасная женщина, — тихо подмечает Сэм. — Жаль, что мы с ней так и не познакомимся.       — Да, Нана была прекрасна, — кивает мужчина и закуривает. — Я до сих пор ею восхищаюсь. Уверен, такого счастья, как она, мне уже не повстречать. Она была идеальной, как то отражение из сказки. Нана любила меня всего и без остатка. Все мои недостатки вызывали в ней восхищение. Она любила меня так сильно и вопреки всему, что я хотел стать тем прекрасным принцем в её глазах. Нана никогда меня ни в чём не упрекала, хоть разок и могла бы закатить истерику на тему моих долгих командировок. Но каждый раз, возвращаясь домой, она встречала меня с улыбкой, крепко обнимала, и я точно знал — она любит, несмотря ни на что. И всегда будет любить. Рядом с ней я чувствовал себя всемогущим. Я мог бы совершить революцию или сдвинуть мир, только ощущая её поддержку. А теперь представь, каким божеством я себя чувствовал, когда она брала меня за руку и смотрела прямо в глаза. Чёрт, да я бы новую планету бы мог создать, только попроси меня. Я знал, что могу преодолеть всё на свете, когда она стояла подле меня.       Емитсу стряхивает пепел с сигареты, а потом выбрасывает её вовсе, так и сделав всего лишь одну затяжку.       — Таких, как она, больше нет на счете, уверен. Она была моей любовью, силой и будущим. И самое поразительное, что с её смертью все это не покинуло меня. Я не чувствую себя опустошенным и бездушным. Она любила меня так сильно, что это чувство со мной останется до самого моего конца. Нана была самой прекрасной Богиней на свете, и я никогда не смогу перестать её любить.       Сэм заворожен. Он настолько потрясен чужой искренностью, что не может проронить и слова. Та любовь, о которой говорил Емитсу, практически ощутима. Он чувствует её и не может не испытывать легкой зависти. Парень тоже любит. Любит сильно и страстно, но так любить ему, кажется, ещё просто не дано, не дорос.       — Не завидуй, малец, — фыркает Советник и смеётся над пораженным взглядом. — Ты как открытая книга для меня. Тебя легко понять, особенно когда ты задумываешься. В такие моменты абсолютно все люди теряют мало-мальский контроль над микровыражениями тела и лица.       — Простите, но таким историям только завидуют, а потом по ночам ревут в подушку, воспроизводя их у себя в голове, — нужно отдать Сэмуэлю должное — лицо держит до последнего. Англичанин же.       — Может, ты и прав, слишком уж слезливо получилось, — хохочет Емитсу. — Но по-другому я не знаю, как описать мою милую Нану. Она спасла меня от самого себя, стала моим смыслом и жизнью. Только думая о ней, я умудрялся выкарабкиваться с того света не раз и не два. Она мой ангел хранитель.       — Вы что-то утаиваете, — спустя минуту неловкой паузы, всё же говорит Сэм. Он решился, наконец, адресовать свои подозрения и сформулировать их в чёткие предложения. — Вы с Тсуной о чём-то постоянно умалчиваете. Будто бы у вас есть какой-то общий секрет, который одновременно и тяготит, и объединяет вас.       — И что? — надо же, ни отрицания, ни лжи. Емитсу сейчас смотрит на него с насмешкой, будто бы интересуясь о дальнейших действиях забавного двуного человечка.       Противный взгляд, однако.       — И ничего, — фыркает молодой человек. Он тоже может быть язвой. — Мне откровенно наплевать на вас, Емитсу. Я не с вами встречаюсь и не вас люблю. Так что можете хоть утопиться в своих секретах. Меня волнует лишь благополучие Тсунаёши. Он что-то прячет от меня, я знаю. И мы уже и не раз и не два говорили на эту тему. Тсуна всегда говорит, что всё хорошо, и я просто параноик, но я ему не верю. Он, конечно, не обязан раскрывать передо мной душу, да и я его никогда не заставлю так поступить. Просто… Этот секрет, который хранит он, и о котором, возможно, знаете вы — он тяготит Тсуну, отравляет, заставляет закрываться в себе. Он будто бы чего-то постоянно опасается. Чего-то такого ужасного, перед чем он бессилен. И это напрягает, Емитсу. Я пробовал объяснить ему, что, что бы не случилось, мы всегда будем вместе, и я смогу защитить нас обоих, но он не слышит меня.       Советник лишь понимающе кивает, а потом снова закуривает.       Тсунаёши боится потерять Сэма из-за мафии. Ему страшно рассказать этому бритишу правду, во всех красках и подробностях расписать собственную родословную. Страшно осознавать, что, хоть он и отдалился от Вонголы, она никогда не забудет его. Страшно, когда, гуляя по городу, он автоматически подсчитывает количество следящих за ним людей. Страшно от осознания, на что способно пламя Посмертной Воли. Страшно, когда он понимает, что Сэму могут причинить вред, пытаясь добраться до отрёкшегося наследника.       Страшно. Страшно. Страшно.       Настолько, что в жилах стынет кровь и постоянно ощущаешь себя в напряжении. Емитсу прекрасно понимает постоянный страх собственного сына, потому что сам был таким же. Он старался обезопасить Нану, отстранившись от неё. Это привело лишь к трагедии. Тсуна опасается того же самого. Он боится потерять того, кого любит, из-за дурацкого желания какой-нибудь мелкой мафиозной семейки подзаработать на нём денег. А ещё Тсуне страшно рассказать всю правду своему парню. Емитсу знает, как обычные люди реагируют лишь на одно слово «мафия». А когда к этому ещё прибавляется история, мощь и величие Вонголы, её многочисленные подчинённые и люди, способные управлять пламенем… что ж, если Сэм не посчитает Тсуну сошедшим с ума, то, скорее всего, просто сбежит подальше от человека, за которым пристально следит самая влиятельная мафиозная Семья Европы.       Тсуна зажат между молотом и наковальней.       Он не может рассказать о своей тайне, опасаясь, что его бросят.       Он не может продолжать ничего не рассказывать, прекрасно понимая, что Сэму может грозить опасность.       Он не может просить помощи Вонголы и Альянса, потому что технически не является частью их мира.       Он не может стать мафиози, потому что это претит его натуре.       Вопрос «что делать?» так и остаётся без ответа. Емитсу искренне жаль своего сына. Мужчина уверен, что тот постоянно себя чувствует весьма паршиво.       — Тсуне просто страшно, — Советник лениво наблюдает за прохожими, автоматически выслеживая опасность. — Больше всего на свете он боится потерять тебя по той же причине, по которой умерла Нана. И он не знает, как тебя защитить и огородить от этой опасности.       — Я могу постоять за себя сам, — конечно можешь, ехидно думает мужчина, невпопад вспоминая, что Иллюзионисты умеют пытать с таким огоньком и оригинальностью, что человек из пыточной просто не выходит.       — Человек не властен над природой, — Емитсу пожимает плечами, и Сэм думает, что старик всё же немного псих. — Суть не в том, что ты можешь за себя постоять. Суть в том, что Тсуне страшно снова быть на кладбище, смотреть на могильную плиту и понимать всю свою беспомощность перед Судьбой. Я могу его понять, сам таким же был. И поверь, нет ничего паршивее осознания того, что всё, что тебе дорого, было просрато тобой самим.       Брайт продолжает смотреть на Емитсу, как на психа, и тот лишь страдальчески вздыхает.       — Послушай, Сэм. Я очень богатый человек. У меня полно друзей, коллег и знакомых, которые придут на первый мой зов. У меня есть власть и, уверяю тебя, я очень силен. У меня есть движимое и недвижимое имущество, банковские счета, дорогие часы и коллекция вин, оценённые в несколько миллионов. У меня есть информаторы и личные охранники — профессионалы своего дела. В общем-то, я крутой перец, если подвести итоги, — мужчина разводит руками, будто бы говоря, что ничего со своим статусом поделать не может. — Но, в конце концов, ни черта из вышеперечисленного мне не помогло уберечь Нану от пули. Понимаешь? Я могу купить любого политика любой страны, если захочу, а мою жену всё равно убили на глазах у моего сына.       Сэм поражённо молчит. Он не знает, что сказать. Маму Тсуны застрелили? Конкуренты или враги Емитсу? Неудивительно, что его парень так долго не поддерживал связь с родным отцом. Неудивительно, что Тсуна вообще не говорил о своей семье.       — И вот скажи мне теперь, парень, как бы ты чувствовал себя на моём или Тсунином месте?       Емитсу хочет донести до этого придурка одну простую вещь — против лома нет приёма, и всегда найдётся тот, кто может тебе навредить. Пусть сын злится на него, сколько тому влезет за то, что мужчина посвятил Брайта в относительную правду их прошлого. Пусть. Но этот парень должен понимать риск. Тсуна просто не сможет рассказать хоть относительной правды — страшно. А ещё он эгоист, который любит так отчаянно, что не хочет, чтобы его бросили. Весь в папку.       — У меня всё еще полно врагов. И пусть я удалил всю информацию о том, что мы друг другу родня, но тот, кто ищет, всегда найдет. Может завтра, может через месяц или год, но на Тсуну могут устроить охоту. Он у меня мальчик умный и опытный, сбежать, если что, сможет, да и знает, к кому обращаться в случае неприятностей. Только вот он этого просто не сделает: Тсунаеши никогда не бросит на произвол судьбы того, кого любит так сильно.       Емитсу смеётся громко и навзрыд. А потом резко затыкается и делает вид, что ничего и не было.       — Я испортил ему жизнь своим существованием, — тихо говорит мужчина. — Своим эгоистичным желанием иметь наследника, я превратил его жизнь в Ад. Из-за меня он лишился спокойствия и обыденного счастья. Из-за меня он лишился матери. Из-за меня чуть не стал калекой. Из-за меня сбежал из страны, в которой родился и вырос. Он никогда не хотел быть как я, и именно поэтому он меня сейчас так ненавидит. Тсунаёши медленно, но верно становится мной, и у него просто нет выбора. Он знает, что его жизнь и жизнь его близких всегда под угрозой из-за меня, но всё равно позволил себе полюбить кого-то. Тсуна заново отстроил самого себя, выбрался из депрессии, пережил смерть матери. И я так горжусь им. Он у меня такой сильный. Но только потому, что он теперь живёт в Лондоне, Тсу-кун не перестаёт быть моим сыном. Над ним с самого младенчества висит Дамоклов меч, и я ничего не могу с этим поделать, Сэм. Я дерьмовый отец.       — Ещё какой, — шипит Тсуна, и оба мужчины вздрагивают.       Они не слышали, как тот выходил из магазинчика, не видели, когда приблизился. Они даже не знают, как долго он слушал их разговор. И Сэму отчего-то сейчас так же страшно, как и Емитсу, наверное.       — Тсуна…       — Сэм, я — наследник очень богатой и крутой Семьи, которая почти что убила меня, — в руках у Тсуны футляр от скрипки и Емитсу невпопад думает, что очень хотел бы услышать, как его сын играет. Хотя вряд ли это желание теперь когда-нибудь исполнится. — Они предрешили мою судьбу заранее, так ни разу и не поинтересовавшись, чего хочу я. Им было плевать, что я не хочу быть частью Семьи. Именно поэтому на протяжении нескольких лет из меня лепили достойного главу.       — Тсуна, не надо, — тихонько шепчет Брайт. С него достаточно на сегодня диалогов-монологов.       — Если коротко: из-за этих придурков в частности и моего отца включительно, мама умерла, а я сбежал заграницу, — глубокий вдох, выдох. Тсуну трясет. По-настоящему. Сэм единственный в мире, перед кем у Савады не получается притворяться. Он — его отражение, его идеал, его родственная душа.       — Тсуна…       — Я боюсь тебя потерять из-за них, из-за себя, из-за папиных врагов, — Савада нервно теребит новенький чехол и кусает губу. — Против пуль кулаки не работают. И даже убежать от них невозможно.       Брайт молчит. Он смотрит на своего любовника и просто не может сказать и слова. Ему страшно до дрожи в коленях. Но не из-за вероятности умереть от пули. Хоть это и пугает, но в молодого человека никогда не стреляли, даже пистолет никогда не наставляли. Так что он не может до конца осознавать всю опасность и ужас подобной ситуации. Сэму страшно от осознания того, что его Тсуна живёт в постоянном ужасе из-за понимания своего статуса. Страшно, что этот хрупкий и мягкий парень постоянно думает о таких ужасных вещах. Страшно, что он сейчас скажет «Давай расстанемся?», развернётся и уйдет навсегда. Страшно понимать, что по возвращению домой первый этаж может быть больше не оккупирован скрипками, а из их спальни исчезнут все вещи Савады.       Страшно. Страшно. Страшно.       — Сэм, дав…       — Нет! — рычит парень, а потом вцепляется в своего любовника с такой силой, что тот шипит от боли. — Никаких «давай»! Черта с два меня спугнут возможные варианты нашего с тобой будущего. Я до тебя жил, как психопат неуравновешенный. Мне же нельзя быть одиноким!       — Сэм, — Брайт тут же ослабляет свой захват, но не отпускает.       Молодому человеку сейчас наплевать и на прохожих, которые с интересом на них поглядывают, и на Емитсу, что стоит всего лишь в шаге и всё слышит. Наплевать. Ему на всех них наплевать с самой высокой колокольни мира. Для него сейчас нет такого понятия, как «устраивать позорную сцену на публике». Сэм готов хоть прослыть извращенцем и нытиком на всю Европу, если это хоть как-то поможет спасти их с Тсуной будущее.       — Тсуна, пожалуйста, — умоляет парень. — Не бросай меня только из-за того, что что-то в будущем может случиться. Черт, да мы с тобой живём в Лондоне! У нас же каждый месяц кого-то террористом выставляют. Да и вообще, это не самый безопасный город. Могут и ограбить, и ножом пырнуть. Но никто ведь из-за этого ещё не расставался, правда? Нет, конечно. Люди просто ведут себя осмотрительнее и носят с собой перцовый баллончик. Так почему тот факт, что кому-нибудь когда-нибудь взбредёт в голову напасть на нас, должно мешать нам жить? Заведём собаку, будем на уроки самообороны ходить. Перцовый баллончик, опять же, купим.       — Сэм, — Тсунаеши всё же прокусил губу, а Брайт всё глубже и глубже продолжает погружаться в панику.       — Мне наплевать на то, что ты наследник какого-то там семейного бизнеса. Наплевать и на то, что они там себе напридумывали. Мне и твоё прошлое особо погоды не делает. Мы можем вообще больше никогда этой темы не поднимать, понимаешь?       Емитсу смотрит на сына и его парня и понимает, что облажался. Еще чуть-чуть, и у Брайта начнется истерика. Еще чуть-чуть, и его взрослый сын разревётся от незнания, как лучше поступить. Наверное, именно так выглядел бы их с Наной разговор, если бы Советник во всем признался. Но он не смог. Трус. А Тсуна смог. Ещё немного и он сейчас сойдёт с ума от разрывающей в груди боли.       — Тсуна, я люблю тебя, — шепчет Сэм. — Ты — моё спасение от всего на свете. Ты лучше любой самой громкой тусовки на свете и сводишь с ума сильнее ЛСД и экстази, смешанных с кокаином. Ты делаешь меня счастливым только одной своей улыбкой. Меня смешат твои попытки избегать мою маму. Меня радуют твои истерики на тему того, что тебе нужна новая скрипка. Я люблю твои бутерброды по утрам и обожаю, как ты варишь кофе. Мне нравится сидеть с тобой в гостиной и смотреть тупые фильмы. Я люблю слушать, как ты репетируешь. Тсуна, ты моя жизнь. И я не хочу, просто не могу тебя потерять только из-за «может быть». Для меня это точно страшнее любой пули и любого похитителя.       — Ты идиот, — шмыгнул носом Савада. Потом ещё и ещё. Он не может сдержать слёз. — Ты клинический придурок. Клянусь, тупее тебя я еще никого не встречал. Дебил с комплексом героя. Какие в жопу перцовые баллончики против пуль? Ты точно не из этого мира. Чёртов инопланетянин.       Тсуна обнимает своего любовника так сильно, как только может, с учётом того, что всё его тело сейчас переполняет слабость. Футляр со скрипкой благополучно забыт и сейчас лежит под ногами. Это впервые, когда Саваде не страшно наступить на инструмент и сломать его. Чёрт, да кого сейчас может волновать такая мелочь, когда стабильная жизнь переворачивается с ног на голову?       — Идиот, — шепчет Тсунаеши, чувствуя, как его сжимают в ответ. Сердце Брайта стучит как бешеное, впрочем, у него есть аккомпанемент из сердца самого Савады. — Куда я, чёрт, от тебя денусь, дуболом? Как ты себе представляешь мою жизнь без тебя в ней? Я же в первую неделю от передоза загнусь. Ну или СПИД от кого-нибудь подхвачу. И кто меня на работу будить будет? И домой отвозить? И кто, блядь, будет китайскую еду на дом заказывать, когда я плохо себя чувствую?       — Тайскую, — перебивает Брайт. — Китайскую кухню мы едим, когда тебя всё бесит. Тайскую, когда ты болеешь. Мы едим Американскую кухню, когда устраиваем марафоны по просмотру фильмов. Японские блюда заказываем, когда репетируем. Ты ешь ягненка и зайца, приготовленных только по французским рецептам. А все морепродукты должны быть приготовлены или итальянскими, или португальскими шефами.       — Видишь! Я даже не знаю, что я ем! — восклицает Тсуна. — Я не умею водить и потрачу все свои сбережения на скрипки. Я даже по счетам ленюсь платить и всегда на тебя это спихиваю. Я совершенно не приспособлен к самостоятельной жизни. И у нас кошки!       — Технически, кошки у меня, — кажется, истерических воплей больше не будет. И Сэм, и Тсуна постепенно успокаиваются. Это хорошо, только вот Емитсу всё отчетливее чувствует себя здесь лишним.       — Ничего не знаю, они меня любят больше, — бурчит Савада, а потом разрывает их медвежьи объятья. Дышать хочется, а рёбра начинают понемногу болеть.       — Это потому, что ты их постоянно подкупаешь едой, — фыркает Брайт и украдкой целует своего парня в прокусанную и уже опухшую губу. — Нужно лёд приложить и мазью какой-нибудь заживляющей замазать. Иначе будешь выглядеть так, будто пылесос засосал.       — Сэм, иди нахуй, — любезно просит Тсуна, и тут же целует любовника в подбородок. — Ты самый большой долбоёб во всей Вселенной. И если ты позволишь, я, самоотречённый наследник крутых и пафосных задротов, бывший наркоман и прожигатель жизни, останусь с тобой навсегда.       — Я, Сэм Брайт, долбоёб с суицидальными наклонностями, бывший бабник и распиздяй, разрешаю тебе остаться подле меня навсегда, — Тсунаёши лишь фыркает от надменного тона. Его любовник обожает притворяться аристократом. — Только с условием, что ты разрешишь мне остаться с тобой.       — Разрешаю.       Емитсу благополучно забыт и рад этому. Он наблюдает со стороны, как его сын целуется со своим парнем посреди улицы и думает, что Тсуна походит на него все меньше и меньше. Признаться в своём страхе и рассказать хоть и не всю, но правду… Тсунаёши совершил прыжок веры в глубины бездны и был вознагражден за свою надежду. Советник не может не задаваться вопросом: приняла бы его Нана точно так же, как Сэм принял Тсуну? Целовались бы они точно так же у всех на виду, отбросив все страхи и неуверенность? Улыбались бы они друг другу так же? Шептали бы такие же признания в любви? Смеялись бы, обзывая друг друга дураками? Держались бы точно так же за руки? Советник уже никогда об этом не узнает. У него свой путь, своя Судьба. А вот Тсуна…       Этот ребенок точно не от мира сего. Советник даже на секунду задаётся вопросом о вменяемости собственного сына. Ну кто, позвольте узнать, в здравом уме признается в любви своему парню на всю улицу, на глазах у следящих за ними охранников? И ведь тут люди не только из ЦЕДЕФ. Вон тот парень точно на Кавалонне работает. Те двое на Варию. Шимон, Мельфиоре, Вонгола — они окружены шпионами из всех семей Альянса. Тсуна не может этого не знать: парень доказал, что весьма неплохо чувствует слежку. Но нет, вместо того, чтобы постесняться, этот сорванец снова начинает целоваться с Сэмом. В этот раз ещё более страстно.       — Эй, парни, имейте совесть! — всё же не выдержав, рычит Советник.       Тсуна и Сэм отлипают друг от друга с явной неохотой. Они счастливы и влюблены, а это, как известно, превращает людей в бессовестных козлов, которым наплевать на окружающее их общество.       — Ты моё всё, — шепчет Брайт. — Моя жизнь, мой воздух. Ты мой свет. Я люблю тебя до луны и обратно.       — До луны и обратно, — повторяет Тсуна и согласно кивает.       Тсунаёши — Небо. Отрекшееся от своих хранителей, уготованной судьбы и участи стать раковиной для такого огромного и ужасающего моллюска. Он наёбывает мафию с малолетства благодаря слетевшим ограничителям и обыкновенному чувству самосохранения, присущему всем разумным и не очень тварям. Альянс в курсе его нежелания соприкасаться с теневым миром. И в нём достаточно огня, чтобы выжечь тьму, подберись она ближе, чем позволено. Тсуна сможет защитить и себя, и Сэма, в случае чего. А если вдруг нет, то…       Молитесь, ублюдки, чтобы я не выжил. Без Брайта мне смысла жить нет. А это будет означать полноценную войну. И я смогу победить. Клянусь.